Вот что-то я такое подумал, когда накануне про порушенные столбы разговаривали. Была какая-то умная мысль. Редкая штука в моей голове, надо бы запомнить сразу, а я пропустил. Тут танкисты помянули про болота, и всё сложилось. Начальник разведслужбы, как ни странно, встретился мне, стоило только выйти на улицу. Уж не знаю, куда он там шел, но я вцепился в него как клещ, и не отпускал, пока тот не сдался. Я согласился пообщаться с каким-то не самым главным разведчиком. Мне ведь сведения нужны, а не петлицы. Старая гать, отсутствующая на карте, конечно же имелась. И даже не одна. Все они были различной степени целости, и надо было оценивать на месте, чтобы понять, насколько это соответствует нашим хотелкам. Инженерная разведка, да. И я сначала заручился осторожным «Ну да, было бы неплохо» от танкистов. Потом, размахивая листиком с кроками, отправился к Виноградову, и там тоже случилось маленькое чудо – для меня у начштаба нашлась пара минут, и предложение пошло в работу. То есть в нужные места прямо сейчас помчатся ребята из инженерных войск с требованием результата со сроком исполнения вчера вечером. И я остался доволен. До меня про такое никто не вспомнил, значит, и я помог. * * * Как я и думал, неделя прошла вмиг. Одна только новость прозвучала – Кирпоноса внезапно вызвали в Москву и назад он приехал с другими петлицами. Четыре звезды, расположенные в форме рюмки, сменились пятью. Стал Михаил Петрович генералом армии. Я за такими штуками не следил специально, но мне казалось, что вроде до Сталинграда не давали. Или нет? В любом случае, выглядело это ни разу не подарком, а вроде как предупреждением. Мол, даем мы тебе, Кирпонос, звание вроде как за Киев и Москву, но ты теперь не только свой зад от усердия порви, но и остальных сподвигни, чтобы Ленинград стоял не в блокаде. Но я за командира рад. И верю, что и эти пять звезд он на одну большую должен поменять. На кой ляд меня понесло на место первого боя американских танков, я не знаю. Никто на веревке не тащил. Вот саму технику по тем самым старым гатям волокли, было дело. Но на место доставили. Видел я в своей жизни много боев. И все они стоили того, чтобы их не было. Грязь, кровь и смерть. Во всех без исключения. Старею я. О таком в молодости мало кто думает. Перед нами лежал луг. Хороший, ровный такой. Кочек почти нет. Уверен – косить здесь только в радость. Так и представил ряд мужиков, шаг за шагом уступом продвигающихся на другой край. А мы тут сейчас… Гусеницами, снарядами, минами… Накануне мы тут были на рекогносцировке. Отцы-командиры изучали карту. Дефицитную, немецкую, сорокового года. Подробную до самых распоследних мелочей. Не удивлюсь, если там и деревенские сортиры обозначены. Рядом лежала наша, тридцать девятого года. Тоже очень подробная, от генштаба. А командир взвода разведки, лейтенант Пантюк, насмешливо объяснял разницу между бумагой и жизнью. Оказалось, что болото на левом фланге луга осушено. В самый раз в сороковом году. Нашелся даже участник событий, показавший четыре канавы, через которые водичка с этого места ушла. А с виду – вот ничего не изменилось, и за мелким лесочком, что у нас на левой фланге так всё и осталось. Собирались в этом году копать траншею. Известие было радостное донельзя, потому что меняло всё. С точки зрения немцев – перед ними типичный мешок, в котором они будут отстреливать наступающих как в тире. Справа стоял лесок и такое же болото, только настоящее. И пройти там смогут пара десятков следопытов, со скоростью примерно километр в три часа. И двигаться нам пришлось бы через вот этот луг, пристрелянный немцами до самого последнего уголка. На первые несколько залпов у нас была фора, потому что еще вчера ночью умельцы нарастили метра три на опоре линии передач, которую фашисты явно использовали в качестве ориентира. Столб никто не трогал – спили его, и наблюдатели просто переключатся на другой ориентир. Берегли специально, для особого случая. Танков осталось девять. Один попал под бомбежку и его оттащили на ремонт. А остальные осваивались. Практически круглосуточно. Не