— Она тоже бы умерла здесь, под землей, сгнила, как и другие переселенцы, ни один из которых не должен больше увидеть белого света. — Тогда мой краснокожий брат ошибается, потому что все они окажутся на свободе уже на следующее утро. Я выведу их из шахты. — Мелтон на это не согласится! — Он может не давать свое согласие, потому что я у него не буду спрашивать разрешения. Я пришел освободить всех пленников, как я уже дал свободу тебе. — Пока я еще нахожусь в плену, так как мне не выйти из шахты. — И ты не видишь из своего положения выхода? Тебе надо только подождать, пока Мелтон снова не спустится вниз. Он не подготовлен к встрече с тобой, и ты очень легко с ним справишься. Впрочем, и это совсем не обязательно, потому что я выведу Хитрого Змея и белую дочь из шахты неизвестным им путем. После этого мой брат может сделать ее своей скво и строить для нее дворец и замок. Моя личность, мое здесь присутствие и каждое мое слово были для него загадочными. Меня очень забавляло то выражение удивления, с которым он смотрел на меня. — Мой белый брат знает неизвестный мне выход из шахты? — спросил он. — Он знает также, что я люблю Белый Цветок и что я ей обещал? Не хочет ли он сказать мне, кто он такой? — На языке юма мое имя звучит как «Таве-шала». — Таве-шала, Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у него; он отступил на два шага и уставился на меня как на привидение. — Олд Шеттерхэнд здесь, среди нас, в этой шахте! От изумления он просто лишился дара речи. — Если ты мне не веришь, спроси белую дочь. Я сопровождал ее и всех переселенцев от самой Большой Воды в горы, чтобы узнать, что задумал сделать с ними Мелтон, и освободить их из его рук. — Олд… Шеттер… хэнд, враг нашего племени! В нашем лагере, в самом сердце Альмадена! — Ты ошибаешься, врагом вашего племени я никогда не был, а был другом всех индейцев. — Но ты же убил Маленького Рта, сына нашего верховного вождя! — Он сам меня к этому вынудил, потому что хотел убить вот этого юного воина мимбренхо, которого ты видишь перед собой, его брата и его сестру. — Большой Рот поклялся убить тебя! — Об этом мне известно, но разве это служит причиной для тебя стать моим смертельным врагом? — Я должен повиноваться Большому Рту! — Ты не прав, в этом деле твой вождь должен сам разобраться, а ты здесь ни при чем. Большой Рот должен сам уладить свои отношения со мной, и в помощниках он не нуждается. Я тебя освободил, доказав тем самым, что я не враг юма. Если бы я был им, то убивал бы всех ваших воинов, которых я повстречал, начиная с асиенды Арройо и до этой скалы. Я за это время пленил человек сорок твоих соплеменников. — Взял… стольких… моих братьев… в плен! — повторил он удивленно. — Где же они сейчас? — В отряде наших союзников — мимбренхо, с которым я прибыл в Альмаден. — Эти мимбренхо находятся вместе с тобой? — Нет. Они ожидают моего возвращения внизу, оставаясь под командованием великого Виннету. Они находятся там, где вы их никогда не найдете. Я поехал вперед с одним молодым воином, чтобы изучить обстановку в Альмадене, и намерен освободить всех бледнолицых, которых я обнаружу в шахте, под землей, не прибегая к помощи какого-нибудь другого человека. Выражение неописуемого изумления все еще не сходило с лица индейского вождя. Он никак не мог подобрать слов для ответа. Я же продолжал: — Нам будет нетрудно победить юма, охраняющих доступ в Альмаден, но я хотел бы обойтись без кровопролития. Хитрый Змей может мне сказать, останутся ли его воины моими врагами или они обратятся в моих друзей! Индеец показался мне честным человеком еще вчера, когда я услышал его разговор с еврейкой, поэтому я вел себя с ним совершенно не так, как собирался, да и его теперешнее поведение произвело на меня хорошее впечатление. У него был необыкновенно выразительный взгляд. Он смотрел на меня, почти не отрывая глаз, и в течение нескольких минут размышлял, а потом решился ответить: — Так как Олд Шеттерхэнд убил сына моего вождя, то я должен быть его врагом. Но Олд Шеттерхэнд спас меня и Белый Цветок, поэтому мне хочется предложить ему свою дружбу. Я не могу делать то, к чему стремится мое сердце, но также не могу совершать то, что мне повелевает долг. Я не могу быть другом Олд Шеттерхэнда, но и не могу стать его врагом. Он может со мной делать все, что захочет. — Хорошо! Мой брат очень искренне выразил свои чувства. Значит, он примирится с тем, что я за него решу? — Да. Здесь мне была суждена верная смерть, поэтому возьми у меня жизнь, и я не стану защищаться! — Твоя жизнь мне не нужна, а вот