– Спасибо за зонт и за толстовку. Мэтт поворачивается ко мне: – Знаешь, на меня снизошло озарение. Думаю, я наконец понял, почему ты миришься с таким к себе отношением. – Мэтт прикусывает губу и делает вид, будто приглядывается ко мне. – Да ты боишься, Эмилия. – Боюсь? – смеюсь я, – Ладно, Кузумано, думай что хочешь, мне все равно. – Я выхожу из-под зонта. – До завтра. Мэтт хватает меня за рукав толстовки: – Брось, Эм! Я не шучу. Ты боишься, потому что по своему опыту знаешь, как в твоей семье поступают с теми, кто не играет по правилам. Капли дождя забрызгивают очки и стекают по носу. – Что ты имеешь в виду? – Да то, что с тобой и с этой тетушкой Поппи обращаются так, будто вы хуже других. И все из-за каких-то гребаных бредней. – У меня учащается пульс, ведь Мэтт говорит о проклятии. – Это ненормально. То, как твоя бабушка порвала все связи с родной сестрой. Я всегда считал, что это противоестественно. А ты… Ты чуть ли не на цыпочках ходишь вокруг нее и Дарии, выполняешь все их прихоти. Черт, да ты даже готова отказаться от путешествия в Италию, хотя всегда об этом мечтала! И я уверен, ты будешь продолжать в том же духе, только бы они тебя любили. Ты боишься, что если перестанешь им подчиняться, то рано или поздно наступит день, когда ты останешься совсем одна. Как тетя Поппи. Я хочу возразить, но не доверяю своему голосу и прикладываю пальцы к подбородку. Взгляд Кузумано становится теплее. – Эй, я не хотел тебя расстраивать. Мэтт без предупреждения наклоняется и целует меня в щеку. Я инстинктивно отшатываюсь назад. А потом, как будто этого унижения для него мало, вытираю ладонью щеку, к которой прикоснулись его губы. Даже при тусклом уличном освещении видно, что моя реакция его ранила. – О господи, Мэтт, я вовсе не… Он в очередной раз поднимает руку, призывая меня замолчать. Секунду просто смотрит на меня, а потом качает головой: – Как ты не понимаешь – у тебя появилась уникальная возможность! А ты собираешься профукать ее, потому что до смерти боишься двигаться вперед? – Мэтт начинает тараторить, так всегда бывает, когда он злится. – Тебе двадцать девять лет, Эм. Ты давно уже не ребенок. Перестань притворяться, будто не видишь того, что у тебя под самым носом. Судьба дает тебе шанс. Так не упусти его. Потому что, помяни мое слово, однажды наступит день, когда ты очень пожалеешь о том, что отказалась от самого лучшего, что могло случиться в твоей жизни. Я с трудом сглатываю, у меня вдруг пересыхает во рту. В голову закрадывается мысль о том, что этот разговор не имеет никакого отношения к Италии. Мэтт прикасается к моей влажной щеке. В этот раз я запрещаю себе даже вздрагивать. – Ты понимаешь, о чем я говорю? – Да, – шепчу я в ответ, а сердце громче колотится в груди. Это поворотный момент. Мэтт ждет, что я сделаю шаг навстречу, скажу что-нибудь такое, что даст ему надежду. Мой давний приятель, верный товарищ, с которым мне всегда было легко и просто, друг, за которого я пойду в огонь и в воду, хочет от меня большего, чем дружба. Но я не могу ему этого дать. Я закрываю глаза. Мне тошно от страха, возмущения и чувства собственной вины. – Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. И ты абсолютно прав. – Я улыбаюсь и хлопаю Мэтта по плечу. – Я действительно очень хочу полететь в Италию. После этих слов я машу ему рукой и ухожу. Господи боже мой, а ведь я научилась уклоняться от прямых ответов не хуже старшей сестры! Как можно медленнее открываю парадную дверь, вхожу и оказываюсь в Африке: внутри очень жарко и душно. Бабушка так и не смогла адаптироваться к нью-йоркскому климату, и это единственная ее слабость. Мысленно возвращаюсь к разговору с Мэттом. Он в корне не прав. Я никогда не стану в семье изгоем, как тетя Поппи. С тихим щелчком я закрываю за собой дверь. В темноте иду по мозаичному полу и уже у самой лестницы спотыкаюсь о чью-то обувь. – Черт! – непроизвольно вскрикиваю я и в следующую секунду прикрываю рот ладонью. Но поздно. В холле включается свет. В дверях квартиры на первом этаже появляется квадратный силуэт бабушки. Она стоит, уперев руки в бока. Молния на ее полинявшем зеленом халате застегнута до самого подбородка. – Silenzio![10] – шипит бабушка. – Отца разбудишь. У бабушки сильный акцент, и она то и дело разбавляет свой ломаный английский родными итальянскими словами и выражениями. Хотя бóльшую часть своей жизни Роза Фонтана прожила в Америке, все эти годы в основном общалась с такими же иммигрантами, как и она сама, поэтому ее знание английского, скажем так, довольно скромное. Бабушка из тех, кто предпочитает изоляцию интеграции, а потом жалуется, что никак не может адаптироваться. Я смотрю под ноги и вижу, что споткнулась о пару ортопедических туфель. – Это твои. – Я подбираю их с пола и протягиваю бабушке. Роза выхватывает у меня свои туфли. Вид у нее