— Сэр, свяжите мне руки спереди, а не со спины! — Почему? — спросил я. — Чтобы я мог их держать сложенными. Я должен помолиться! Какая неожиданная просьба! Могу ли я отказать? Конечно, нет. И я позволил долговязому Данкеру сделать это, поскольку тот сидел рядом с ним. Он развязал ему руки за спиной. Прежде чем он снова скрутил их спереди, старик спросил меня: — Где лежит мой брат, сэр? — Прямо рядом с вами, под грудой камней. — Так похороните меня возле него. Данкер вскрикнул. Мы увидели, что он схватил Мелтона за руки. — Что происходит? — спросил я. — Он вытащил у меня из-за пояса нож, — ответил Данкер. — Отнимите немедленно! — Не получается, он держит его слишком крепко! Ой! Он всадил его себе в грудь! Я подскочил, отдернул в сторону Данкера и наклонился над стариком. Из его открытой раны вырывался хрип. Обеими руками крепко сжав рукоять ножа, он вонзил в сердце длинный клинок по рукоять; он жил еще самое большее несколько секунд. Что говорить дальше! Свершился суд Божий! Я сказал ему, что он умрет, как Искариот, — от своей собственной руки. И как быстро мои слова исполнились! Мы были настолько поражены, что сперва могли лишь молча молиться. А Джонатан, его сын? Он лежал, смотрел на луну и не говорил ни слова. — Мистер Мелтон, — немного погодя я крикнул ему, — вы слышали, что случилось? — Да, — спокойно ответил он. — Ваш отец мертв! — О’кей! Он заколол себя. — И вы остаетесь спокойны? — Почему нет? Старику хорошо. Смерть здесь была для него лучшим выходом; иначе болтаться бы ему на виселице! — Боже мой! Как вы можете так говорить о своем отце! — Вы думаете, что он говорил бы обо мне по-другому? Хотя я знал, что он прав, ответил я все-таки иначе: — Конечно, по-другому! — Нет, сэр. Он предал бы меня так же, как любого другого, пожертвовал бы мной, если бы ему это было выгодно. Закопайте его рядом с его братом! Его черствость заставила меня содрогнуться сильнее, чем даже самоубийство. Можно ли таких людей называть людьми? Разумеется, и именно потому, что они люди, нельзя до последнего мгновения сомневаться в том, что их можно исправить. Бог есть любовь, милость, смирение и сострадание! Мы погребли погибшего, не вынимая ножа из его груди, там, где он хотел, возле его брата. Затем проехали немалое расстояние и лишь после этого остановились, снова разбив лагерь. Я думаю, ни один из нас, кроме Джонатана и Мерфи, в эту ночь не заснул. На второй день после этого мы прибыли в Альбукерке, где дали отдохнуть нашим коням. Здесь мы пообщались со стариками. К Мелтону были приставлены двое полицейских. Для Марты был взят дилижанс, дальше мы наметили двигаться до Форт-Бэском, а оттуда — вдоль Ред-Ривер к Миссисипи и в Новый Орлеан. Как поразились тамошние господа детективы, когда мы доставили преступника! Виннету, «король следопытов», был героем дня; но он не хотел показываться, да и все остальные держались в тени. К сожалению, нам пришлось задержаться, поскольку нас допрашивали как свидетелей. Между тем всем известно, где остановились Марта с братом. Прошел слух о том, что она великолепная певица и прекрасная женщина, ей делали не меньше полудюжины предложений руки и сердца. Франц приходил в ужас от обилия всевозможных прожектов, выполнение коих могло в кратчайшие сроки увеличить непременно причитавшееся ему состояние втрое, вдесятеро, да что там, даже сторицею. Мерфи старался как мог возместить нанесенный им убыток. О том же, что ему пришлось повисеть у меня в лассо, чтобы научиться отвечать, он не рассказал ни единому человеку. Позднее, однако, я прочитал написанный им отчет о его приключениях, который, если я не ошибаюсь, появился в «Крисчен»[111]. Там черным по белому было написано, что это он, в одиночку, восстановил попранную справедливость, а Виннету, Эмери, Данкер и я были всего лишь незначительными, второстепенными персонажами этой истории. С той поры я всегда остерегаюсь что-либо говорить или делать, если в трех или пяти милях в округе можно наткнуться на американского адвоката. Мои дорожные приключения были описаны в сотне американских газет и в тысяче