свободу твою я возьму, по крайней мере — на некоторое время. Ты согласен рассматривать себя в качестве моего пленника? — Да, я согласен на это. — Надо ли мне снова связывать тебя, чтобы быть уверенным, что ты не сбежишь? — Хочешь — связывай, хочешь — нет, я все равно останусь возле тебя, пока ты мне не скажешь, что я вновь свободен. Но после этого ты не сможешь ничего больше от меня потребовать. Полезным я тебе быть не смогу и никаких сведений давать не буду. — Хорошо, значит, мы договорились. Ты считаешься моим пленником и будешь выполнять мои указания. Для исполнения моих планов мне твоя помощь не нужна. Я развязал еврейке руки и отправился на поиски других узников. Помещение, в котором содержалась Юдит, было маленьким. Там, видимо, начали проходку штрека, да скоро прекратили это занятие, потому что в этом направлении ничего ценного в породе не обнаружили. Значит, других пленников надо было искать за второй дверью. Когда я открыл ее, мы оказались в вырубленной в скале камере, откуда в различных направлениях расходились три штрека. Воздух здесь был спертым, дышалось тяжело, воняло серой. Два прохода оставались незапертыми, а третий перекрывала дверь с двумя засовами. В дверь эту был вделан глазок, какими обычно снабжаются тюремные двери. Я откинул заслонку, пытаясь заглянуть внутрь, но сейчас же отшатнулся, потому что в нос мне ударил такой смрад, какого нельзя было вынести, а стоило мне поднести к отверстию факел, тот чуть было не погас. Но когда я отодвинул засовы и открыл дверь, стало еще хуже. Спертый воздух вырвался оттуда, и его запах нельзя было и описать. Сравнить с ним затхлость, царившую в трюмах печально известных кораблей, перевозивших через океан черных рабов, просто нельзя. Тот гнилой аромат мог бы показаться чистейшим озоном, а то и духами. Дверь прикрывала собой ход с очень низким потолком. Чтобы в нем передвигаться, я вынужден был согнуться, и тем не менее, как я увидел, он дал приют очень многим людям! Переселенцы лежали поодаль от двери — мужчины, женщины, дети, все вперемешку. Когда на них упал отблеск наших факелов, то они поднялись, и послышался звон цепей. Дети от страха расплакались, женщины просили хлеба, мужчины произносили проклятья, злобно покрикивая на меня и стараясь вытолкнуть меня из своей тесной тюрьмы. Поднялись скованные цепями кулаки — это был момент величайшего возбуждения. Но мне достаточно было только сказать несколько слов, и грозящая мне опасность сменилась всеобщим дружелюбием. Люди радовались, они обнимали меня, несмотря на свои оковы. Каждый из них хотел пожать мне руку, кое-кто даже поцеловал меня, а многие от счастья заплакали. Не скоро я их успокоил до такой степени, что они смогли отвечать на мои вопросы. Вождь смотрел на это зрелище издалека. Когда объятия прекратились, индеец воспользовался паузой, подошел ко мне и сказал: — Хотя Олд Шеттерхэнд говорил, что от меня никакой помощи не надо, но я только хочу сообщить ему: там, в щели, спрятан ключ, которым можно отомкнуть кандалы. Будучи, в сущности, полудиким человеком, он не смог вынести вида страждущих, и доброе сердце подтолкнуло его сделать мне ценное признание. Правда, я бы и без него нашел этот ключ, потому что убедил себя, что искать его надо поблизости от того места, где находятся запертые люди. Пленники помогали один другому: не прошло и пяти минут, как кандалы были сброшены в кучу. И сразу же освобожденные устремились вон, на волю. С большим трудом мне удалось убедить их соблюдать спокойствие. Шум не должен был потревожить Мелтона, не должен был привлечь его внимания к происходящему. Мы, конечно, не могли знать, каким будет сопротивление, поэтому я распорядился, чтобы люди уносили с собой брошенный инструмент, прежде всего — молотки и кирки, которые можно было использовать как оружие. В первые минуты свободы охваченные радостью люди вовсе не обращали внимания на индейца, но потом они пригляделись к нему и узнали вождя, им было известно, что это Хитрый Змей, знали они и его роль в совершенном над ними злодеянии. Они захотели моментально отомстить своему врагу, и мне стоило большого труда удержать их от немедленного самосуда. Но я успокоил их, объяснив, что вождь является заложником и в таком качестве может быть им весьма полезным. Мы отправились к нашей пещере. Поскольку идти пришлось гуськом, шествие наше значительно растянулось. Все огни были зажжены, в том числе — шахтерские лампы, развешанные по стенам. Конечно, мы не могли попасть прямо в пещеру, так как ее от нас отделяла пропасть. Нам пришлось сначала