знаю, как местные там разобрались – экипаж шесть человек, две пушки. Я бы заблудился сразу – где там чья голова, и чей сапог у тебя на плече стоит, поди пойми. А танкистам еще и ехать приходится куда надо, да еще и стрелять при этом. Темный лес, короче. Не мое это ни разу. Погодка прямо радовала. Последние три дня – сплошная облачность, как сказал какой-то спец, слоисто-кучевая, с нижним краем метров четыреста. Это я себе в блокнотик записал, просто так не запомнил бы. Главное в этих облаках, что самолеты летать не могут. Так что наши войска выдвигались практически в полной тайне. Повезло нам? Скоро узнаем. Очень скоро. А собирали сюда почти всё что смогли. Через ругань, мат и угрозы. Вагоны по узкоколейке таскали, наверное, без перерыва. * * * – По машинам! – скомандовал Стоянов. Сегодня под комбинезон он надел старую, довоенную еще, серую форму. Не по уставу, конечно, но видать, у мужика традиция такая. Может, вроде талисмана что-то. На броню запрыгнули пехотинцы, и танки поехали. Им обходными путями добираться гораздо дольше, чем будет длиться артподготовка. А вступить в бой надо практически сразу. Бэтэшки, собранные с бору по сосенке, лишь бы хоть немного продержаться, остались на месте. Вот где сплошные смертники. По ним ведь лупить со всей дури будут. Ничего, сидят, курят. Молчат. Вот артиллерист скомандовал: «Батарея! Огонь!» и артподготовка началась. Глава 9 Как попадется церковь, зайду, свечку поставлю. Или десяток. То, что произошло, иначе как чудом не назовешь. Боезапаса хватило минут на двадцать, не больше. Артподготовка после этого не затихла, просто залпы стали гораздо реже. Рокоссовский и вправду поставил на этот удар всё что мог. Пан или пропал. Лупили изо всех калибров, какие только были. Ложные позиции артиллерии показывали подрывами, имитирующими стрельбу из бревен и прочих обманок. Вот сейчас немцы очнутся, посмотрим, как оно сработало в отсутствие авиаразведки – и правда, начали в нелетную погоду… Пусть гансы тратят снаряды, нам не жалко. Вот когда огонь перенесли, в дело пошла пехота. Неровными цепями, часто падая, они двинулись к первой линии немецких окопов. Чуть погодя, за ними поехали бэтэшки. Один танк позорно заглох, пройдя вперед буквально метров сто пятьдесят. А что поделаешь? Удивительно, что только один пока стоит. – Тащ полковник, время… – прозвучал голос у меня за спиной. – И так задерживаемся… Ну да, я же сюда не пешком добрался. Приехал на машине, как белый человек. Только автомобиль не мой. А самого командарма. И водитель тот самый прибалт. Вот стану генералом, выделят мне персональный транспорт, я этого Райниса найду и возьму к себе водителем. Гений, не побоюсь такого слова! И машина у него в полном порядке всегда, будто не по пыли и грязи ездит, а в салоне стоит. И водит он, как над землей парит, не касаясь ее колесами. Занудный, правда, до ужаса, но это мелочи. – Ладно, поехали, – махнул я рукой. – На КП больше узнаем. * * * Майор Стоянов До последнего времени не служба была, а одно название. Не воевали, а крохоборствовали. Потому что нечем. Моторесурс выработан, да так, что и из трех моторов один не собрать. Боеприпаса – кот наплакал, танки даже в землю зарывать смысла нет, потому что стрелять откровенно нечем. Личного состава – тоже не густо. Вот руки и опускаются. И тут появляется этот полковник и как фокусник достает из рукава десять танков. Новеньких, как говорится, муха не сидела. И ремкомплект, и боеприпасы к ним, и документация. И восемь человек для обучения личного состава. Рассказал бы кто – я бы такого сказочника на смех первым поднял. Потому что по нынешним временам не бывает так, чтобы на ровном месте чудеса случались. К танкам, правда, прилагалось задание, тоже такое, пойди туда не знаю куда. Обучить за неделю дополнительные экипажи и вступить в бой. Знакомый доктор рассказывал анекдот. У студента, который на переводчика учится, спрашивают, за сколько тот выучит китайский язык. Тот подумал, отвечает: три месяца, и чтобы не мешали. Успею освоить основы грамматики, тысячи три слов, произношение