В животе холодным клубком заворочался страх. Зачем нужно было приходить в это гиблое место? Зачем приводить сюда меня? — Не бойся. — Игнат читал меня, как раскрытую книгу. — Я не боюсь, — соврал я. — Они хотели все сжечь. — Не дожидаясь меня, Игнат направился к избушке. — Хотели, чтобы даже следа не осталось. — Кто? — Мужики. Но она не позволила. — Как? Она же мертвая была к тому времени. — Страху моему уже стало тесно в животе, он растекался по жилам, холодил губы и кончики пальцев. — Мертвая и не позволила. Она же особенная. Ведьма! — Игнат обернулся, посмотрел на меня в упор. — Зачарованное это место. Ее место. — А мы? Мы как же? — Затылка словно коснулось чужое дыхание, я вздрогнул, но оборачиваться не стал. Почудилось. — А мы гости. — Она нас едва не утопила! — Я старался изо всех сил, но голос сорвался на крик. — Она убить нас хотела! Крик мой, испуганный и жалкий, запутался в еловых лапах, далеко не улетел. Но его все равно услышали. Откуда-то из самого сердца леса мне ответил протяжный вой. — Волки. — Игнат улыбнулся. — Пришла их пора. Он толкнул покосившуюся дверку, и та с тихим скрипом отворилась. Внутри было темно, пахло сыростью. Я старался не показывать страх, с какой-то отчаянной бравадой пнул ногой валяющийся на полу горшок. По избушке прокатилось тревожное эхо, осело в свисающих с потолка космах паутины. — Раньше тут красиво было. — Игнат присел на почерневшую от времени лавку. — Говорят, вместо ельника березы росли. Я вспомнил обступающие поляну ели. Не похоже, что еще не так давно здесь был березняк. — Не веришь? А хоть у кормилицы спроси. Она точно знает. — Зачем мы здесь? — Я не хотел расспрашивать об этом жутком месте, я хотел уйти отсюда поскорее. — Интересно. — Игнат пожал плечами. — Разве нет? — Нет. — Тогда смотри, что я здесь нашел! — Брат полез за пазуху, вытащил нож с костяной ручкой. — Смотри! Нож был старый, но с острым, как бритва, лезвием. На костяной ручке красовался застывший в прыжке волк. — Это ее нож. Понимаешь? Тут все вокруг ее: и нож, и лес, и волки… Ответом Игнату стал протяжный волчий вой. Я вздрогнул, выглянул в затянутое паутиной оконце. Снаружи клубилась мгла, будто не утро сейчас, а глубокая ночь. — Давай уходить, брат. — Боишься? — Боюсь. — А ты не бойся. Со мной тебе нечего бояться. — Игнат сунул нож за пазуху. — Впрочем, тут и смотреть больше не на что. Что интересное было, я все забрал. Как же можно забирать?! Это ведьмы, вещи! А она не любит… Порывом ветра распахнуло дверь, ударило о стену избушки, сорвало с петель. Я зажмурился. Нельзя здесь брать ничего! Как же он не понимает?! Гиблое место и вещи гиблые. — Буря начинается. — Голос Игната был спокоен. — Пойдем, Андрей, еще что-то покажу. Тут недалеко. Я не сразу понял, что этот засыпанный иглицей холмик — могила. На могиле должен быть крест… — Здесь она. — Игнат присел на корточки, ласково коснулся сырой земли. — Здесь, а не в реке. Понимаешь? — Он смотрел на меня, и глаза у него были как у старика. — Нет. — Я и в самом деле не понимал. Не хотел ничего понимать. Я хотел домой. — В освященной земле не похоронили. Она же ведьма. — Игнат всмотрелся в наползающую со стороны ельника черноту. — Бросили там, на берегу… Только один человек сжалился. Спасти не сумел, но могилу выкопал. Знаешь, что за человек? — Нет. — Тьма казалась живым существом. И тьма, и весь этот черный лес. — Пойдем уже, Игнат! — Сейчас пойдем. — Брат встал на ноги, и в этот самый момент там, где поляна перетекала в непроглядный лес, послышался треск. — Уходи… — Голос Игната упал до шепота. — Что там? — Я не мог пошевелиться от страха. Ноги мои врастали в жирную землю, точно корни дерева. — Вепрь. Волки его загнали. Ты беги, Андрей, а я тут… — В руке Игната блеснул ведьмин нож. — Беги! — закричал он уже в полный голос. Я знал, что такое загнанный вепрь, насколько он может быть опасен для того, кто окажется у него на пути. Слышал однажды рассказ отца. Волки… вепри… ведьма… Голова моя пошла кругом, в ушах звенел крик Игната: «Беги! Спасайся!» И я побежал… трусливо бросил брата одного. У него есть нож! Заговоренный ведьмин нож… …Лес не хотел меня отпускать, еловые лапы цеплялись за волосы, корни хватали за ноги, но я боролся отчаянно и решительно. Страх был отныне моим помощником и союзником. Я бежал, не разбирая дороги, не оглядываясь, руками раздирая окружающую меня тьму. А позади, близко-близко, слышалось чье-то хриплое дыхание. Звериное? Человеческое? Нечеловеческое?.. Меня загоняли, как того вепря. Только у вепря были бивни и ярость, а у меня — лишь страх… Земля