* * * Отход начали сразу – и так понятно, что задание выполнено. Делать здесь нечего. Оглушило всех знатно, но это пройдет. Потери тогда были – двое погибших, трое легко раненых. Считай, легко отделались. А потому пошли бодро и весело, стараясь оторваться от места, где вскорости будет не протолкнуться от немцев. Лучше всего было бы затихариться где-нибудь до ночи, а потом вернуться к своим. Но места такого просто не было. Разведчики, которые в этом деле доки, может, в землю бы зарылись. Но здесь были большей частью саперы. Что с них взять? У них просто руки под другое заточены. Могут копать, а могут не копать. Да и толпа такая… Под кочкой не спрятать. Пришлось идти. И вроде всё хорошо шло… пару-тройку километров. Везения хватило даже на то, что их не преследовали с места налета. А потом – как отрезало. Передовой дозор нарвался на пост фельджандармов. Уж неизвестно, расслабились ли наши, или немцы так хорошо стояли – спрашивать не у кого, полегли все. И нет бы затаиться, но кто-то из саперов, видать, еще не до конца пришедший в себя после оглушительной победы, начал стрельбу. И понеслось. Немцы залегли, но вызвали подкрепление. У них с рациями всё хорошо как раз, особенно у этих гавриков. Нижинский сразу понял что к чему, ввязываться в бесполезный бой, в котором только время терять, не стал. И начал отход. Пять человек в заслон. И с чем? С трехлинейками? Бежали по той же дороге, что и пришли, до сведенных в судороге животов и рвоты желчью на ходу, надеялись оторваться. Но не удалось. И снова пришлось залечь, и принимать бой. Там Нижинский и поймал свои две пули. Просил оставить, но его никто не слушал. Сначала на руках донесли до болотца, где наконец-то укрылись от преследователей, а потом уже соорудили волокуши и так вышли к своим. Хреновая победа получилась. Дорогая. Но хоть не напрасная. * * * Не знаю, совпало ли, или гибель пушки всё же повлияла, но окруженные немцы начали массово сдаваться через два дня. Наш батальон, конечно, стал первым, но вряд ли самым памятным. Хотя кто их знает. как там решат, кого назначить самым-самым. Главное – дорога на Ленинград оказалась открыта. Хоть автомобилем, хоть поездом. Это сколько же народу в живых останется, а? Мне думать и мечтать можно. Наш батальон вывели на переформирование. Так от него и полной роты уже не набиралось. Давно пора было. Нечего людей дергать по поводу и без. Вот смени нас на неделю раньше, как положено по графику, жалел бы я? Да ни грамма. Пусть другие брали бы в плен генералов и уничтожали пушки. Мне это приятно, спорить не буду. А без этих приключений всё равно легче. Всех помоют, обработают от насекомых, выдадут чистое белье – красота. И кормежка получше, чем на фронте. Это остатки батальона убыли, а я на месте, при штабе армии. Да и много чести получалось – и так полковник такой мелочью командовать не должен. Ну майор – от силы. Тут даже те два деятеля, Гапонов с Малышевым, справились бы. Со скрипом, матюками, и коряво, но сделали бы. Работа простая, копать и складывать. Но нечего думать о такой малости. Случилось уже. Чем хорошо в штабе наступающей армии? Правильно, ни один человек не знает, кто где находится, и чем занят. Вот я и выполнял обязанности помощника комфронта – тихо, спокойно, и никому не мешая. Смерть от скуки, может, и не так интересна как от работы, но легче намного. Я и не жаловался. И тоже поел, поспал, помылся, и поменял бельишко. Чем я хуже тех бойцов, что сейчас обслуживаются подвижными вошебойками, прачечными комбинатами и прочими недоступными на передовой вещами? Поймали меня на третий день. Влетел как новобранец. Сам, дурак, нарвался. Чайку захотелось, видите ли. И лень стало искать, из-за чего поперся к штабу. Ведь там уже всё разведано, у кого заварочка, а у кого кипяточек