— Единственный наш шанс в этом случае — взять в плен вождя. Если он будет нашим заложником, мы сможем вести с ними переговоры. Снаружи донесся характерный крик, который издает индеец, если хочет предупредить свое племя о большой опасности. — Это вождь? Посмотри, Чарли, быстрее, быстрее! Уже рассвело настолько, что, когда я прислонил голову к щели, смог увидеть все, до самого ручейка. Кричал сам Большая Стрела. Все команчи были уже на ногах. Сначала была полная неразбериха, но уже через несколько минут все стихло. Вождь отдал приказание, и его воины тут же вскочили на лошадей — в погоню за нами. В лагере остались только трое — сам Большая Стрела и двое караульных, упустивших нас. Вождь тяжело опустился на землю. Двое проштрафившихся держались на некотором отдалении от него, не смея даже взглянуть на вождя. — Команчи скоро вернутся, — сказал Эмери. — Почему ты так думаешь? — спросил я. — Как только они поднимутся на плоскогорье и не увидят нас, сразу же догадаются, что мы остались в долине. — Вряд ли. Скорее они решат, что мы ушли уже достаточно далеко. Минут через пятнадцать вернулся один из уехавших индейцев и что-то сказал Большой Стреле. Вождь без раздумий вскочил в седло. То же самое по его приказу сделали и двое опальных команчей. Через несколько минут все они скрылись из виду. Ружья наши остались лежать там же, где и лежали. — Выходим! — закричал Эмери. — Еще рано, — охладил его я. — Пусть отъедут подальше, а то, не дай Бог, обернутся… Прошло еще минут десять, и мы сдвинули наконец плиту. Потом поставили ее на место. И только после этого кинулись к нашему оружию. Нашу радость может понять только вестмен или охотник, и, я думаю, они согласятся с нами, что радость эта была поистине безмерной. Однако вождь мог вернуться в любую минуту, и не один. Мы сочли за лучшее до поры до времени спрятаться в расселине неподалеку от могилы вождя, и правильно сделали. Вскоре послышался стук копыт. Виннету осторожно выглянул из-за камней и прошептал: — Вождь вернулся. — Один? — Да. Стук копыт стих. Большая Стрела спрыгнул с коня, огляделся, но, ничего не заметив, снова вскочил в седло и уехал. — Что будем делать? — спросил Эмери. — Надо взять его в плен, но не здесь, — ответил я. Мы примерно представили себе, как поедет Большая Стрела, и бегом бросились наперерез вождю команчей. Дух перевели только у большого камня, стоявшего на самом краю Долины Смерти. — Пусть мои братья отойдут чуть подальше, — сказал Виннету, — а я прыгну с вершины этого камня сзади на вождя. Все вышло точно так, как задумал Виннету. Мы с Эмери отошли, вскоре услышали стук копыт, потом приглушенный крик, бросились на него и помогли Виннету стащить вождя с коня, разоружили его и связали ему руки своими лассо. Через несколько минут спеленутый, как младенец, вождь команчей лежал на полу ближайшей пещеры. — Мои братья могут остаться здесь, с ним, — сказал Виннету, — а я поскачу вверх, посмотрю, чем там заняты команчи. И он ушел. Невозможно передать словами ту ярость, которая читалась в глазах вождя, смотревшего на нас. Играя желваками, он спросил меня сквозь зубы: — Где прятался Шеттерхэнд со своими друзьями? — В могиле твоего отца. — Уфф! Но почему вы не убежали сразу же, как выбрались оттуда? — Потому что мы не хотели уходить без своего оружия и лошадей. — Виннету и Шеттерхэнд видят далеко, — произнес он очень тихо, одними губами, словно говорил это сам себе. — Безусловно, — ответил я, — и нам не придется прислуживать твоему отцу в Стране Вечной Охоты. — Но мои воины близко! — Близко. Но разве ты никогда не слышал о том, как стреляют наши ружья? — Да. Злой дух подарил тебе твои ружья, если ты можешь стрелять из них так часто, как захочешь, даже не перезаряжая их. Он замолчал, глядя на меня с невыразимой тоской. Потом спросил: — Что вы со мной сделаете? — Ты уготовил нам смерть мучительную. Сам подумай: что может ожидать такого человека, когда мучитель и жертва меняются ролями? — Я все понимаю… Но учтите, из моих уст, несмотря ни на какие мучения, не вырвется ни звука. — Мы не собираемся ни убивать, ни пытать тебя. Ведь ты же не пытал нас и даже признал нас мужественными воинами. Мы просто оставим тебя лежать