Вдруг в эту сладкую для сердца каждого проверяющего картину влезло нечто непредвиденное. Сначала раздался гул самолетов, потом с востока донеслась заполошная пальба. Прибежал запыхавшийся помначкар и доложил о немецком десанте, летящем с небес. А тут и наземные силы подключились в виде немецких артиллеристов, начавших обстреливать наши позиции. Нападение даже ночным не назвать, среди ночи всё неплохо видно, а первые выстрелы раздались и вовсе когда светать начало. Вот не могут гансы отдать нам Дору. Спят и видят захватить обратно. * * * – Евсеев, здесь командуйте! – я начал раздавать ценные указания тотчас, памятуя о той заварушке у штаба фронта. Тогда у особиста получилось с нахрапу запихнуть меня в ближайшую щель под предлогом полученных неведомо от кого инструкций. А я прятаться в естественных и рукотворных складках местности не намерен. Меня сюда прислали командовать, а не задницу беречь. Так что я крупной рысью припустил на свой пост, пока стреляют в стороне. Кажется мне, что основное место – как раз там. Но мы-то зря время не теряли, и всё подготовили. Так что пока охрана будет заходить с флангов, я помчусь напрямую. А на месте уже развернулся саперный взвод вперемешку с постами охраны. Стреляют, однако. Правда, это с восточной стороны щедро поливают воздух Ленинградской области очередями из пистолетов-пулеметов, тут к нам выдвинулись наземные силы со старыми добрыми «Маузерами». Винтовка надежная и немцу привычная. Я свалился в первый же попавшийся окопчик, до икоты напугав молоденького красноармейца, пребывающего в том особом отупении, которое часто наступает в первом бою. Особенно, когда рядом с тобой недавно убили напарника, который, возможно, мог бы что-то подсказать. Красноармеец с непонятной целью распотрошил индпакет и пытался с его помощью как-то заткнуть дыру на лице покойного, образовавшуюся вместо левого глаза. – Ты что тут творишь, боец! – тряхнул я его за плечи. – Где командир твой? – Так вот… – ткнул он пальцем в покойного. – Командир отделения, сержант Голяков. – А ты кто? – Красноармеец второго взвода Лобанов, товаааа… Ну хоть про себя помнит, не всё потеряно. – Ротный где?! – Кажися там… – ткнул он пальцем куда-то наружу. Вроде примерно в ту сторону, где и должен быть при отражении нападения на объект Вострецов. Я коротко сообщил Лобанову, чем ему надо заниматься до дальнейших распоряжений, схватил трехлинейку сержанта Голякова, и пополз к местному командованию. Как ни странно, но к Вострецову я попал сразу, не запутавшись. Эх, было бы время, прорыли бы нормальные ходы сообщения, а не это недоразумение в виде стрелковых ячеек. Но немцы нам его не дали. Вот и приходится ползать, подставляя зад под пули. – Доклад, товарищ лейтенант! – затребовал я, пытаясь отряхнуть бывшую еще совсем недавно чистой и выглаженной форму. – Из-за внезапности нападения подавлены посты охраны почти на всем периметре. Обороняемся здесь, в основном силами роты. Потери среди личного состава… до взвода… Хреново дело. Осталось нас тут совсем мало. Сейчас подтащат пулеметы, дождутся, когда совсем развиднеется, и покрошат нас в мелкий салат. – Готовность к взрыву? – Пост не отзывается, тащ полковник. Лейтенант Ахметшин в ваше отсутствие принял решение самостоятельно восстановить… Вострецов еще что-то рассказывал, а у меня в голове складывалась картинка, как Ильяз под обстрелом ползет к той самой яме. Затарахтел полевой телефон, провода от которого мы вчера разбрасывали по постам. Комроты схватил трубку, послушал, и передал ее мне. – Лейтенант Ахметшин, докладывает с поста о готовности к взрыву. И что делать? Отобьемся или взрывать? Глава 20 – Ахметшин! Ильяз! – закричал я в трубку, но в ответ услышал только какой-то непонятный вопль. И тишина. – Что, товарищ полковник? – Вострецов сидит, скукожившись, в окопчике, ждет указаний. – Да не знаю… Непонятно. Про корыто какое-то кричал, что ли. – Авырта, болит, значит, на татарском, – влез с уточнением какой-то боец. – Товарищ лейтенант – земляк мой. Ранен, наверное. – Попробуйте дозвониться, – скомандовал я Вострецову, и попытался рассмотреть обстановку перед нами из-за бруствера. Солнце уже начало всходить, и видно хорошо. Но только я сунул нос в щель на бруствере, тут же, будто ждали – буум, буум! Рядом с нами раздались взрывы. Сука! Это что же… Гансы еще с десантом минометы скинули? Заработал наш пулемет, потом два немецких. Фигурки атакующих все приближались и приближались. То залягут, то под налет сделают перебежку вперед. Хорошо, что их еще не на позиции выкинули, а рядом. Так бы мы уже в рукопашной сошлись. Меня накрыло песком, потом еще раз. Начал стрелять из принесенной с собой трехлинейки, расстрелял обойму. А второй-то нет. Достал пистолет. Взрывать или нет? Наш пулемет вдруг замолчал и тут же, без паузы, раздался первый взрыв. Баммц! Огромный ствол пушки вздулся, появились трещины. Все, Дора накрылась. Медным тазом. Теперь только в переплавку. И вслед за ним, когда уже пыль вроде начала садиться – второй взрыв. Под лафетом и вокруг, породив сразу большое количество летающих предметов. А немцы и не думали отступать. Поливали нас свинцом и поливали, вроде даже с той же плотностью огня. Будто они с собой взяли вагон боеприпасов. И тут у нас