— А если через окно? — робко предложил Туча. — Можно и через окно, если хочешь. — Хочу! Они сидели на скамейке неподалеку от флигеля и молча смотрели на небо. Дэн не спешил задавать вопросы, а Туча не спешил изливать душу. — Я вор, — сказал, наконец, Туча. Сказал, как в прорубь нырнул, даже поежился. — Я тряпка и вор. Я нашел его на газоне… Ну тогда, когда Измайлов в первый раз… — Он снова замолчал. — Ключ на цепочке. Очень красивый, очень… особенный. Есть особенные вещи. Понимаешь? — Он бросил на Дэна быстрый взгляд. — Наверное. — Дэн кивнул. — Я чувствую, когда вещь особенная. Мне иногда ее даже в руки брать не нужно, чтобы это понять. А если возьму в руки, тогда все… — Ключ ты в руки взял. — Да. Я с первой секунды знал, что это ее ключ, что это она потеряла. Я даже уговаривал себя, что скоро верну его ей. Но ключ особенный, а с особенными вещами бывает очень тяжело расстаться. — Она видела, как ты нашел ее ключ? — Нет, не думаю. Но она сразу поняла. Мне кажется, она тоже особенная. С этим Дэн был готов согласиться. Ксанка — как же ее по-настоящему зовут? — не была ни умственно отсталой, ни ненормальной, Она просто являлась не такой, как все, — была особенной. И особенность эта слишком бросалась в глаза. — Она не за нами следила, она за тобой следила, Туча. — В его голосе не было упрека, только лишь констатация факта. — Она ждала, что ты сам вернешь ей ключ. — Я не смог, — сказал Туча шепотом. — И она это поняла. В твоих вещах там, на речке, она искала свой ключ. Так? Туча кивнул. — И нашла? — У меня его больше нет. — У нее тоже. — Дэн хорошо запомнил ее взгляд: смесь ненависти, отчаяния и безысходности. — Она его уронила где-то на берегу. Может, в траву, может, в песок, а может, и вовсе в воду. Она потеряла свою особенную вещь, Туча. Из-за нас потеряла. — Из-за меня. — Туча встал со скамейки. — Она так на меня смотрела, Дэн. Я думал, у меня сердце остановится. У нее очень необычные глаза, они меняют цвет. — Он снова замолчал, а потом спросил с неприкрытым отчаянием: — Что мне делать, Дэн? Мне так стыдно! Наверное, никогда в жизни мне не было так стыдно. — Я не знаю. — Дэн покачал головой. — Пока не знаю, но мы что-нибудь придумаем. — Поищем этот ключ? — В голосе Тучи слышалась зарождающаяся надежда. — Поищем. — Я найду! — сказал Туча решительно. — Я умею находить особенные вещи, — добавил едва слышно. — Я найду и верну ей ее ключ. — Да, но прежде мы должны перед ней извиниться. Мы обидели ее вчера, Туча. Она девушка, а мы с ней… — Я понимаю… я извинюсь. Обязательно! И спасибо тебе. — Мне за что? — За то, что выслушал. Меня раньше никто не слушал. Я говорил, а меня не слушали. Дэн усмехнулся. Его личная история была зеркальным отражением истории Тучи. Его готовы были выслушать, а он не находил правильных слов. Они уже собирались уходить, когда далеко над лесом в ночное небо взметнулся сноп зеленого света. — Блуждающий огонь, — сказал Дэн задумчиво. — Снова горелым запахло, — вздохнул Туча. — Ты запомнил то место? — Нет. Но я, наверное, найду его. По запаху… — Давай позже. С этого момента у них появились приоритеты. Сначала нужно было найти особенную вещь особенной девочки Ксанки. Матвей Утро выдалось туманным. Туман полз от реки, продирался через лес, серой ватой укутывал флигель. Просыпаться в такое утро — сущее наказание. Особенно когда громкий рев Суворова «Архаровцы, подъем!» разрывает барабанные перепонки, заставляет с головой укрыться одеялом. Не помогло. Суворов не церемонился, с деловитым злорадством сдергивал с них одеяла, продолжал орать во всю свою луженую глотку: — Киреев, Плахов, Гальянов, Тучников! Подъем! Вас ждут