возмущенный, но я-то знаю эти уловки: она специально оставила обувь возле лестницы, чтобы услышать, когда я вернусь домой. – Mi dispiace[11], – извиняюсь я (подумаешь – чуть шею не сломала) и поворачиваюсь к лестнице, чтобы скорее укрыться в Эмвилле. – Ты получила письмо от Поппи? Я закатываю глаза. Дария вообще способна хоть о чем-то не докладывать бабушке? Роза скрещивает руки над животом, как над своим персональным прилавком. – И как только моей сестре пришло в голову, что ты полетишь с ней в Италию? Ты что, переписывалась с Паолиной? Или даже встречалась? Отвечай, Эмилия Джозефина! – Мы только обмениваемся открытками по праздникам, бабушка. Я уже лет десять ее не видела. С похорон дяди Бруно. Клянусь! Правда, тетя Поппи есть у меня в друзьях на «Фейсбуке», но она туда почти не заходит. Бабушка фыркает и громко хлопает в ладоши: – На «Фейсбуке»? Да Поппи совсем сдурела! Вот что я тебе скажу, Эмилия, эта женщина – indecente[12]. Держись от нее подальше. Capisci?[13] Держись подальше! Я смотрю на перекошенное лицо бабушки. Глаза ее сверкают; наверняка, если бы она ощерилась, я бы увидела, как она скрежещет зубами. Роза сверлит меня взглядом и ждет, когда же внучка наконец проявит покорность. Это очень тяжело, но сегодня вечером я, превозмогая себя, отказываюсь ей подчиниться. Я упорно молчу. Бабушка вскидывает подбородок: – Утром дашь мне письмо. Я сама ей отвечу. Напишу сестре, что ты не желаешь с ней общаться и не собираешься участвовать в ее глупых затеях. Стиснув зубы, я поднимаюсь по лестнице. В ушах гремит голос Мэтта: «Ты на цыпочках ходишь вокруг нее… Ты боишься…» За две ступеньки до лестничной площадки я останавливаюсь и смотрю вниз. Бабушка с ортопедическими туфлями в руке, громко шаркая ногами, плетется обратно в свою квартиру. – Бабушка! Она оборачивается и поднимает голову. Ее брови ползут к переносице, а у меня учащается пульс. – Я сама отвечу тете Поппи. Роза несколько раз моргает, а потом спрашивает: – И напишешь, что не хочешь лететь вместе с ней в Италию? Если я напишу такое, то это будет неправда. Я очень даже хочу полететь в Италию. Indecente Паолина Фонтана или нет, но было бы здорово поближе узнать эту загадочную женщину, которая украшает поля своих писем забавными рисунками. Она такая клевая и энергичная – в столь преклонные годы готова путешествовать по миру. Бабушка прищуривается: – Ты сделаешь это, Эмилия? Я разворачиваюсь и поднимаюсь дальше. Завтра я как послушная внучка подчинюсь ее воле. Она будет удовлетворена, и Дария тоже почувствует облегчение. Но сегодня вечером я получаю настоящее удовольствие, оставив бабушкин вопрос без положительного ответа. Девочки и девушки часто мечтают о белом платье и обручальном колечке. Наверное, и меня в детстве посещали подобные мечты, но я их переросла и научилась жить одна; более того, мне это даже нравится. В отличие от большинства женщин на пороге тридцатилетия я могу весело проводить вечер с друзьями и при этом совсем не тревожусь, встретится ли мне на вечеринке тот самый единственный или нет. Я экономлю целую кучу денег на косметике, пользуюсь только карандашом-корректором, ношу практичную обувь и очки в удобной оправе. Я не хожу в спортзал, где есть шанс познакомиться с другими активными одиночками, а вместо этого бегаю по парку в старых растянутых спортивных штанах и занимаюсь йогой у себя в гостиной, иногда даже в пижаме. А когда порой знакомлюсь с парнем, который проявляет ко мне интерес, у меня в животе не порхают бабочки. И я не представляю стайку детишек с его волосами и моими глазами. Я никогда не стараюсь показаться остроумной или как-то еще произвести впечатление. Я остаюсь собой, и это обычно удерживает потенциального жениха от дальнейших ухаживаний. Сегодня понедельник – мой законный выходной, погода отличная, и я бегаю в Петрозино-парке, наслаждаясь новой песней группы Lord Huron. Приходит эсэмэска, я замедляю шаг и читаю: Привет, Эмс. Вечером как обычно? Мы с Мэттом в последнее время пересматриваем сериал «Офис». Идеальная отмазка для того, чтобы часами пребывать в анабиозе, поедая в немыслимых количествах сырные чипсы. Значит, Эмс? Я улыбаюсь: приятно, что Мэтт вспомнил мое старое прозвище. Возможно, возникшая между нами странная аура наконец исчезла? Посылаю ему эмодзи «большой палец вверх». И мгновенно получаю в ответ «сердечко». «Сердечко»? Серьезно? Засовываю смартфон в карман и возобновляю пробежку. Спустя минуту раздается звонок. Я дважды прикасаюсь к «айрподсам»: – Что, Кузумано? – Э-э-э… Привет, Эмилия! Резко торможу и достаю смартфон. С экрана улыбается симпатичная женщина с оливковой кожей. Кто же без предупреждения включает фейстайм? Я снимаю с очков солнцезащитную насадку. – Тетя Поппи? Глава 7 Эмилия Вьющиеся серебристые волосы моей собеседницы перехвачены темно-синей лентой. Я вытираю рукавом лоб.