американских книг без моего на то ведома; и при этом мне не подарили ни одного экземпляра; впрочем, разумному человеку, и особенно немцу, и требовать подобного нельзя; американские издатели сказочно разбогатели, мой же единственный гонорар состоял из высокомерного по тону письма, написанного мне одним издателем, другие же посчитали возможным вовсе не отвечать мне. Долговязый Данкер все еще бродит по Дикому Западу. Об Эмери любезный читатель, пожалуй, вскоре услышит еще что-нибудь. Крюгер-бей умер, как недавно сообщили газеты, но, увы, сообщили не в его несравненной немецкой манере. Джонатан Мелтон был приговорен к многолетнему одиночному заключению и вскоре умер. О Юдит я никогда больше не слыхал. А семейство Фогелей? Когда я думаю о них, душа у меня переполняется счастьем. Иногда, но не на страницах больших, известных всему миру газет, а в провинциальных листках малого и мельчайшего формата, можно прочесть объявление примерно следующего содержания: «Одаренные дети бедных, порядочных родителей бесплатно будут приняты в пансион, где получат образование. Подробнее следует…» и т. д. Потом к откликнувшимся на это объявление явится очень элегантный и обаятельный господин, дабы проэкзаменовать ребенка или поручить кому-то другому это сделать. Если тот выдержит проверку, он берет его с собой в большой, очень уютно устроенный дом, где на воротах на маленькой латунной табличке значится лишь имя: «Франц Фогель». Если спросить этого добродетельного господина, отчего же он находит радость в воспитании детей, которым без его помощи ничего и никогда бы не удалось добиться, то в ответ он лишь тихо улыбнется. Но если вопрос застал его в особую минуту, он ответит, пожалуй, так: — Я сам был таким же бедным парнем, и теперь самое большое счастье для меня — отыскивать страждущих. В одной горной деревушке возвышается высокий, увенчанный башенкой дом, окруженный заботливо ухоженным садом. Я увидел его впервые, когда был приглашен его хозяйкой взглянуть на этот дом, его обстановку и тамошних обитателей. Я не знал о нем ничего, ибо долго был на чужбине и посланные вдогонку письма не заставали меня. Как поразился я, увидев великолепное здание! Над огромными широкими воротами можно было прочесть надпись, сделанную большими золотыми буквами: «Обитель одиноких». В прихожей я позвонил. Появилась опрятно одетая старушка, спросила, хочу ли я поговорить с госпожой Вернер, и осведомилась о моем имени. Когда я назвал его, она сложила руки и вскрикнула: — Так это вы — тот добрый господин Шеттерхэнд, о котором нам так часто читала и рассказывала милая госпожа Вернер? Какая радость, что вы посетили нас! Она отвела меня в просто обставленную комнату, где стояла так же просто одетая женщина. Это была она, бывшая певица, нынешняя миллионерша и одновременно ангел-хранитель вдов, сирот и прочих одиноких людей. — Наконец, наконец-то вы здесь! — сказала она, улыбаясь сквозь слезы радости и протягивая мне для приветствия обе руки. — Здесь святое место, госпожа Вернер. Мне хотелось бы снять свою обувь, подобно Моисею, видевшему Господа в среде огня[112]. После долгих блужданий вы обрели настоящую родину и теперь делите ее с одинокими. Я люблю вас за это, Марта! Пожалуйста, покажите мне ваш дом! Жилые комнаты были уютны и чисты, любезно улыбались старушки, веселились дети в саду. И я вспомнил слова Спасителя: «В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам»[113]. * * * notes Примечания 1 Тема неожиданно разбогатевшего на открытии нефтяного источника землевладельца давно занимала К. Мая. Еще в 1877 г. он опубликовал в журнале «Фроэ штунден» рассказ под названием «Нефтяной принц». После окончания «Сатаны и Искариота», в 1893–1894 гг., писатель создаст на ту же тему один из самых увлекательных своих романов («Нефтяной принц»). 2 Шпандырь — ремень, которым сапожники прикрепляют работу к ноге. 3 Талер — старинная серебряная монета, выпускавшаяся с середины XVI в. во многих среднеевропейских государствах. В Германии в результате денежной реформы 1871–1873 гг. был приравнен к золотой марке. 4