— Тебе жить надоело, барин? Удумал в ведьмином затоне на ночь глядя купаться? — Он перекрестился, с опаской посмотрел в сторону реки. Надо же — ведьмин затон! Придумают же такое. — А почему нельзя здесь купаться? — Игнат смотрел на Степку с внимательным прищуром, и тот не выдержал, отвел глаза. — И почему затон так называется? — не утерпел я. Степка, похоже, уже и не рад был, что завел этот разговор, но, если уж мы с Игнатом что-то решили, нас не переупрямить. — Рассказывай! — велел Игнат, подходя к самой кромке воды и всматриваясь в ее темные глубины. — Все рассказывай, без утайки! — Взгляд у него был мрачный. Никогда раньше я не видел у него такого взгляда. — Дело давнее. — Степка вздохнул, точно нехотя подошел к воде. — Ведьма у нас жила. Не в деревне, а там. — Он махнул рукой в сторону леса. — Красивая была, аж жуть. Красивая и злая. С бабами оно завсегда так: ежели красивая, так непременно ведьма. — Он снова вздохнул. — Дальше что? — потребовал Игнат, бросая в затон камень. Вода проглотила камень с жадным чавканьем, и мне отчего-то сделалось не по себе. — Боялись ее наши-то. Боялись, но за помощью приходили. Ей без разницы было, добро али зло творить, ведьме. И с того света могла человека достать, и в могилу свести. Но красивая… — Степка замолчал. — Как придет, бывало, в деревню, ни один мужик не удержится, чтобы не оглянуться. — Ты ее видел? — спросил Игнат. — Видел. — На некрасивом лице Степки появилась мечтательная улыбка. — Кожа смуглая, глаза черные, волосы тоже черные. — Как у цыган? — спросил я. — Нет, — Степка замотал головой. — Среди цыганок, конечно, красавицы встречаются, но там просто все, а тут ведьмовская краса, особенная. Один раз взглянешь — и никогда больше не забудешь. По всему было видно, что Степка и не смог забыть ту ведьму, вон как глаза горят, когда ее вспоминает. — Она купалась здесь, в этом затоне. — Голос его упал до шепота. — Никогда не боялась, что подсмотрит кто-то. Человеческие законы для нее ничего не значили. — А ты подсматривал, Степан? — Я спросил и почувствовал, как щеки мои заливает стыдливый румянец. — Был грех. — Степка кивнул. — Я ж молодой тогда был, несмышленый, а она такая… — Он замолчал, а когда снова заговорил, голос его изменился. — Ведьмовской знак я видел. У любой ведьмы есть такой знак. — Что за знак? — подался вперед Игнат. — Родимое пятно. Особенное такое, точно лист клевера. И у нее оно было, аккурат в том месте, где спина переходит… — Он запнулся, похлопал себя по пояснице. — Вот тут он у нее был, ведьмовской знак. Не верил я в его рассказ и в ведьму-красавицу тоже не верил, но слушать все равно было интересно. — Что с ней стало? — Игнат поднял с земли еще один камень, взвесил на ладони. — Утопили, — сказал Степан коротко. — Вот в этом затоне и утопили. — Кто? — ахнул я, дивясь такому повороту событий. — Бабы. Приревновали они ее к своим мужикам. Не знаю, за дело или без. — В голосе Степки слышалась жалость. — Кто ж теперь правду скажет?! Убили и концы в воду. В каждой бабе есть что-то от ведьмы… — добавил он задумчиво. — А дальше что было? — Игнат разглядывал камень на своей ладони. Камень формой тоже был похож на лист клевера. Ведьмовской знак… — А дальше те бабы, что ведьму топили, сами в этом затоне потопли, одна за другой. И лета не прошло, как их мужики овдовели. — Что ж они тут делали? — В горле вдруг пересохло. — Далеко ж от деревни. — Никто не знает. — Степка пожал плечами. — Они среди ночи сюда приходили, а находили их уже на следующий день. — Это она их звала, — сказал Игнат с непонятной меланхолией и швырнул камень в воду. — Звала, а потом топила. Так ведь? — он посмотрел на Степку. — Всякое говорят, барин. — Тот перекрестился. — Может, и звала. Ведьмовская месть — она же страшная, ей даже смерть не помеха. Ладно! — Он вздохнул, развернулся спиной к реке. — Некогда мне тут… А вы в воду не лезьте, от греха подальше. — Она же не всех подряд убивала! — крикнул ему вслед Игнат. — Только врагов! — А кто ж знает, кого она врагом посчитает? — не оборачиваясь, сказал Степка. Вечером, в лучах закатного солнца история эта казалась больше сказочной, чем страшной, а под покровом ночи мне отчего-то сделалось не по себе. Не оттого, что я поверил в историю про ведьму, просто место было уж больно уединенное, а ночь уж больно темная. Ведьмовская… Чтобы