великие дела! Последняя фраза про великие дела прозвучала с какой-то особенной издевкой. Какие могут быть великие дела в сыром погребе?! Продолжая орать, Суворов настежь распахнул окно, впуская в комнату пахнущий рекой туман. Матвей сел, зябко поежился, потянулся за одеждой. — А великие дела когда начнутся? — зевая во весь рот, поинтересовался Гальяно. — Сразу после завтрака. Но вы не расслабляйтесь, перед завтраком нам еще предстоит двухкилометровая пробежка. — Мама дорогая! — простонал Гальяно. — Мама, забери меня обратно. — Пробежка только сегодня? — осторожно уточнил Туча. — Пробежка каждый день, вне зависимости от капризов погоды. И не нойте! Спорт еще никому не повредил! Все, умываемся, оправляемся и через десять минут встречаемся у ворот! Когда они, сонные, кое-как умытые, злые на весь мир, выстроились в две шеренги перед запертыми воротами, было десять минут восьмого. Такая рань! Там же, у ворот, выяснилось, что совершать ежедневную утреннюю пробежку предстоит лишь отряду вепрей, а волки могут спокойно дрыхнуть до восьми часов. По всему выходило, что опечаленный вчерашним поражением Суворов решил взять судьбу в свои мускулистые руки, сделать из них, слабаков и хлюпиков, настоящих мужиков. Вот такой их ждал кошмар… По знаку Суворова охранник распахнул ворота, смерил процессию насмешливым взглядом. — Далеко? — спросил с ленивым любопытством. — Да нет, тут, поблизости. Пробежимся по лесочку, поприседаем, поотжимаемся — и обратно. — Поприседаем, поотжимаемся, — процедил сквозь стиснутые зубы Гальяно. — Садюга! — Гальянов, тебя что-то не устраивает? — усмехнулся Суворов. По глазам было видно — про садюгу он услышал. — Меня все не устраивает! — огрызнулся Гальяно. — Я на всякие пробежки не подписывался. — Ты, может, и не подписывался, а вот твоя мать подписалась. Ее автограф имеется в соответствующей графе договора. Все, архаровцы, за мной! — Суворов сорвался с места, бодро потрусил по дорожке. Вот, казалось бы, что такое два километра?! Но когда бежать эти два километра приходится ранним утром, когда кругом туман и сырость, а непроснувшийся организм мечтает только о теплой постели, все отдаленные плюсы меркнут перед очевидными минусами. Дыхание сбилось уже на десятой минуте, и ноги то и дело цеплялись за торчащие из земли корни. Слева стонал и причитал Гальяно. Справа мрачно сопел Туча. Туче с его весом было, наверное, тяжелее всех, но он молчал, не жаловался. И только Дэн, похоже, чувствовал себя прекрасно, стрелой летел за Суворовым, а была бы возможность, и обогнал бы! До небольшой полянки они добежали уже почти обессиленные. Туча со вздохом облегчения рухнул в траву. Гальяно стоял, упершись ладонями в бедра, дышал часто и со свистом. Остальные ребята выглядели не лучше. Кроме Дэна, разумеется. Суворов окинул их полудохлую, задыхающуюся компанию критическим взглядом. — Эх, дети каменных джунглей! Сплошные задохлики. Тучников, не лежи на сырой земле, еще застудишь себе что-нибудь! Туча со страдальческим выражением лица поднялся на ноги, но тут же привалился спиной к стволу ближайшего дерева. — Киреев, а ты молоток! — Суворов похлопал его по плечу. — Занимался чем-то? — Карате, — сказал Дэн так тихо, что стоявший рядом Матвей едва расслышал. Надо же — карате! Другой бы уже хвастал направо и налево, а этот молчит, как будто стесняется. — Черный пояс уже есть? — Суворов смотрел на Дэна с внимательным любопытством. — Нет. — Он мотнул головой и отвернулся, давая понять, что разговор закончен. Суворов все понял правильно, лишних вопросов задавать не стал, вместо этого дунул в свисток, призывая обессиленных подопечных к вниманию.