с сахарком. И нет бы послать Дробязгина, но тот куда-то делся как раз, а мне вот прямо приспичило. И я на полном ходу врезался в командование фронтом в лице генерала армии Кирпоноса Михаила Петровича. Прятаться было поздно, и я сделал вид, что и сам искал этой встречи. – Тащ генерал армии, – сообщил я, уперев взгляд в пять золотых звезд на правой от меня петлице, – за время моего отсутствия нештатных ситуаций не произошло. Помощник командующего фронтом полковник Соловьев. – Ты что, выпил с утра? – удивился Кирпонос. – Что за доклад? – Так я последний раз рапортовал накануне вечером, вот с тех пор… – Масюк, – сразу понял комфронта. – Старый друг помог отпуск устроить? Вот тут до меня дошло, что я сам себя перехитрил. Аркаша предложил – давай, мол, пока про тебя не вспомнят, сиди на месте, радуйся жизни, а я прикрою. Конечно, кто лучше всех сможет это сделать? – Ну что молчишь? – Готов хоть сию секунду! – молодцевато сообщил я – Что требуется? – Говорил я тебе, что дурачка строить не умеешь? Вот и не старайся. Со мной в Ленинград поедешь. Мгу зачистили окончательно, дорога даже не простреливается. Собирайся. Товарищ Викторов? Ведите дальше, – повернулся Михаил Петрович к замершим в паре шагов сопровождающим. Разнос, не разнос, но я ведь Кирпоноса тоже успел неплохо узнать. И легкую смешинку в глазах кто угодно мог пропустить, только не я. Значит, всё идет хорошо. * * * Голому собраться – только подпоясаться. Особенно когда вместе с комфронта прибыл адъютант. Тогда появляется смысл в жизни. Зашел к Масюку, раскулачил его на усиленный продпаек. У Аркаши всегда запас есть. Разузнал последние новости. Освобождены Ульяновка и Тосно. Но это пока все успехи. Большие потери в танках, немцы перекинули под Ленинград две новые дивизии. – Без подкреплений удержать бы то, что взяли, – Масюк налил мне чаю, отсыпал лимонных конфет с горкой. – Формируется колонна с продовольствием. Конвой генерала в нее включен. – А мне что там делать? На посылках быть? Так для этого ты у нас есть. Аркаша не обиделся, наклонился, прошептал на ухо: – За Тосно наши танкисты взяли Дору. Наскоком. – Кого? – Сверхтяжелую железнодорожную пушку. Это снаряды к ней вы взорвали на днях. Вот это номер! – Два паровоза везут, и то с трудом, – продолжал восторгаться Масюк. – Одной охраны и артиллеристов несколько сотен человек. Там часть сдалась, часть полегла в бою. Восемьсот миллиметров диаметр. Стреляет на полсотни километров. Немцы как с ума сошли с ней – такой авианалет устроили! Хорошо, что погода испортилась, в тумане отбомбились мимо. Короче, Дору с трудом отбуксировали на сортировочную станцию под Ленинградом – там какая-то ось у тележки полетела, чинятся… Там и замаскировали. Тебя хотят назначить временным начальником орудия. – С хера ли мне это? Я же не артиллерист. – Зато в саперном деле хорошо разбираешься. Возможно, Дору придется взрывать, если не удастся увезти. – Надо срочно чинить ее и в тыл! – Немцы не глупее нас. Перекинули к Ленинграду еще самолетов, бомбят все тыловые станции. Разбит эшелон с новыми Т-34. Михаил Петрович так на них рассчитывал! – Вот что, Аркаша. Найди-ка мне Ахметшина. Поди, соскучился без меня. – Или устал от Параски прятаться, – засмеялся Аркаша. – Не приведи господь такую жену… Убьет, и жалеть не будет. Если придется что-то взрывать – мне понадобится ушлый татарин. Мы с ним целого Гиммлера запустили в небо. Неужели не справимся с Дорой? * * * Каждый житель Ленинграда – герой. Просто потому, что остался тут жить. Я это понял, когда мы миновали Мгу и въехали в пригороды. Разбомблено было все так, что дороги не осталось – одна видимость между воронками. Май закончился, начался июнь. Грязь подсохла, под еще пока не слишком жарким солнышком перешла в разряд пыли. Которая