подтяну хотя бы на начальном уровне. Тот же вопрос студенту-математику. Тот говорит – месяц, я придумаю модель и с ее помощью освою. Тут идет студент-медик, от него пивом и воблой вяленой несет, ботинки не зашнурованы, на брюках пятно. Спрашивают: за сколько выучишь? А он им в ответ: а когда сдавать? Так у нас еще хуже. Времени на подготовку нет совсем. Мне казалось, что мы и не спали даже. А приезжие вместе с нами. Вот с того самого момента, как американские танки самотеком ночью заехали к нам, так и началось. Ели на броне, по нужде бегом отлучались. Мне эти американцы уже и с закрытыми глазами мерещиться начали. Потому что не только самому всё освоить надо было, но и у подчиненных проверить. Экипаж – шесть человек. Две пушки, чтоб их… А со мной – сорок шесть танкистов, потому что приезжие с нами должны были пойти, а один танк приказал долго жить после перегона – пятискоростная коробка, конечно, дело, но… трансмиссия, короче, не выдержала. За сутки перед боем я всем день отдыха дал. От занятий. Да и какая там учеба, если на позиции по таким местам пришлось перемещаться, что и вспомнить страшно. Гать эта, чтоб ее, долго еще сниться будет. Пару раз казалось, что вот сейчас ухнет машина прямо в болото – и поминай как звали. Двадцать семь тонн с копейками, кто, да и как сможет вытащить? А воевать тогда чем? И не отправят ли особисты в трибунал за «утопленника»? А в бой хотелось, аж руки чесались. И ребята мои хотели немчуре по мордам надавать очень сильно. Нам от политработников накачки не надо, и так понимаем. За Белоруссию, за Смоленск, да и за местные дела… Чтобы вот прямо на гусеницы намотать, и после боя счищать с удовольствием. Вот тогда и спать спокойнее будет. Танки, если честно, говно. Гусеницы – самая засада, резино-металлические. Наедешь на что горящее, которое прилипнет, считай, встал на месте. На песке елозит. Чтобы выстрелить из нижней пушки, которая семьдесят пять миллиметров, надо всю машину поворачивать. Броня… лучше не будем о грустном. Да и движок тоже, так себе, слабосильный для такой машины. Особый геморрой с горючкой, очень капризная машина, начнешь химичить с маслом или бензином, может и не завестись. А других нет. Повоюем и на таких. Форма старая у меня с собой была. В сороковом, когда приказ вышел, до нас очередь не дошла. Не завезли на нашу часть новое обмундирование. Немного обидно было, но не так, чтобы ходить и переживать. Если честно, мне эта серая гимнастерка нравилась: сразу видно, кто идет. А после того как прошли мы с ней всё, начиная с лета сорок первого, мне кажется, что эта форма частью меня стала. Счастливая, несчастливая, но уж лучше в такой в бой. Вот и наступил этот момент. Я стоял у танка и старался не показать, как меня потряхивает от мандража. Потому как взглядов на мне – побольше чем у артиста какого на концерте. Понимаю, что все ждут от нас результата. И они понимают, что я… Но вскакивать на броню и обещать победу, бросив шлем на землю, не буду. Лучше пойдем и сделаем что надо. А митинги и без нас есть кому собирать. По осушенному болоту мы прошли как по шоссе. Поначалу опасался, что грунт слишком рыхлый, сядет кто-нибудь на брюхо, но нет, проехали, ориентируясь на вешки, все без запиночки. Не утопились. Я мысленно перекрестился. И дальше замерли в ожидании. Артподготовка началась еще когда мы в пути были, и вышли мы на нужное место минуты на три раньше запланированного времени. Я сидел и считал залпы зачем-то, лишь бы голову чем-нибудь занять. Рука легла на чехол с флажками, чтобы не терять ни секунды. – Ракета! – крикнул кто-то. Сам вижу, Пора, значит. Я наощупь вытащил белый флажок из чехла, у него там зазубрина приметная на рукоятке. Поднял, подержал пару секунд, опустил. Сигнал "Делай как я'. Продублировал по рации, но мне показалось, что сейчас надо начать вот так, по-уставному. А потом повторил еще раз. Закрыл люк, и мы пошли. Артиллерия только перенесла огонь подальше, а мы уже выскочили к ничего не подозревающим немчикам. Картина Репина «Не ждали». Они даже рыпнуться не успели, а мы вот они, спинку