не думать, не пугаться еще больше, я и решился поговорить о том, что давно меня мучило, рассказал брату все как есть, слово в слово пересказал разговор отца и покойной матушки. Игнат молчал очень долго. Костер почти догорел, и я не видел его лица. Думал, вдруг уснул, но разбудить не решался. — Не любила она меня. — В темноте голос Игната был похож на шипение догорающих углей. — Никогда не любила. Я с детства это знал, чувствовал. И хотел бы я сказать, что он ошибается, но не мог, тоже чувствовал… — А отец? — только и спросил. — А отец? Отец любит, наверное. Не знаю… — Любит! — сказал я с уверенностью. — Ты же первенец, старший сын. — Старший сын, — эхом отозвался Игнат, и снова наступила долгая тишина. Я лежал на спине, закинув руки за голову, и всматривался в ночное небо. Даже в россыпи звезд мне виделся трилистник, ведьмовской знак. Не получилось у нас с братом разговора. Игнат знал не больше меня. Или знал, но отчего-то не хотел об этом говорить. Я уже почти заснул, когда услышал над ухом его громкий шепот: — Поверил про ведьму, Андрей? — Нет. — И ведь не соврал почти. Кто ж в наш просвещенный век верит в колдовство и глупые мужицкие сказки?! — И не испугался, значит? — Нисколечко. — Тогда давай в затоне искупаемся. Смотри, какая ночь теплая! Что ж лежать-то без дела? Не хотел я купаться в затоне. Самому себе еще мог признаться, что рассказ Степана меня напугал, но вот как признаться в таком Игнату? Он ведь никого никогда не боялся. Ему вообще страх неведом. — Ты со мной, брат? — Игнат уже раздевался. Он смотрел на меня сверху вниз, и в темноте мне казалось, что глаза его отсвечивают желтым. Как у волка… — Я не боюсь! А даже если и боюсь, то за братом пойду хоть на край света. Что мне какой-то ведьмин затон! Вода была холодной, куда холоднее, чем казалось вечером. — Ключи тут на дне, вот и холодно, — сказал Игнат и бесстрашно нырнул в воду. Нырнул и исчез в кромешной ночной темноте, будто утонул. Горло мое сдавили тиски страха. Только на сей раз не за себя я боялся, а за брата. Игнат плавает лучше меня, случись с ним что — я не помогу. Мне бы самому на воде удержаться. Время шло, с затона не доносилось ни звука, ни всплеска. Я уже почти решился закричать, разбудить Степана, когда Игнат вынырнул у противоположного берега. Я его не увидел, сначала услышал всплеск, а потом тихий голос: — Ну, что же ты, Андрей! Плыви ко мне! Нет тут ни ведьм, ни русалок. За братом на край света… Я ринулся вперед, не раздумывая, не оставляя себе возможности одуматься и испугаться. Я почти смирился с колючим холодом воды. Надо двигаться, плыть вперед, чтобы согреться. Где же Игнат? Ни зги не видать. И луна скрылась за тучами. Как же теперь в темноте? — Игнат, ты где? — осторожно, стараясь не сорваться на крик, позвал я. — Игнат! Молчание. Кошки-мышки — с детских лет любимая забава моего брата. Но разве же место? И разве же время? — Глупо это, Игнат! — Я хотел, чтобы получилось зло, а вышло жалко. — Все, я выхожу! Я бы, наверное, и вышел, если бы не этот звук. Вода у противоположного берега забурлила. На мгновение мне показалось, что затон вот-вот превратится в кипящий котел, и я сварюсь в этом котле, как маленькая глупая рыбка. А потом я услышал слабый крик, и от страха не сразу понял, что кричит Игнат… Брат бился в воде, точно пойманный в невидимую сеть. Вот откуда это странное бурление. Из-за тучи на мгновение показалась луна, и в эти мгновения я успел заметить, как он машет руками, как с головой уходит под воду… Игнат тонул. Или не тонул, а сражался с тем, кто пытался утащить его на дно затона… Я не стал раздумывать, я забыл даже о том, что плохо плаваю. Я ринулся вперед, спасать своего брата. …Как же страшно, когда остаешься один на один с темнотой! Когда знаешь, что под тобой бездна, и в бездне этой притаился кто-то ужасный. Мышцы цепенеют уже не от холода, а от этого парализующего страха. — Игнат! Где ты? — Я заорал громко, во все горло, силясь отогнать и страх, и темноту. — Я плыву к тебе, брат! Доплыл ли я до противоположного берега? Не знаю. Знаю только, что выдохся от этой бессмысленной борьбы с собственным страхом. А мне еще Игната спасать… Босых ног коснулось что-то холодное. Я подумал — водоросли. А потом на лодыжках сомкнулись крепкие пальцы, дернули вниз, утаскивая на дно. Не врал Степка про ведьму…