выйти наружу через уже описанный ход. Я выбрался из подземного хода последним, и отверстие было тут же заложено камнями. Потом мы пробрались по промоине в пещеру. Она оказалась достаточно обширной, чтобы вместить всех. Было три или четыре часа ночи, то есть самое время подумать о том, как обезопасить всех от Мелтона. Нам надо было много порассказать друг другу, о многом порасспросить, но это пришлось перенести на более поздний срок, потому что мы должны были оставить Альмаден еще до того, как рассветет. Я отобрал десяток мужчин поздоровее: они должны были сопровождать меня и мимбренхо. Оставшимся я строго-настрого запретил покидать пещеру, потому что это могло нас выдать. Они пообещали выполнять мои распоряжения. О Хитром Змее я больше не беспокоился, так как был убежден, что он сдержит свое обещание. И даже в том случае, если индейцу вдруг придет в голову мысль о побеге, я был уверен, что те бывшие его пленники, среди которых он оказался в пещере, скорее убьют вождя, чем позволят ему уйти. Путь на плато мне не надо было искать: каждый из десяти сопровождавших меня спутников был хорошо знаком с этой тропой. Мы без приключений забрались наверх. Находившиеся там сторожа особого беспокойства у нас не вызывали. Конечно, они могли нас услышать, но и тогда бы наверняка предположили, что это идут друзья. У дома над входом в шахту было не только дверное отверстие, там имелись еще и оконные проемы. Через них проникал слабый свет — это было хорошо, так как мы могли видеть, куда нам следует направиться. Мы шли напрямую к домику, старясь побыстрее добраться до него, нисколько не заботясь о том, чтобы приглушить шаги. Трое индейцев, лениво развалившихся там на земляном полу, вскочили, но тут же, даже не успев предпринять мер для собственной защиты, были опрокинуты и связаны собственными поясами. Вначале им заткнули рты, а потом пленников оттащили подальше от дома, так что увидеть их из помещения стало невозможно. Десять моих людей должны были усесться возле них. Такое распоряжение я отдал, подумав о Мелтоне, который не должен был знать истинного положения дел. Я считал, что для взятия его в плен никакой помощи мне не понадобится, но на всякий случай взял с собой маленького мимбренхо, на которого в подобном случае я полагался больше, чем на всех десятерых белых, вместе взятых, поскольку они не были знакомы с превратностями военных схваток… В доме мы обнаружили несколько шахтерских ламп. Одну из них я зажег и укрепил за петлю своего жилета. При этом я в случае необходимости мог прикрыть лампу полой куртки. Я ожидал увидеть здесь, в домике, ворот подъемника, но его не оказалось, значит, он должен был находиться ниже, и я больше не стал ломать себе над этим голову. Из входного отверстия высовывалась несколькими ступенями приставная лестница. Я стал спускаться по ней, а мимбренхо последовал за мной. Наверху отверстие было гораздо шире, чем внизу. Когда лестница кончилась, мы оказались в просторном помещении. Здесь и находился ворот. Стоило только привести в движение маховое колесо, как массивный вал начинал наматывать на себя цепь. Подъемник находился еще наверху. По трем стенкам помещения были расставлены различные нужные в руднике предметы, а с четвертой стороны оставалось широкое свободное пространство — здесь-то и начинался тот самый переход, который мы искали. Мы проскользнули в него. Все вокруг было тихо; мы осторожно пошли вперед. Я прикрыл лампу и только время от времени освещал ее светом наш путь. Подземная галерея была длинной, казалось, что у нее просто нет конца. Наконец справа мы увидели дверь, а слева — другую. Они были занавешены циновками. Казалось, что обитатели дома-убежища спят, но в этом я ошибся, потому что, когда мы прошли на несколько шагов дальше, я услышал разговор. Перед нами оказались две рядом расположенные двери. Голоса раздавались за левой из них, то есть в комнате Мелтона. Мы неслышно подошли к двери, и я немножко приподнял прикрывавшую вход циновку. