Щербинин на секунду задумался, а потом всплеснул руками: — Ах, Макар Дмитриевич, какой же вы, все-таки, воспитанный и приятный человек! Я вам больше скажу: Демонюк будет счастлив! У меня, к сожалению, нет времени, чтобы регулярно навещать старика. Звоню вот время от времени, — вздохнул он. — А вы сходите, Макар Дмитриевич, непременно сходите! Он один живет. Вы ему только пирогов отнесите, что ли… — засуетился худрук, пододвигая тарелку с выпечкой. — Девушка, пакетик дайте, пожалуйста! — махнул он официантке. — Его дом здесь неподалеку, через три перекрестка в сторону площади, — продолжил объяснять Щербинин. — Розовое здание, двухэтажное, вход со двора, первый подъезд, первый этаж направо. Найдете? — Даже не сомневайтесь! — Упаковав с помощью официантки закуску и пироги в пакеты и пластиковые коробки, Макар прихватил бутылку красного и, попрощавшись, вышел из кафе. В чем-то Ерохин был прав — Макар чувствовал себя так, будто был перекачен адреналином. Цвета были слишком яркими, голоса чересчур громкими, а решения — резкими и бескомпромиссными. Осторожность следователя была понятна, но Макар был уверен — Горецкая, как бы она сама себя не называла, не могла быть той девочкой с фотографии. Он и так, и эдак пытался представить глаза актрисы в ее далеком детстве, но по любому выходила совсем другая картинка. Правильно ведь говорят: глаза — зеркало души, и получается, что у Горецкой душа была под стать ее взгляду. А Макар прекрасно помнил его, и то, какой ненавистью он сочился… В салоне авто Чердынцев перевел дыхание и, положив на пассажирское сидение поминальное угощение, на пару минут крепко зажмурился: — Если бы ТЫ знала, как нужна мне! Я все равно тебя найду… — он ударил по рулевому колесу, и в тот же момент зазвонил мобильный. — Слушаю? — торопливо ответил Макар. — Здравствуйте! Это Валентина! — на одном дыхании громко представилась соседка Серафимы. — Я уже не знаю, кому звонить! Места себе не нахожу, вы понимаете? — Понимаю, — осторожно кивнул Чердынцев. — Вам что-нибудь известно о Симе и Илюше? — голос Валентины сорвался, в трубке раздались приглушенные всхлипы. — Еще нет, но… — Понятно. Ладно, прощайте! — Валя, Валя, Валя! Погодите, не бросайте трубку, прошу вас! — задергался Макар. — Я должен вам кое-что сказать… Подождите, не бросайте трубку… — он несколько раз прерывисто вздохнул, а затем выпалил: — Я обязательно найду ее! И сделаю все, чтобы… чтобы… — Макар выровнял дыхание. — Валя, я отец… Отец Илюши… Слышите меня? Глава 25 Макар Макар медленно ехал по проспекту и считал перекрестки. Правое ухо и щека еще горели после сделанного признания. Конечно, он и не ждал, что Валентина разразится радостными возгласами с кучей вопросов. Воцарившаяся в трубке тишина до сих пор отдавалась короткими нервными вспышками, покалывала ладони и жгла грудную клетку. И все же, Макар знал, что поступил правильно. Пожалуй, именно Валя в отсутствие Симы должна была узнать обо всем первой. То, как она переживала и вступалась за подругу, делало честь этой маленькой женщине, и Макар был благодарен ей за то, что она ничего не сказала, а просто положила трубку. Он верил, что если Сима вдруг выйдет на связь с соседкой, то… — То она непременно скажет ей, что я мерзкий тип и засранец, каких свет не видывал… О том, что может последовать за этой фразой, Макар даже боялся представить, но очень надеялся, что материнский инстинкт все же окажется превыше женской солидарности, обид и ненависти. В конце концов, он и сам узнал о ребенке только что, а от такой информации не мудрено и инфаркт получить… Дом актера Демонюка оказался скорее бежевым, нежели розовым. Краска на фасаде давно выцвела и пошла пятнами, но зимой, когда все вокруг — деревья, провода и крыши — покрывается белоснежным, словно сахарным, налетом, ощущение сказочности вносит свои коррективы