забивалась во все щели, включая страдающие нос, рот и уши. Ехали в основном по ночам, прячась от бомбежек. Но помогало не очень. Дорога после Мги у немцев была неплохо так пристреляна. Так что артналеты случались и в темное время суток. Сначала потеряли разбитой одну полуторку, потом вторую. Мы знали, как наш груз был нужен городу – поэтому все без исключения подключались к перезагрузке. Даже генерал. На что я посетовал, что не по чину ему таскать мешки и коробки – лучше бы летел в Ленинград самолетом. Благо тут недалеко. – Вот умный ты, Соловьев, удачливый, – ответил мне Кирпонос. – А иногда просто дурак дураком. В городе эту колонну знаешь, как ждут? Да меня как назначили сюда командовать, я с того самого дня мечтал вот так в этот город вернуться! Нас встречать будут цветами и оркестром! – Так уж и цветами? – Гарантирую. Все так и вышло. На Московском вокзале, в самом начале Невского играл оркестр, стояла целая толпа ленинградцев. В наличии была трибуна, украшенная цветами, пионеры и какие-то чиновники в военных френчах. Единственное, что напоминало о войне – люди стояли, столпившись под стенами необстреливаемой стороны, в некоторых домах виднелись «заплатки» после прилетов. Митинг проходил ранним утром. Наши полуторки и эмки встали вдоль вокзала. На крышу передней машины, игнорируя трибуну, поднялся Кирпонос. Задвинул речь про героический город, который не сдался, выстоял и все такое прочее. Я вглядывался в худые, серые лица ленинградцев и видел, насколько тяжело далась блокада людям. Дети-тростиночки, стариков почти не видно. Впрочем, трупов на улицах и прочего ожидаемого ужаса тоже не было. Чистенько, вон, поливальная машина стоит. – Какие они все бледные, – посетовал Ахметшин, спрыгивая из кузова полуторки. – Тащ полковник, а зачем нам столько взрывчатки? – Тише ты! – осадил я татарина. – Совсем распоясался без меня. Ну я из тебя эту вольницу выбью! Я тоже спустился с грузовика, огляделся. Сегодня будет ясный день. Вон как солнышко бодро карабкается на небосвод. Значит, к бабке не ходи – будут бомбежки. Надо поторапливаться к этой Доре. Осмотреть все, на всякий случай заминировать. Только вот приказа от Кирпоноса все никак не поступает. Даже разговора насчет пушки не было. Хотя я и намекал пару раз. Михаил Петрович хочет в штабе округа все разузнать и получить добро. Те ведь тоже себе пушку хотят. Как говорится, у победы много отцов, а поражение всегда сирота. – Товарищ военный! Я обернулся. Рядом стояла сухопарая седая женщина в очках. Синее платьице, на плечах шаль. Оно и ясно – по утречку еще задувает. – Слушаю. – У вас не будет немного еды? – женщина заторопилась. – Вы не подумайте, я не себе, я дочке! Ниночка уже неделю не встает с кровати. Я очень боюсь за нее. – Конечно, конечно – я откинул борт полуторки, взял свой вещмешок. Вот и пригодится запас Аркаши. Не зря его раскулачивал. – Смотрите, – я начал передавать женщине свертки. – Тут сало, но его нельзя давать на голодный желудок. Лучше болтушку какую сделать. Здесь хлеб, колбаса. Держите тушенку. Лендлизовская. А вот сардины. Тоже жирные, лучше не давать сразу. И вот тут меня как ударило. Нина! Я присмотрелся к женщине. Это же моя теща! Ну из того, другого времени… Нина пережила блокаду, закончила педагогический. Ее распределили на Украину, в обычную школу. Там в Кременчуге мы и встретились первый раз. Тещу я видел всего два раза. На свадьбе и приезжала на мой суд. До приговора не осталась, только на свидание в тюрьму приходила. Это была очень тяжелая встреча. – А зовут вас как? – поинтересовался я на всякий случай. – Софья Николаевна. Точно! Все совпадает. – Спасибо, вам большое! – теща не знала куда деть все свертки, я кивнул Ахметшину, тот подал пустой вещмешок. – А живете вы где? – Если вы проверить…