Солдаты вскинули ружья. Люди у церкви притихли. – Прекратите это безумие! – Отец Бернарди, протолкавшись сквозь толпу, встал между Нико и солдатами. – А ну прочь! – рявкнул Цвергер. – Это бандит, преступник! – Когда состоялся суд? – крикнул в ответ священник. – Вы не привели доказательств. Если убьете Никколо сейчас, вы превратите его в мученика! И каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок в этой толпе станет свидетелем вашего беззакония! К этому времени на пьяцце собралась изрядная толпа – здесь было не меньше двух сотен людей, и их начинал охватывать гнев. Чтобы смести Цвергера вместе с его людьми, этого количества было больше, чем достаточно. Но отец Бернарди еще не закончил. – Если вы всё же намерены убить его, вам придется убить и меня, и еще многих на этой площади. Наша смерть ляжет тяжким грузом на вашу совесть и обречет на вечное проклятие. Вы готовы заплатить такую цену? Цвергера трясло, на лбу выступили капли пота. Он вытер лицо рукавом, а потом вдруг ухмыльнулся, будто только что придумал хитроумный ход. – Что ж, Бернарди, будь по-вашему. – Он повернулся к солдатам, но его дальнейшие слова невозможно было разобрать на фоне возмущенного ропота толпы. Взяв ружья наизготовку, солдаты начали наступать на Нико и отца Бернарди, оттолкнули священника и вдруг, развернув оружие, начали избивать Нико прикладами. Удары сыпались на него один за другим – в живот, в спину, по плечам, по рукам и по голове. Он упал; вокруг на земле причудливым узором застывали брызги крови. Нико лежал неподвижно. Ужасающе спокойно. Если бы Альдо не сгреб Нину в охапку, она тоже упала бы. Цвергер махнул рукой в сторону кюбельвагенов. Двое солдат схватили Нико за ноги, потащили к машинам и, кое-как подняв безвольное тело, забросили его на сиденье. – Куда вы его увозите? – спросил отец Бернарди, в очередной раз презрев собственную безопасность. – Я требую ответа! Цвергер спустился с паперти и надвинулся на священника: – Вы что, правда такой идиот? Вы искренне считаете, что можете как-то повлиять на судьбу своего драгоценного Нико? – Архиепископ узнает о вашем злодеянии… – К черту архиепископа! – Что вы собираетесь делать с Нико? – Что мне заблагорассудится. И никто – ни вы, ни кто-либо другой из этой деревни или из вашего проклятого архиепископства меня не остановит. С этими словами Цвергер зашагал к машине, и через минуту весь конвой тронулся с места, увозя с собой окровавленного Нико. Без сомнений, его увозили навсегда, потому что Цвергер был прав – он может сделать с Нико что угодно, Нина это понимала, и они никак не сумеют его остановить. Никак. Кто-то заговорил с ней в этот момент. – Нина… Нина! Ты слышишь меня? – Это был Альдо. – Нам нужно спрятать тебя. Вдруг Цвергер вернется и за тобой? Он передал ее кому-то в руки – она увидела лицо Маттео, мокрое от слез. – Пожалуйста, не вырывайся, – попросил юноша. – Не надо драться… Маттео нес ее на руках, он почти бежал; следом спешил Альдо, на плечо которого опиралась избитая Роза, за ними – Пауло и девочки. «А Карло? Где Карло?» – вдруг спохватилась Нина. Оказалось, мальчик упал на бегу, но Пауло помог ему подняться, и теперь они бежали вместе. Нина смотрела на симпатичное мальчишеское личико, побелевшее от ужасной сцены, которой он стал свидетелем, и узнавала это выражение. Она уже видела его на лице родного отца больше года назад и знала, что у нее самой сейчас такое же. Это выражение лица знаменовало смерть надежды. Нина открыла рот, чтобы снова закричать, но у нее не хватило дыхания – крик вышел похожий на шепот. Ей казалось, что она проваливается во тьму, все глубже и глубже, пока не наступило беспамятство. Глава 23 Когда Нина проснулась, было темно. Она лежала на кровати в их с Нико спальне, под одеялом, кем-то на нее наброшенным. Ей было холодно, несмотря на одеяло, в голове клубился туман, она пыталась осознать то, что