И снова Шаповалова кольнуло странное ощущение, как тогда, когда он впервые увидел Антона. «Так оно и есть», – сказал незнакомый голос над ухом. Но Мансуров без тени насмешки вступился за заведующую. – Ты представь, сколько у нас уродов, – сказал он. – Нет, правда, давай без вот этого притворства о бедных сиротках: есть хорошие парни, но дерьма тоже хватает. Я один раз вмазал одному такому… Кошку поймал и мучил, сволочь. А Гусыня всех терпит. Ей вообще-то проще простого от кого-нибудь избавиться или хотя бы звездануть по кумполу, душу отвести. Я про другие детдома такого наслушался! У них и карцеры, и еще чего похуже. Лучше в тюрьму попасть, чем туда. У нас ничего подобного нет. Воспиталки могут по заду дать, если мелкие распоясываются в тихий час или дерутся, но и то Гусыня их ругает. Да она, в натуре, святая баба! – Святая баба! – Дидовец взобрался на бетонную тумбу, раскинул руки, изображая статую Христа над Рио-де-Жанейро. – Зовите меня большой мамочкой! – Для большой мамочки у тебя сиськи недостаточно отросли, – съязвил Белоусов. Дидовец помрачнел и слез с тумбы. – Черт, я жирный! Реально, скоро смогу кормить младенцев. В следующий раз отберите у меня бутерброд, или не друзья вы мне больше. И снова Мансуров оказался на высоте. – Во-первых, ты не жирный, а полный. Во-вторых, многие набирают вес в четырнадцать-пятнадцать, а потом сбрасывают. Мне тренер рассказывал. Главное, заниматься спортом и не ныть. Видел бы ты, каким я был пару лет назад! – Что, толще меня? – недоверчиво спросил Дидовец. – Ха! Спрашиваешь. Могу фотки принести, меня там не узнать. К тому же ты обаятельный, на тебя девчонки западают. Петька приободрился. Шаповалов не сомневался, что насчет собственной полноты Антон врет как сивый мерин, но в ту секунду решил, будто Мансуров делает это, чтобы успокоить друга. Лишь много позже он понял, в чем ошибался. 6 Из-за девчонок все и случилось. Мама Ильи в шутку называла Петьку дамским угодником. Дидовец с его брюхом и отвисшей толстой задницей в протертых джинсах, Дидовец, выбирающий темные футболки с рисунком, чтобы не бросалось в глаза, как сильно он потеет; Дидовец, которому сам бог велел в присутствии школьных красавиц мямлить, краснеть и отводить глаза, рядом с ними расцветал, точно пион. Он каким-то удивительным образом подтягивался, становился гладким, как тюлень, текучим и быстрым. Но главное – танцы! Шаповалова подмывало как-нибудь попросить Петьку потанцевать с ним, когда никто не видит. «Он так двигается!» – вздыхали одноклассницы и мечтательно закатывали глаза. Илья не понимал: медляк он и есть медляк, что там двигаться – качаешься себе, неловко обняв партнершу за талию, и все дела. А вот Петька даже умел танцевать вальс. Однажды молоденькая учительница начальных классов легко, будто не касаясь пола, пронеслась с ним по актовому залу под звуки «Венского вальса» на репетиции новогоднего представления. Илья с Максом потом слышали, как она спрашивает, где Петька учился танцевать, а Дидовец охотно рассказывал, что смотрел старые фильмы и повторял движения актеров. – На самом деле я в студию ходил, – сказал он потом друзьям. – Но со старыми фильмами романтичнее получается. Однажды в конце июня Дидовец пропустил тренировку. Они заметили его фигуру на скамейке возле парковки, где обычно сидел вечно пьяненький сторож. Подошли ближе, и Белоусов присвистнул: левый глаз у Петьки налился кровью, веко покраснело и распухло. – Кто тебя разукрасил? – Да так… это я сам, по глупости. Шаповалов собирался уже сказать: «А кино-то ты смотреть можешь? У нас билеты на «Ван Хельсинга!», но с удивлением услышал голос Мансурова. – Нет, так не пойдет. – Антон вгляделся в Петькино несчастное лицо. – Давай, выкладывай! Дидовец нехотя рассказал. На улице Нестерова, в районе, куда ни один из троих друзей обычно не забредал, открылся «Магазин прикольных товаров». Петька, обожавший розыгрыши, заглянул туда, рассчитывая прикупить смешную пакость вроде собачьих какашек и при первом удобном случае подбросить в портфель Максу или Илье. Магазин оказался закрыт. Дидовец вначале расстроился, но затем увидел на другой стороне улицы восьмиклассницу Милену Королеву, и розыгрыши вылетели у него из головы. Милена в свои четырнадцать лет была пышногрудая черноглазая деваха, грубоватая, резкая на язык. Шаповалов считал ее кривлякой. Дидовцу не повезло: когда Милена в своей короткой юбчонке вышла на остановку, из приоткрытого окна