— Магреб. — А какая будет потом, когда совсем стемнеет? — Салат-уль-ашья, ночная молитва. — Хорошо. Ну-ка позови бастоннаджи[52]! — Кого-то надо наказать? — Шейха племени улед аюн. — Сколькими ударами? — Сотней. — Господин, тогда он много дней не сможет встать на ноги и будет не способен сам двигаться. — Но бить надо будет не по пяткам, а по спине. — Ну, тогда другое дело! Аллах да благословит твой разум, господин! Теперь мы опять наконец-то сможем прочитать «Заключение», чего не было уже довольно долго: каждый удар сопровождается именем Аллаха. Ты позволишь мне произносить эти имена? Я сделаю это с большим удовольствием! — Не возражаю! Он ушел исполнять мое поручение. В какой мусульманской воинской части нет бастоннаджи! Этот человек в чине унтер-офицера быстро прибыл со своими помощниками на место; сюда же, к палатке полковника, потянулись со всего лагеря солдаты и офицеры. А тот не нашел никаких возражений против экзекуции; да он даже обрадовался этой процедуре и приказал набить себе и нам трубки, чтобы наше удовлетворение было полнее. Мы все еще сидели у входа в палатку, а шейх лежал перед нами. Я не собирался поступать с ним так строго; мне вообще неприятно присутствовать при подобных сценах; но шейх заслужил порку бесчеловечным отношением к женщине, да и все его последующее поведение не располагало к снисходительности. — Сотня ударов! Хорошенькая порция! — сказал Эмери. — Я бы такой не хотел, нет уж, спасибо!.. А он выдержит? — Разумеется. — А фельдфебель будет при этом читать молитву? — Да. — «Заключение»? Оригинальный народ эти мусульмане! Во время порки стократно восхвалять Аллаха! — Я не рассматриваю это как богохульство. Сотня ударов и сотня имен Аллаха — тут уж не обсчитаешься. Мне еще не доводилось присутствовать при подобной экзекуции, но меня уверяли, что довольно часто наказуемый тоже произносит имена Аллаха… скорее, пожалуй, ревет, чтобы приглушить боль. — Посмотрим и послушаем. Это и в самом деле любопытно! Надо сказать, что завершающая мусульманская молитва, называемая «Заключением», содержит сотню эпитетов Аллаха, произносимых под земные поклоны и вскидывание рук. Видимо, христианскому читателю очень интересно будет узнать, какими словами называют Аллаха приверженцы ислама, поэтому я приведу здесь отрывок из этого «Заключения»: «Всемилосерднейший! Всевластный! Всесвятейший! Освобожденный ото всех ошибок! Всепокрывающий! Высокочтимый! Великолепнейший! Творец! Всепорождающий! Всемилостивейший! Всепринуждающий! Всеведающий! Всепринимающий! Всерасширяющий! Всеунижающий! Всевозвышающий! Всепочитающий! Всесокращающий! Всеслышащий! Всевидящий!..» Ну и так далее. Когда шейх увидел подходящего бастоннаджи, он уставился на меня каким-то отсутствующим взглядом, потом вдруг глаза его ожили, и он спросил меня: — Кто… кто этот человек? — Бастоннаджи, — с готовностью ответил я, нисколько не проявляя враждебности. — Ему придется заняться тобой. — Я… я должен… получить… сто… сто палок! Гяур! — Замолчи, иначе ты получишь сто пятьдесят! — Я — свободный улед аюн! Никто не посмеет меня ударить! — Кроме бастоннаджи! — Это повлечет за собой кровь… кровь… кровь! — Перестань грозить, скоро ты взвоешь! Ты все получишь сполна, чтобы почувствовать, как легко исполняю я свои угрозы. — Тебе это будет стоить жизни! — Не болтай! Не такому трусу, как ты, покушаться на мою жизнь! Сегодня я посмотрел, чего ты стоишь! Бастоннаджи, можно начинать! — Покрепче? — Выполняй свой долг, но я не хочу, чтобы он умер. — Тогда он не умрет, но не дай мне Аллах изведать то наслаждение, которое я приготовил для этого человека! Разденьте его! Этот приказ вовсе не подразумевал снятие одежд. Наказуемого положили на землю, завернули его бедуинский плащ и развязали руки, чтобы прикрутить их к древку копья, которое держали двое солдат. Двое других уселись на пятки, и шейх оказался распростертым на песке спиной вверх. — Мы готовы, господин! — отрапортовал бастоннаджи, выбирая правой рукой палку из связки, которую он держал в левой. — Начинайте! — кивнул я. Все посмотрели на старого Саллама, который вытянул руки вперед и начал молитвенное завывание: — Бисмиллахи ’р рахмани ’р рахими… Велики и многочисленны грехи этого мира, и скрывают они сердца во зле. Но не дремлет правосудие, и наказание не минует грешников. О Аллах, о Мухаммад, о праведные халифы! Слушайте, правоверные, благочестивые любимцы добродетели, сто священных имен того, кто без греха, кто вершит вечное правосудие и возмездие! Слушайте их, а не стоны этого червяка, чьи грехи будут теперь отмечены на его безбожной спине! О Всемилосерднейший! О Наисострадательнейший! О Всевластный!.. Естественно, за каждым из этих трех имен последовал палочный удар. Потом последовали другие — медленно, один за другим. При восклицании «О» бастоннаджи размахивался, а при