почесать зашли. Я ждал выстрелов артиллерии, а их всё не было. Открыл люк и посмотрел вокруг. Строй держат, молодцы. И мехвод Максимов у меня тоже молодец. Ведет плавно, без рывков, любо-дорого. Разогнаться, конечно, можно и посильнее, но тогда пехота отстанет. Так что потихонечку, десять кэмэ, не больше. Где-то ожил пулемет, дробью протарахтела очередь по броне. И сразу двое слетели. на землю. Пора, значит. До позиций немцев совсем немного осталось, метров двести, наверное. – Давай на полную, Максимов! – крикнул я в микрофон. Ага, а вот и пулемет накрыло. Наши бэтэшки не напрасно собирали по винтику, пригодились. До немецких окопов уже метров сто, наверное, даже головы в касках видно. Пехота посыпалась на землю, а я опустился вниз и закрыл люк. Снаружи, конечно, воздух посвежее, но прилететь пуля может откуда угодно. Чуть не садануло по голове, еле пригнуться успел. Посыпалась окалина с брони. Только и увидел в последний момент разрывы на немецких флангах. Я повернул панораму – перед глазами что-то мелькало, не пойми что. – Сбавь чуток, не видно же ничего! – крикнул я в микрофон. И стоило мехводу чуть замедлиться, как я увидел, куда нам надо было держать путь Вот она, линия окопа, прямо перед нами, ощерилась маузерами в последней бессмысленной попытке остановить нас. – Давай, Максимов, вдоль окопа, дави их, тварей! Осторожно! Граната! Рядом бухнуло, но гусеницы целы, едем дальше. Едем и стреляем из всего, что есть в американце. В поднявшемся дыму видно плохо, но общее направление ясно. В панораму ничего не видно – я опять рискнул открыть люк. Побежали без оглядки немчики. Врассыпную, лишь бы подальше. Потому что сколько ни тренируй человека, а когда над башкой гусеницы танка, ноги сами бегут, и в сапогах сразу хлюпать начинает. Опасно? Еще как! Будь у немцев хоть что-то противотанковое, мы сейчас им самое нежное место подставляем. Жахнут – и насквозь пробьет. А только нет здесь ничего такого, ни одного выстрела я не заметил, пока мы ехали по полю. Добрались до конца окопа и повернули. Я снова открыл люк и посмотрел назад. Вот прямо тепло на душе стало. Красота. Что немцы могут гранату бросить и нас похоронить, не боялся – не осталось тут никого. Вот же гадство какое! Бэтэшка, ехавшая метрах в сорока от нас, вдруг остановилась, нелепо сползла с бруствера, и над моторным отделением резко задымило черными жирными клубами. Я даже не заметил, чей это танк. Люк открылся, и через борт выполз танкист. Но останавливаться было никак нельзя. Вон, пехота набегает, там поможет кто-нибудь. Впереди была рощица, но объезжать ее не было смысла – деревца в ней стояли тонюсенькие, и Максимов рванул напрямик, пробивая просеку. Люк я опять закрыл – не хватало еще по мордасам отскочившей веткой в глаз получить. В панораме мелькала та же растительность, танк переваливался из стороны в сторону, но вдруг все кончилось, и я прямо замер – перед нами, метрах в пятидесяти, серые фигурки мельтешили, пытаясь прицепить гаубицу. А за ней стоят еще… Ого, да мы батарею накрыли! Мелькнула мысль про дырку в гимнастерке, но сразу же ушла – слишком уж резко затормозил Максимов, я лбом неслабо приложился. Судя по торчащему перед панорамой колесу, одну гаубицу мы успешно оприходовали. – Давай вперед! Дави немчуру, разбегутся же! – закричал я. – Так это… лошади же… жалко… – ответил мехвод. Давить никого не пришлось – одной очереди из пулемета хватило, чтобы немчики попадали, а те, которые остались на ногах – задрали руки и начали собираться в кучу. Воины, бляха-муха. Вон, командир молодой стоит, понурив голову, в мундирчике с хлипкими серебряными погончиками. Лейтенант кажись. Дурдом везде, конечно – лошади бегают во все стороны, как тараканы на полу, если ночью свет включить. Гансы какие-то рекорд по бегу устанавливают, уже почти до деревьев добежали. А капитан Власенко, который за мной ехал, вдруг остановился недалеко от моей машины, и влупил от всей души осколочно-фугасным куда-то вперед. – Что там? – спросил я. – Так еще одна батарея, метров триста. Ты же в низинке остановился, не видно оттуда.