– И вы не сердитесь из-за того, что мы с Нико вас обманывали? – Ну, разве что чуть-чуть, – кивнула Роза. – Но только потому, что ты не рассказала нам правду из недоверия. – Я по-прежнему думаю, что детям эту правду пока лучше не говорить, – сказал отец Бернарди. – Возможно, когда-нибудь они ее узнают, но не сейчас, пока жизнь каждого из нас в руках Цвергера и его людей. Альдо кивнул; затем он достал с полки над очагом бутылку своей лучшей граппы и поставил ее на стол вместе с четырьмя стаканами, налил в каждый понемногу и протянул один – Розе, другой – Нине, третий – отцу Бернарди, а последний взял себе. – Давайте вместо крещения выпьем за здоровье и счастье моей первой внучки. За Лючию Анну Джерарди. Пусть она всегда чувствует любовь и поддержку своей семьи. И пусть ее отец вернется, пока она еще достаточно мала, чтобы запомнить, что в первое время его не было рядом. – За Лючию, – повторила Нина. – И за ее отца. Пусть вернется целым и невредимым. * * * Однажды в жаркий день, когда в убежище на чердаке было очень душно и дочь заснула у Нины на груди, а Нина тоже задремала, вернее, то погружалась в полудрему, то просыпалась, со двора вдруг донеслись какой-то шум и громкий лай. Нина положила Лючию в корзинку, удостоверившись, что девочку не нужно перепеленать, и подползла к закрытому ставнями окошку. Распахнуть ставни она не рискнула бы, но, приникнув глазом к щелке между ними, можно было разглядеть, что происходит во дворе. Цвергер вернулся, и на этот раз с ним было не меньше дюжины солдат. – Что вам еще от нас надо?! – крикнул Альдо. – Вы забрали моего сына, а теперь за дочерью явились?! – За дочерью? Вы так называете эту шлюху? Даже не думайте ее защищать, иначе увидите, как умирают ваши родные дети. Это легко устроить. – Отойдите от моего отца! – Голос Маттео теперь звучал почти так же низко, уверенно и твердо, как голос Нико. – Назад! Вы все! – рявкнул Цвергер. – Встать вдоль стены! Не двигаться! А если ты, вот ты спустишь собаку, я ее пристрелю. В спальне под убежищем Нины раздались шаги, и вскоре в проеме люка показалось лицо Розы. – Он опять здесь! Подними лестницу и проследи, чтобы ребенок не заплакал. Немцы наверняка обшарят весь дом. – Спрячься с нами, Роза. – Нет времени! – Есть. Прошу тебя, поднимайся. Роза все-таки согласилась – вскарабкалась в убежище, ворча себе под нос, втащила лестницу за собой и села в тесноте, прижавшись плечом к Нине. – Цвергер совсем спятил, Роза. Ты слышишь, как он говорит? А дети? Он заставил их выстроиться вдоль стены. Я этого не вынесу! – Поэтому тебе нельзя выходить из укрытия. Они поищут тебя, не найдут и уедут. – Этот человек без меня не уедет. Он перевернет весь дом вверх дном, вывернет тут все наизнанку, разнесет по щепочке и в конце концов найдет меня. А вместе со мной и Лючию. – И что нам делать? – Спрячься здесь с моей дочерью, постарайся сделать так, чтобы она не заплакала. Она только что напилась молока, так что какое-то время будет крепко спать. Роза нахмурилась, не понимая, к чему ведет Нина. – Почему я? Это тебе нужно спрятаться. – Нет, мне нужно сдаться. Послушай меня, Роза. Цвергер не отступится, он не оставит нас в покое. А бежать мне некуда. Сейчас – некуда. Дом окружен его людьми, они вот-вот поднимутся на второй этаж и найдут мою дочь. – Я не позволю тебе выйти, Нина. Ты моя сестра, ты часть нашей семьи. Как я могу отдать тебя этим людям? – Если мы хотим спасти мою дочь и всю нашу семью, тебе придется меня отпустить. Позволь мне сделать это ради всех вас. – Нина сняла обручальное кольцо. – Оно для Лючии. И остальные мои вещи тоже принадлежат ей – драгоценности, книги и фотографии моих родителей. Скажи Лючии их имена: Габриэле и Девора Мацин. Она последняя из