следующем слоге опускал палку. Шейх сначала не подавал признаков жизни; он крепко сжал зубы и не проронил ни звука. Но при пятнадцатом имени шейх со стоном раскрыл рот, а вместе с семнадцатым стал плачущим тоном считать: — О Сочувствующий всем… О Открытый всем… О Всеведающий… О Всеприемлющий… О Всерасширяющий… Теперь я, конечно, видел и слышал, что «Заключение» исключительно хорошо подходит для того, чтобы крики и вопли наказуемого становились все музыкальнее и звучнее. Шейх вполне заслужил свою сотню ударов, но зрелище становилось для меня просто невыносимым, и, когда отсчитали шестидесятый удар, я приказал прекратить наказание и унести пленника. Морально он пострадал вряд ли меньше, чем физически, и я был твердо убежден, что получил заклятого врага, но это меня нисколько не волновало. Глате, женщина, которую я спас, подошла ко мне поблагодарить за наказание, постигшее ее мучителя. По тому, как с ней до сих пор обходились, она поняла, что ей здесь нечего опасаться. Она не знала, что за нею тайно наблюдают. Мы опасались, что спасенная ускользнет из лагеря и потом, встретив воинов своего племени, сообщит им важные сведения о нас, даже не подумав, что становится предательницей. Спать мы легли вовремя, потому что завтрашний путь через уорр был не только трудным, но и становился все опаснее по мере нашего приближения к развалинам, в которых, как мы предполагали, враги прятали наших людей. Подъем на следующее утро был ранним. Позавтракав, мы накормили лошадей и верблюдов, а потом выступили в путь. В самый последний момент ко мне подъехал Виннету и сказал: — Мой брат может отъехать со мной? Я ему кое-что покажу. — Что-нибудь хорошее? — Скорее плохое. — О! Что же это такое? — Как известно моему брату, у Виннету есть привычка быть осторожным даже там, где другим это кажется совершенно излишним. Я решил на всякий случай объехать лагерь и заметил след, вызвавший у меня подозрение. В то время как весь отряд, привязав пленных к лошадям, покинул лагерь, Виннету поехал со мной на юго-восток, где мы увидели на песке, между двумя большими камнями следы человека, сначала прошедшего к лагерю, а потом вернувшегося обратно. Мы пошли по следам и добрались до места в скалах, где человек, оставивший следы, встречался с другим, подъехавшим на лошади. Судя по всему, они долго беседовали. Следы, по нашей оценке, были оставлены восемь часов назад, значит, встреча состоялась около полуночи. Теперь нам оставалось только отправиться по следу всадника. Он уходил все время на юго-восток, значительно отклоняясь от того направления, каким должен был двигаться наш отряд. Это немного успокоило нас, мы повернули лошадей и через каких-нибудь полчаса соединились с походной колонной. Конечно, мы сейчас же поделились своими наблюдениями с Крюгер-беем и Эмери. Первый отнесся к нашему сообщению легкомысленно и нисколько не озаботился им; другой же вознамерился вместе с нами смотреть этим вечером во все глаза. Причина у нас для этого была. Эмери поинтересовался: — Может быть, всадник побывал в лагере, пока мы спали? — Нет. — Значит, у него были причины не показываться. А тот, кто не хочет, чтобы его видели, другом быть не может; остается предположить, что он враг. — А тот, кто тайно по ночам встречается с врагом, — изменник. Стало быть, в нашем отряде есть предатель, — сказал я. — Ты прав, я того же мнения, но кто бы это мог быть? Если мы сегодня вечером будем внимательны, то, может быть, и поймаем его. Долго ли еще ехать до этих развалин? — Мы должны прибыть к ним завтра после полудня. — Тогда можно ожидать, что всадник сегодня вечером опять появится, чтобы разузнать новости. Мы задержим его, а вместе с ним и второго заговорщика. К сожалению, это наше пожелание не сбылось, потому что произошли события, в реальность которых мы вряд ли бы поверили, если бы нам об этом сказали заранее, хотя мы и знали, что коларази Калаф бен Урик — отъявленный мошенник. Он перешел к врагам и сошелся с ними куда ближе, чем мы думали. Ночной всадник действительно оказался шпионом аяров, а тот, с кем он общался, был не кто иной, как наш проводник, которому мы так доверяли. Уорр очень затруднял наше продвижение вперед. Мы не могли двигаться плотной колонной, нам приходилось делиться и высылать гораздо больше патрулей и разведчиков, чем обычно это делается. Однако ближе к полудню, когда мы сделали короткий привал, проводник утешил нас заявлением, что уорр часа через три кончится, а дальше опять пойдет открытая степь, в которой, к счастью, можно отыскать траву. Через час после полудня мы продолжили путь, а еще через полчаса к нам подъехал проводник и сообщил полковнику: — Вон там, на той стороне, находится место, где убили мюльасима[53] Ахмеда. Он показал направо, то есть на юго-запад. — Мюльасима Ахмеда? — удивленно переспросил Крюгер-бей. — Да.