и в восприятие. Однако, погруженный в свои переживания, Макар уже не замечал всех этих изысков. Выбравшись из автомобиля и схватив пакет, он бегом понесся к подъезду, влетел внутрь и стал жать на кнопку звонка, совершенно не подумав о том, что старик мог прилечь отдохнуть. Довольно быстро за дверью раздались шаркающие шаги. Щелкнул замок, и Макара обдало спертым кисловатым воздухом. Подслеповато щурясь, одетый в мятую полосатую пижаму и вытянутый кардиган Демонюк несколько мгновений всматривался в лицо Чердынцева. — Александр Карлович, здравствуйте! — Макар сделал пару шагов назад, чтобы попасть в небольшую полосу света, идущего от подъездного окна. — Вероятно, вы меня не помните. Макар Чердынцев. Амалия Яновна… — Макар запнулся и отвел глаза, чтобы не выдать своего отношения к тому, что сейчас терзало его мозг. — Ах, это вы… Да-да, конечно! — старик распахнул дверь пошире. — Не ожидал вас увидеть. Проходите… — Рад нашей встрече, — сдержанно добавил Макар, и переступил порог. — Сегодня похоронили Горецкую… — Да… К сожалению, по состоянию здоровья, у меня не получилось проводить ее в последний путь, — Александр Карлович вздохнул и, двигаясь вдоль стены, побрел в одну из комнат. Макар огляделся. Вспомнилась когда-то популярная речевка: «Тяжела и неказиста жизнь советского артиста…». Чердынцев, собственно, и не ждал, что увидит дорогие хоромы, однако был несколько обескуражен разницей между жилищем Демонюка и Горецкой, которая сразу же бросалась в глаза. Особенно Макара поразили отслаивающиеся обои и густой слой паутины по углам. В комнате, где он нашел старого актера, царил полумрак. Между шторами был небольшой зазор, через который довольно скудно поступал дневной свет. Кашлянув, Чердынцев обвел глазами увешанную афишами и огромным количеством фотографий стену, невольно задержал взгляд на том самом снимке из интернета, где Демонюк и Горецкая вместе восседали на сцене. — Чайку, Макар Дмитриевич? — дребезжащим голосом предложил Демонюк, при этом усаживаясь в глубокое потертое кресло и укрывая колени выцветшим пледом. — Вы даже помните мое отчество? — удивился Чердынцев и водрузил пакет на круглый, заваленный книгами и лекарствами стол. — Я почти ничего не вижу, но моя голова, — старик постучал узловатым пальцем по покрытому редкими седыми волосами черепу, — помнит все. Иногда я думаю, что лучше бы уже ничего не соображать, чтобы не думать о том, что все скоро закончится. Впрочем, для меня ведь все уже закончилось, не так ли, молодой человек? Макар немного растерялся. Выставляя на стол контейнеры с едой, он пытался придумать, как повернуть разговор в нужное ему русло. — Знаете, раньше я наивно полагал, что все что я делаю, кому-то нужно, — продолжил философствовать Демонюк. — И поэтому очень старался понравиться и доказать, что способен на что-то. Амалия смеялась надо мной, чем несказанно обижала и нервировала мое эго, — он тихо засмеялся. — Она была очень резкой в своих суждениях, м-да… Еще бы, ей-то не приходилось ломать себя… Чердынцев присел на стоявший рядом стул. — Вы ведь давно были знакомы с Горецкой? — осторожно задал он вопрос. — Давно? — старик пожевал выпирающей челюстью. — Да раза в два дольше, чем вы живете, — он вытащил откуда-то сбоку тряпку, служившую ему, по-видимому, носовым платком, и промокнул голубоватые, в красных прожилках веки. — И что вы можете о ней сказать? — Макар подался вперед, судорожно сжав под столом кулаки. — То есть, какой она была? Откуда приехала? Чем жила до того, как оказалась в Добринске? Что она рассказывала вам о своей жизни? — Макар заметил, как приподнялись кустистые брови Демонюка и тут же сбавил обороты: — А давайте-ка я пока на стол накрою? Налью вам рюмочку за помин? Я за рулем, но вам, наверное, можно? — Нужно, молодой человек, определенно, нужно, — кряхтя, старик заелозил