нашего рода. Самая последняя. Нина пододвинулась к корзине, взяла Лючию, прижала к себе, вдохнула ее сладостный молочный запах, поцеловала безмятежное личико. И передала дочь Розе: – Ты расскажешь ей обо мне, если я не вернусь? – Но ты… – Пообещай мне, пожалуйста. – Обещаю. – Роза всхлипнула и прижала руку ко рту, словно хотела сдержать рыдания. Нине отчаянно хотелось ее утешить, побыть с ней, но нужно было взглянуть в лицо врагам. – Скажи ей, что я очень ее люблю. Что мы с Нико оба любим ее. А когда вернется Нико… – голос Нины дрогнул, – скажи ему, что он моя вечная любовь. Голос Цвергера становился все громче, во дворе отчаянно кричали дети, и Нине уже ничего другого не оставалось – она спустилась по приставной лестнице, помогла Розе втащить ее наверх и дождалась, когда закроется люк в потолке. Наконец лицо ее подруги – нет, сестры – исчезло. Нина сошла по ступенькам, миновала гостиную, кухню и остановилась на залитом солнцем дворе. – Я сдаюсь! – крикнула она. Цвергер резко обернулся и торжествующе шагнул к ней: – Долго же ты с этим тянула. – Я спала, когда вы приехали. Надо было переодеться. Он окинул ее взглядом, и на его лице вдруг отразилось отвращение: – А это что такое? Нина посмотрела вниз, на бледно-голубой корсаж платья, и увидела два мокрых пятна на груди. – Где ребенок? – спросил Цвергер. – Умер. Родился мертвым. По вашей вине. – Я тебе не верю! – Почему? Потому что у меня сочится молоко? Вы не знаете, что молочные железы работают у матери, даже если ее дитя мертво? Повторю: в этом виновны вы. Цвергер принялся озираться, его взгляд остановился на детях. В два прыжка он оказался рядом с Агатой: – Она говорит правду? Ее ребенок родился мертвым? Агата посмотрела на отца, всем телом дрожа от страха, затем снова на Нину. – Да, – проговорила девочка. – Ребенок был мертвый. Роза сказала, это от потрясения. – Что ж, отлично. Однако, я думаю, обыск все равно не помешает. Цвергер пролаял приказы на немецком, и все, кроме двоих солдат, бросились в дом. Загрохотала падающая мебель. Шум поднялся такой, что Лючия наверняка проснулась. Солдаты услышат ее плач и найдут убежище на чердаке… Нина задержала дыхание, не смея даже надеяться, что все обойдется, но вскоре солдаты вышли из дома и отрапортовали Цвергеру по-немецки. – Не может быть! – рассвирепел он. – А где его сестра? Та, что плюнула мне в лицо? Где она? – Цвергер снова надвинулся на Нину. – Я знаю, ты что-то скрываешь. – Нет. – Скрываешь, определенно. – Он схватил Нину за руку, потащил за собой и поставил перед Альдо и детьми: – Посмотрите на нее! На еврейку! Вы все это время прятали в своем гнездышке кукушку, и это из-за нее вы потеряли своего Никколо. Она привела беду к вам на порог – вы что, не поняли? – Ты лжешь! – крикнул Альдо и не бросился вперед лишь потому, что на него были нацелены ружья солдат. – Я могу доказать, – заявил Цвергер. – Доказать, что она еврейка? Какое мне до этого дела? Она жена моего сына, а значит, моя дочь, и ничто этого не изменит. А насчет других твоих обвинений… мы оба знаем, что единственная причина ареста моего сына – это ты. Ты, и только ты забрал его у нас! Лицо Цвергера побагровело от ярости: – Да что с вами такое? Вы идиоты? Не понимаете, что она ваш враг? Нина дернула Цвергера за рукав, и он развернулся к ней. – Я уже в вашей власти, – сказала она. – Зачем вы продолжаете их мучить? – Верно, ты в моей власти. И я могу убить тебя прямо здесь и сейчас. Ты знаешь, что я могу это сделать. Дети закричали, и Альдо тоже не выдержал – по его лицу покатились слезы. Нине необходимо было это прекратить немедленно – ради своей семьи. – Хватит! – закричала она. – Вам нужна я, только я! Перестаньте издеваться над ними. Мало вам других злодейств?