произошло вчера, и не могла. На мгновение Нине показалось, что все это ей приснилось. Конечно, приснилось, и сейчас, когда она встанет и спустится на кухню, все будет хорошо. А потом она услышала детский плач. Это был не сон. Это был кошмар, в котором она запуталась, как в силках. Бежать было некуда и спрятаться от этой боли негде. Боль пронизывала все ее существо. Было больно дышать, думать, жить. Она лежала на боку, оцепенев от осознания произошедшего, смотрела, как за окном гаснут последние солнечные лучи, растворяясь во тьме, и ждала, когда на небе проступят звезды. Открылась дверь. Кто-то сел рядом с ней на край кровати, и чья-то прохладная рука откинула кудряшки с ее глаз. – Роза, это ты? – Да, я здесь. – Это был не сон. Все случилось на самом деле. – Да. – Он мертв, – пробормотала Нина. – Мертв. – Мы не знаем. Отец Бернарди пытался хоть что-то выяснить весь день. Цвергер сказал, что мы никак не можем ему помешать, но отец Бернарди связался с архиепископом, и тот пообещал сходить к его начальникам. Будет умолять о помиловании. Может быть, они только посадят Нико в тюрьму или отправят в трудовой лагерь, в Германию. Туда многих партизан отправили. – Цвергер ненавидит Нико. Ненавидит по личным причинам. Поэтому он выполнит свою угрозу. Я знаю, что выполнит. Он убьет Нико, и мы даже не узнаем, когда он это сделает, где и как. Я этого не вынесу. Не смогу. Роза взяла ее за руки – крепко, уверенно, успокаивающе. – Ты сможешь. Потому что должна. Ради вашего ребенка и наших сестер и братьев мы должны быть сильными. – И лгать им? – Нет. Нельзя им обещать, что Нико вернется. По крайней мере сейчас, когда мы знаем так мало. Но мы можем сказать детям, что Цвергеру не удалось нас сломать. Мы честно скажем им, что у нас еще есть надежда. «А если нет надежды? Как быть, если ее нет?» – подумала Нина. – Тебе надо спуститься на кухню и поесть, – сказала Роза. – Я не голодна. – Зато ребенок голоден. Идем. Роза была права – ребенку нужно, чтобы она поела. – Поможешь сойти по ступенькам? Боюсь упасть. – Конечно. Роза принесла в спальню лампу и все это время держала ее в руках; сейчас она поставила лампу на табуретку у кровати и помогла Нине сесть. На лице у Розы были страшные кровоподтеки, правый глаз опух, почернел и почти не открывался. На руках тоже были синяки – она закрывалась от Цвергера, когда он бил ее ногами. – Ох Роза… Глаз… – Заживет. Зато эта свинья Цвергер до конца своих дней будет помнить, как я плюнула ему в лицо. И каждый мой синяк этого стоит. У Нины подгибались ноги, но при поддержке Розы она преодолела коридор и спустилась на один пролет; на площадке ей пришлось постоять, чтобы отдышаться, но второй пролет дался легче, и вскоре они уже сидели на кухне. Там ничего не изменилось. Все было в точности, как этим утром, когда они завтракали. Все дышало теплом, знакомым уютом, полнилось приятными запахами и счастливыми воспоминаниями. Кухня была любимым местечком Нины в этом доме. Роза поставила перед ней миску с супом, и Нина начала есть, хотя руки у нее так тряслись, что трудно было донести ложку до рта, не расплескав бульон. – Это у тебя от потрясения, – сказала Роза, заметив, как она дрожит. – Не спеши, сейчас отпустит. Ее действительно отпустило еще до того, как суп в миске закончился, и Нина почувствовала, что сил немного прибавилось. Она подумала, что через несколько минут попросит проводить ее наверх, ляжет на кровать, уткнется лицом в подушку и будет плакать. Когда она останется одна в их с Нико спальне, ей уже не понадобится притворяться сильной. На кухню вошел Альдо, а за ним еще один мужчина. Подняв голову, Нина увидела отца Бернарди, и впервые за их многолетнее знакомство он ей не улыбнулся. – Нина, милая моя… Как ты себя чувствуешь? – Получше. – Вы что-нибудь узнали, падре? – спросила Роза. – Узнал. Нико отвезли в Верону. В штаб немецкой Службы безопасности. В СД.