в продавленном кресле, расчищая перед собой место на столе. Небольшая медная рюмочка, служившая для приема микстур, нашлась тут же, между лекарственных склянок и пузырьков. Макар вытащил пробку и наполнил емкость. Старик облизнул бледные губы и аккуратно, стараясь не расплескать содержимое, проговорил: — Ну что ж, царствие небесное… Посмаковав выпитое, Демонюк откинулся на спинку кресла и вперил в Макара выцветшие глаза. — Я понимаю ваш интерес к Амалии Яновне, — кивнул он. — Удивительная женщина. Загадка… Насколько я знаю, до приезда в Добринск она не имела никакого отношения к театру. Несомненно, это было огромным упущением, прежде всего с ее стороны. Ее талант перевоплощения был божественным даром… Макар с трудом сдерживался, чтобы нечаянно не прервать неспешную речь старика, но и слушать восторги в честь Горецкой ему претило. — Как вы познакомились? — спросил он. — Ах да… — Демонюк подцепил из контейнера колбасный кругляш и с наслаждением обсосал его. — Нас познакомил Гриша Горецкий, который впоследствии и стал ее мужем. Надо сказать, Амалия в то время была уже в довольно… э… почтенном для невесты возрасте. И я был несколько обескуражен выбором Гриши. Но знаете, Макар Дмитриевич, потом я стал понимать, что привлекло в ней моего друга, а с Гришей мы были очень дружны, — старик задумался. Теперь Макар не торопил его. — Она была абсолютно не зациклена ни на возрасте, ни на красоте, ни на славе. Но при этом обладала таким животным магнетизмом, что невозможно было от нее оторвать глаз. И голос… Она владела им в совершенстве… — Надо же, — хмыкнул Макар. — А я этого не заметил. — Ах, вы про тот случай, — понимающе улыбнулся старик. — Я, знаете ли, привык не удивляться ее выходкам. Тогда мне показалось, что она приняла вас за кого-то другого. Возможно, за надоедливого поклонника, но это ведь было не так, правда? — хитро прищурился он. — Судя по тому, что она завещала мне квартиру, Горецкая прекрасно знала о том, кто я. Демонюк развел руками: — Ну и не судите о ней строго. Таланту можно простить очень многое. Гришка любил ее. Вы же видели ее портрет в квартире? — Конечно. — Он тоже был очень талантлив. Но беден, словно церковная мышь. Благодаря Амалии, бросил пить, стал рисовать. Возможно, она продлила ему жизнь. Вон, за вашей спиной, посмотрите! Макар обернулся и стал разглядывать фотографии. Но, кроме как на общей, больше Горецкую нигде не увидел. — Видите Гришу? — спросил старик. — Знаете, мы ведь с ним в одну гимназию когда-то ходили… — Простите, но тут так много снимков… — У забора, в шляпе, — подсказал Демонюк и нетерпеливо пощелкал пальцами. — Она должна висеть рядом с Отелло. Чердынцев привстал и подошел ближе. — А в роли Отелло вы? — Макар усмехнулся, разглядывая темный грим и белоснежную тогу Демонюка. — О да… Золотые времена… — расплылся в широкой улыбке старый актер. Макар нашел старое фото, на котором был изображен немолодой мужчина в соломенной шляпе. Он стоял, облокотившись спиной на забор, за которым высился деревянный дом в окружении сосен. — Долго они прожили? — спросил Чердынцев, соображая, чем может помочь ему информация о муже Горецкой. — Пятнадцать лет, если мне не изменяет память, — ответил Демонюк. — Гриша посодействовал ее устройству в нашем театре, а там уж Амалия Яновна показала себя как прекрасная актриса… "Актриса, ну да…" — вспыхнул Макар, а вслух сказал для поддержания разговора: — А кто сделал эту фотографию, вы? — Нет-нет, Амалия. Сама она не любила фотографироваться. Этот снимок мне подарил сам Гриша незадолго до своей смерти. Он тогда уже болел, поэтому почти все время жил на даче. Там ему дышалось легче. — На даче… — Да, у них как-то очень быстро появился достаток. Гриша говорил, что Амалия нашла покупателей на его картины, ну и в общем… — Что-то я ничего не знаю про дачу, — удивился Макар.