здесь. Думаю, твои воины довольно скоро найдут тебя. — Да, — добавил подошедший в эту минуту Виннету, — и когда они найдут Большую Стрелу, пусть он скажет им, что Виннету — друг всех краснокожих, но он будет защищаться так, как умеет, от того, кто желает ему зла. Теперь слушай, что тебе скажет Виннету о нашем деле. Ты поймал мошенника и негодяя вместе с его женщиной, которая ничем не лучше его, но потом отпустил их. Мы тоже хотим поймать их. Но они намного обогнали нас. У вождя команчей есть лошади, которые гораздо лучше наших. Мы оставим ему наших скакунов, а возьмем его лошадей. — Что слышат мои уши! Виннету, знаменитый вождь апачей, стал конокрадом? — воскликнул вождь команчей. — Я ничего не краду. Твоих лошадей я беру для того, чтобы поймать преступников, чтобы победила справедливость. Хуг! Я сказал! И он ловко и быстро оседлал лошадь вождя команчей. Эмери испытывал сомнение по поводу того, вправе ли все-таки Виннету брать чужое, но тот убедил его, что Большая Стрела очень скоро найдет себе коня еще лучше, и вскоре мы уже неслись во весь опор следом за вождем апачей, но поравняться с ним мы так и не могли. Теперь предстояло добыть таких же великолепных скакунов, как у него, и для нас с Эмери. И тут нам улыбнулась удача: все вышло как по маслу. Мы очень скоро отыскали на плато то место, где команчи, разбредясь по округе, искали наши следы. Возле лошадей сидел один-единственный караульный, да и тот не смотрел в сторону пасущихся лошадей, а наблюдал за своими товарищами. Я взвел курок, но потом совершенно спокойно увел из-под носа у часового двух отличных лошадей. Отъехав от него на безопасное расстояние, я все же не мог удержаться от того, чтобы не поговорить с ним. — Может быть, сын команчей, — сказал я, — скажет, кого так настойчиво ищут его братья? Он вздрогнул, повернулся и, увидев нас, помахал рукой, словно прогоняя от себя навязчивое видение. — Мой брат понял мой вопрос? — продолжил я. — Олд Шеттерхэнда… — пролепетал индеец. — О! Как интересно! Олд Шеттерхэнд — это я. Скажи, а знаешь ли ты вон того воина? — Это… это… Виннету, и под ним… лошадь вождя команчей. — Ты все понял? Давай же, беги к своим и скажи им, что мы уже нашлись. Команч бежал, как хороший спринтер, и при этом так кричал, что крики были слышны, наверное, на много миль вокруг. Остальные команчи тут же всполошились, кинулись к своим лошадям, но нас они уже не могли догнать. Вскоре мы повернули опять на восток… Глава третья БРАТОУБИЙСТВО Не было никакого смысла возвращаться к Канейдиан-Ривер, и мы выехали на дорогу, ведущую в Альбукерке. Через три дня пути мы были там. Город получил свое название по гербу испанского рода. Альбукерке означает несколько видоизмененное словосочетание «белый дуб» («alba quercus»)[92]. Со временем город распался на две части — совершенно не похожие одна на другую, — одна напоминает старинный испанский город, другая — молодой американский, какие появляются, как грибы после дождя, на Западе. Дома в таких городах в основном дощатые, на главной улице множество мелких лавочек и питейных заведений всех сортов. Между испанской и американской частями города лежала небольшая долина, но весь, в целом, он располагался на левом берегу Рио-Гранде дель Норте, а на противоположном располагалась большая деревня под названием Атриско. Как нам было известно, беглецы, вероятнее всего, появятся в салуне некоего Пленера в американской части города. Но, чтобы случайно не нарваться на них там раньше времени, мы направились в отель неподалеку от этого заведения, к тому же мы очень устали. Хозяин отеля, узнав о нашем намерении немедленно лечь спать, огорчился: — Вы много потеряете, джентльмены, если не прогуляетесь по нашему славному городу. В нем есть на что посмотреть. — Например? — спросил я. — Например, на одну испанку. — Спасибо, мне уже приходилось видеть испанок. — Но она — необыкновенная женщина, прекрасная певица, весь город от нее без ума. — Как же зовут это создание? — Марта Пахаро. — Звучит… — Она чистокровная испанка, хотя и предпочитает испанским песням немецкие. — Вот как? — Почему это вас удивляет? Можно думать о немцах все, что угодно, но при этом любить их музыку, разве не так? — Так, так.