ушла из-под ног внезапно. Падение, боль в боку и благословенное беспамятство… Я очнулся от холода. Капли дождя падали мне на лицо, стекали по щекам и шее. Черное небо разразилось наконец злым осенним дождем. Я попытался подняться, но не смог, лишь закричал в голос, едва не ослепнув от раздиравшей левый бок боли. Дно ямы, в которую я угодил, щетинилось остро заточенными, похожими на пики кольями. Волчья яма… Ловушка для Каина, предавшего своего брата. Удивительно, что я был до сих пор жив, что тело мое не нанизано, как бабочка на булавку, на эти беспощадные колья. Рукой я коснулся разорванного бока, пальцы тут же сделались липкими от крови. Левая нога была вывернута странно, неестественно. Я — та же бабочка, беспомощная и глупая. Мне никогда не выбраться из ямы самостоятельно. Если только Игнат не найдет меня. Если только он еще жив… Сначала я кричал, звал на помощь. Ответом мне был лишь шелест дождя и протяжный волчий вой. Яма наполнялась водой. Если дождь не прекратится, я, наверное, просто захлебнусь. Или умру от боли, пытаясь пошевелиться. Я не заметил, когда серый день перетек в черную ночь. Может, оттого, что временами впадал в беспамятство. Голос давно охрип, и я больше никого не звал. На спасение я тоже уже не рассчитывал. Я готовился умереть, и мне было уже почти не страшно. Холодный сентябрьский дождь вымыл из меня страх, оставив только боль. К утру дождь перестал. Лежа в холодной дне волчьей ямы, я смотрел в ясное небо. Боль тоже ушла, на ее место пришла обреченность. Я с особенной ясностью понимал, что никто меня не найдет, что утыканная кольями яма станет моей могилой. Свет померк, заслоненный кем-то или чем-то. Мне уже было неинтересно, я уже видел другой, куда более яркий свет. — Эй, барчонок? Живой? — Голос сиплый, знакомый и незнакомый одновременно. — Как же тебя угораздило? Я не стал отвечать, у меня больше не было ни сил, ни интереса. Мир мой снова начал погружаться в спасительную черноту. Когда груди моей коснулся конец пеньковой веревки, я провалился в забытье. …Темнота укутывала меня со всех сторон, то дышала жаром, то холодила февральской стужей, проливалась в горло полынной горечью, терзала, не давала покоя. Когда я в следующий раз разлепил веки, над головой моей не было неба. Над ней медленно колыхались пуки засушенных трав. Лежать было покойно и почти не больно, только дышалось отчего-то тяжело, со свистом. — Очнулся, барчонок? — Голос слышен, но хозяина голоса не видать. — А я уже думал, что не получится у меня с тобой ничего. Который день в беспамятстве между небом и землей. Я хотел спросить, где я, поблагодарить за спасение, но вместо слов из горла вырвался клекот, в бок словно вонзилась раскаленная кочерга. — На-ка выпей! — Рука, грубая, заскорузлая, а в ней — дымящаяся чашка. — Ты пей, барчонок. Не бойся, не отравлю. Я выпил, поморщился от знакомой горечи, прикрыл глаза. Хотел только передохнуть, но тотчас провалился в сон. В следующий раз я увидел не только засушенную траву, заскорузлую руку и глиняную чашку. В следующий раз я увидел лицо своего спасителя. Густые седые волосы, борода до самых глаз. Лешак… Он почти не разговаривал со мной в те дни. Отпаивал отварами, менял повязки, проверял, надежно ли примотаны к поломанной ноге полосы бересты, иногда шептал что-то на непонятном языке. Я тоже молчал. Волчья яма научила меня терпению. Лешак заговорил, только когда я уже мог сидеть в кровати. — Рассказывай, барчонок, — велел он, придвигая поближе колченогий табурет. — Меня Андреем звать. — Отчего-то в тот момент мне казалось это важным. — Ну, Андреем так Андреем. — Лешак пожал плечами и, кажется, улыбнулся в усы. А ведь он был совсем еще не старым, не старше отца. Стариком мужчина казался из-за бороды и ранней седины. — Как ты в волчью яму угодил? Я рассказал ему все как есть, без утайки, и только потом отважился спросить про брата. — Жив. — Лицо Лешака потемнело, а в глазах появился недобрый блеск. — А вот тебя за живого уже никто не держит. Понесло тебя со страху в волчий лес, там ям этих тьма. Игнат жив! А больше мне ничего и не надо. — Тебя в лесу искали, в реке. Решили, что утонул. А ты вишь, какой живучий оказался! Я и не верил, что выживешь. — Лешак коснулся моей обернутой берестой ноги. — Заживает хорошо, только все равно хромать будешь. — А ты? Почему не сказал никому, что я жив? — Говорил же, не верил, что выживешь. А теперь-то уж чего? Вот встанешь на ноги, сам все и расскажешь. Когда я в первый раз вышел из избы Лешака, в лесу уже лежал снег, и от этого все вокруг было белым-бело.