случилось пополнение. Наверное, Лобанову стало скучно в той стрелковой ячейке, где я его оставил, и он приполз к нам. Как уцелел – не знаю. Оказалось, решил доложить, что боезапас к концу подходит. Тут у самих на совсем немного осталось… – Так, боец, – Вострецов отсыпал патронов Лобанову, и тот бережно сложил их в подсумок. – Давай, вон на ту позицию, – показал он рукой. – Сейчас, у ихнего пулеметчика лента кончится, перезаряжать будут, и ты вперед, по команде. Вперед! Лобанов быстро вскарабкался наверх, оттолкнулся ногой, так что мне обсыпало лицо глиной, и рыбкой нырнул за бруствер. И тут же ухнул. Я сначала подумал, от падения, но через миг понял, что ошибся – красноармеец так и остался лежать, подгребая ногой с пробуксовкой. – Ох, твою ж дивизию… – прошипел комроты. – Угораздило… Давайте назад затаскивать… Лобанов в помощи не нуждался. Пуля попала ему в шею, перебив позвонки, и теперь его голова моталась во все стороны, как у сломанной куклы. Боец, который оказался знатоком татарского, деловито потрошил подсумок, доставая назад патроны. От нас и до самой «Доры» никого из наших не осталось. По крайней мере, никто не стрелял. А вот недалеко от лафета довольно дружно кто-то отстреливался. Скорее всего, после взрыва перебрались. Какое-никакое, а прикрытие. Получше, чем у нас, где всё как на соплях держится, да так, что и голову не высунуть. – Вот что, Вострецов, – сказал я лейтенанту, когда стрельба чуть утихла. – Давай-ка туда перебираться. У немцев пулемет уже плюется, сейчас ствол менять будут. У нас секунд тридцать, чтобы добраться вон до того холмика. Видишь? – Вижу, товарищ полковник! – Ждем. И только стихла пальба, мы кузнечиками выскочили из нашего окопчика, все вчетвером – я, Вострецов, знаток татарского, и пытавшийся изобразить невидимку в присутствии начальства совсем молодой пацан, с крупным кадыком на тощей цыплячьей шее. Добежали мы до того, что я назвал холмиком, все, но двое из нас – Вострецов и тот татарин, оказались ранены. Боец – в левое плечо, лейтенант – в бедро. Видать, какую-то вену перебило, потому что из раны густо текла темная кровь. Так, если артерия – ближе к сердцу перетягивать. А вена? Дальше, значит. По ней же к сердцу течет. Перетянул ногу возле колена, вроде чуть поменьше стало кровить. Да, не санинструктор я, в основном нахватался на «прошлой» войне. Да и на этой тоже. Забинтовал рану как мог, и осмотрелся. Укрытие у нас – так себе. Вчетвером еле помещаемся, чтобы задницы наружу не торчали. Надо ползти дальше. И тащить комроты придется мне – один безрукий, второго ветром носит. И только я – богатырь. Илья Муромец местного разлива. Бойцов я погнал вперед. В большой коллектив и целиться легче, да и доберутся быстрее. А там, может, и поможет кто. Первых метров десять я пер живчиком, только трава шелестела. А потом силы начали немного кончаться. Даже не знаю почему. Тут вдобавок ко всему рядом раздался взрыв мины. Предупреждать надо! Нет, свист я слышал, но подумал, что это не ко мне. Оглушило меня неслабо. Перед глазами все поплыло, в ушах зашумело. Да так, что и взрывов уже не было слышно. А я все тащил и тащил Вострецова. Он что-то стонал, но я не слушал. У меня тут, как спортсмены говорят, включилось второе дыхание. Вот было оно почему-то таким же сиплым и удушливым, как и до этого. Только и видел впереди темный силуэт лафета. Ну и здоровенного кабана лейтенанта чувствовал всеми мышцами. А ведь он мне до сих пор довольно худосочным казался. И только когда я прополз, по моим меркам, километра три, кто-то освободил меня от тяжелой ноши. И из меня будто пробку вытащили – тошнит, голова болит, трясется всё, как с жестокого похмелья, перед глазами мушки летают, и вокруг темнеть начало. Очнулся я от того, что какой-то гад лупит меня по щекам, и вопит на ухо противнючим голосом: «Товарищ полковник!». – Я, – говорю, – товарищ полковник. Чего надо? – а язык почему-то слушается не очень, как каши напихали в рот, и я пытаюсь разгрести ее. – Очнулся! – огласил окрестности радостный вопль. – Хватит кричать. Доклад! – ага, навык командного голоса возвращается потихоньку. – Сержант Дорофеев! Товарищ полковник, за время… – тут он замялся, размышляя, как обозвать мое состояние. – Отключки моей. Продолжайте. – Силами бойцов батальона охраны нападение отбито! В настоящее время силами бойцов второго отделения первой роты уточняются потери личного состава! Доклад закончил. – Да не кричи ты, – поморщился я. – Где лейтенант Вострецов? – Ожидает очереди на эвакуацию в медсанбат, – уже спокойнее продолжил Дорофеев. – Лейтенант Ахметшин? – Не знаю, товарищ полковник, – он виновато, совсем не по-уставному пожал плечами. – Вот что, сержант, помоги-ка мне подняться. – Вы контужены, вам лежать… – Сержант, ты что, приказы выполнять разучился? Кое-как поднялся. Как же мне хреново! Штормит… Я попытался шагнуть, но тут ноги предательски запутались, и я чуть не рухнул на землю. Спасибо Дорофееву, подхватил, придержал. И тут меня натурально вывернуло. Уж не знаю, что там летело, но не кончалось, густо приправленное желчью, горькой и вяжущей рот. – Вот, возьмите, – сержант протянул мне флягу, и я прополоскал рот – раз, другой, но без облегчения, противная горечь будто приклеилась к языку.