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол, на котором лежали два револьвера и нож. Кроме стола, в комнате я заметил несколько сколоченных из обрубков дерева стульев или, правильнее сказать, табуреток. На стене висело два ружья, а радом с ними лежала большая кожаная сумка, в которой, вполне возможно, находились патроны. Мелтон сидел за столом на табуретке и говорил с индианкой, представлявшей собой образец человеческого уродства. Она стояла между столом и дверью. В тот самый момент, когда я заглянул в комнату, Мелтон сказал, пользуясь, как уже много раз было упомянуто, словами из разных языков: — Вам обеим будет, пожалуй, ее жаль, после того как ты так много узнала о том, что я хочу с нею сделать? — Жаль? — ответила она картаво. — Да мы будем рады! Она терпеть нас не могла, да и мы ее — тоже. Я догадался, что речь, конечно, шла о Юдит. — Тогда вы еще больше обрадуетесь, если я скажу тебе, что она больше никогда не выйдет наверх». Теперь вы снова станете полными хозяйками в доме. Если вы будете верно служить мне, я буду вам хорошо платить. — Мы верны вам, сеньор, потому что вы обещали заботиться о нас и сдержите слово. Если бы вы только смогли защититься от врагов, нападения которых вы ожидаете! — О, об этом я совершенно не беспокоюсь. Они, видно, сошли с ума, если отправились в Альмаден. Впрочем, они никогда не доберутся до него, потому что мы, как только получим сообщение от разведчиков, выступим им навстречу и всех, до единого человека, уничтожим. — Но мы слышали, что среди них находятся знаменитый Виннету и весьма отважный белый воин. Этого воина я не знаю, но Виннету не так-то легко победить. Военным умением и хитростью он превосходит других воинов. Если ему удастся выманить наших людей отсюда, а потом он нападет на беззащитный Альмаден? — Это ему никогда не удастся. Ну а если невозможное все-таки случится, вы знаете, что вам делать. В шахту не должен попасть ни один чужак: никто не должен видеть пленников. На такой случай лежит возле вала нож. Но до этого дело никогда не дойдет, потому что даже если нас победят под Альмаденом, то такую крепость, как скала, ни за что на свете не взять штурмом. И мы уж приложим все силы, чтобы сюда не ступили ни Виннету, ни тот белый, о котором ты говорила. Больше слушать я не хотел, потому что времени у нас было немного, поэтому я отдернул занавеску в сторону, вошел в комнату и сказал: — Тут вы глубоко заблуждаетесь, мастер Мелтон, ибо мы уже здесь, как вы видите! Одновременно я молниеносно схватил револьверы и нож, встав таким образом, что к ружьям Мелтону пришлось бы пройти мимо меня. Он прыгнул от меня, как от привидения. — Олд Шеттерхэнд! Тысяча чертей! — закричал он. — Тогда и Виннету тоже здесь. Пошла, старая ведьма! И делай свое дело, потому что вот он, тот белый, которого ты опасалась! Последние слова были обращены к индианке. Она попыталась ускользнуть, но я схватил ее и отбросил назад, так что она шлепнулась на постель. В то же самое время в комнату вошел мимбренхо, чтобы задержать женщину. Она попыталась вырваться, а когда это не удалось, она закричала что есть мочи, повторяя несколько индейских слов, из которых я понял только два, а именно «ала» и «аква». Первое, пожалуй, было женским именем, а второе означало «нож». Это было, вероятно, обращение к другой старой индианке, находившейся здесь же, рядом. Та должна была совершить все, в чем мы помешали первой старухе. Но теперь я не мог уделять внимание ни индианке, ни ее крикам, потому что целиком был занят Мелтоном, который, воспользовавшись замешательством, схватил табуретку, единственное оставшееся у него для обороны оружие, и, размахивая ею, стал наступать на меня. Выкрикивая страшные проклятия, он собирался обрушить эту табуретку мне на голову, но я успел нагнуться, схватил Мелтона, приподнял его и швырнул об стену, да так, что он рухнул без сознания на землю. Тут в коридоре раздался второй женский голос. Мелтон очнулся и хотел было подняться, но я крепко держал его за шею. Он попытался оттолкнуть меня ногами, но и это ему не удалось. Помощи мне никакой не требовалось, однако маленький индеец подошел к нам. Перед этим он крепким тумаком оглушил старуху и собирался вмешаться в схватку. В углу комнаты были сложены несколько лассо, одним из них мимбренхо связал Мелтона, пока я крепко держал его: сначала он спутал ноги, а потом прикрутил к телу руки. Теперь Мелтон был для нас безопасен, и я приказал своему спутнику: — Оставайся здесь! Я должен выйти, потому что слышу шум, там снаружи, кажется, что-то происходит. В тот самый момент, когда я покидал комнату, звякнула цепь у ворота. С лампой в руках я помчался вперед. Когда я подбежал к вороту, возле него стояла старуха, а с вала сматывалась цепь. Я успел заметить, что цепь не просто была намотана на вал, а еще и привязана к нему крепким плетеным ремнем. И прежде чем я успел помешать, старуха перерезала ремень, цепь с тяжелым грохотом упала в шахту — теперь никто не мог вытащить ее наверх. Только теперь я понял значение слов, сказанных чуть раньше Мелтоном: «Вы же знаете, где лежит нож и что вам нужно делать».