в соседнем доме запел Меладзе, и песня отозвалась в широкой Петькиной душе. – …Сто шагов назад, тихо на пальцах, лети моя душа, не оставайся! – Сто шагов назад! Притяженья больше нет! – завопил Петька и простер руки к Королевой. Он обхватил Милену за талию и, невзирая на ее пронзительный визг, потащил в танце по тротуару. – Пусти меня, идиот! Королева отбивалась, но ее кулачки тонули в Петькиной туше. Воодушевленный Дидовец успел пройти с ней два круга возле остановки, пока Милена не врезала ему со всей силы ногой по лодыжке. Он взвыл и закрутился на месте. Обозвав Петьку дебилом, Королева сбежала. Петька остался ждать автобуса. Он ухмылялся, чувствуя себя победителем, и уже мысленно сочинял изрядно приукрашенный рассказ для приятелей, когда невдалеке показалась долговязая фигура с сигаретой на губе, в трико и майке-алкоголичке. Чем ближе подходила фигура, тем явственнее читалось неприятное, несколько даже противоестественное сходство между вытянутой лошадиной мордой и чертами обольстительной Милены, а когда трико оказались перед Петькой, тот догадался совместить два факта. Первый: Королева живет в этом районе. Второй: у нее есть старший брат. Парень не стал выслушивать Петькину версию случившегося. Он выплюнул сигарету, двинул ловеласу в глаз и предупредил перепуганного Дидовца, что если его сестру еще раз тронет, фингалом ему не отделаться. – Сказал, кастрируют без наркоза, – уныло признался Дидовец. Выслушав эту историю, Илья пожал плечами. Петька получил по заслугам. Если девчонка не хочет, чтобы ее обнимали, не распускай руки, а если распустил, будь готов получить за это. Макс Белоусов сочувствовал другу, но к его младшей сестре Наташе пару раз приставали на улице, и он тоже был на стороне семьи Королевых. – Если по-чесноку, брательник прав, – подытожил Белоусов и сочувственно похлопал Петьку по спине. – Пошли в кино, донжуан! Мансуров положил ладонь на плечо Дидовцу и не тронулся с места. – Нестерова? – задумчиво сказал он. – Я знаю нестеровских. Они давно зарвались, подмяли под себя весь район. Говорят, за право прохода берут с мелких дань. – Брось! – вскинулся Белоусов. – Сам не видел, врать не буду. Слышал только. Чуйку потеряли, уроды. Не знают, на кого наехали. – В каком смысле «наехали»? – удивился Илья. В этот момент он, дурак, еще не осознавал что происходит, и глупо ухмылялся в полной уверенности, что сейчас все разъяснится. Где-то в глубине души жило гаденькое удовлетворение от мысли, в каком нелепом свете выставляет себя Антон. Мансуров обернулся и без улыбки взглянул на него. Ладонь его по-прежнему лежала у Дидовца на плече. – Петька – наш, – очень серьезно ответил он. – Своих нельзя давать в обиду. – Какая обида! Он справедливо огреб за собственное свинство. – Я не знаю, как вы здесь живете, Илья. Скажу только, как я сам живу. Матери у меня нет, отца нет и не было. Бабушка умерла. Я был один очень долго. Это, знаешь, не такое одиночество, когда ты вроде как сам себе хозяин, дикий волк, бежишь куда хочешь… Это просто тоска, если честно. От нее тебя скручивает, как белье, которое выжимают над тазом. Только из белья течет вода, а из тебя слезы. У меня был год, когда я каждый день ревел. Под одеяло забирался и ревел. Просто потому, что я один, у меня никого нет. Мансуров стоял, расставив ноги, и говорил неторопливо, делая паузы между предложениями. Эти паузы давили на Шаповалова сильнее, чем слова. – Потом у меня появились свои люди. Тренер. Кое-какие пацаны из детдома. Потом вас встретил. Я знаю точно одно: за своих нужно стоять насмерть. Виноваты они или нет, это не тебе решать. Если ты друг, ты друг, а не судья. У судей друзей не бывает, только подсудимые. На Шаповалова повеяло дурным абсурдом. Он ощутил себя на сцене плохого спектакля, с которого нельзя уйти, потому что ты в главной роли. – При чем здесь судья, Антоха? Я никого не сужу! – У меня есть любимый фильм, – так же серьезно сказал Мансуров. – Точнее, два фильма. «Брат» и «Брат-два». Там главный герой, Данила Багров, – он крутой. Родной брат его сдает бандитам, но Данила его прощает. Я раз сто смотрел, как брат ему рыдает в плечо, а Данила сам же его и утешает. Вокруг трупы валяются, всюду кровища… Но ему это не важно. Когда я посмотрел это, у меня в голове все рассортировалось, как товар на полках в магазине. Там – хлеб, сюда – мясо, а гнилые овощи в помойку. Я понял, что для меня главное слово по жизни – это «свой». Друг, брат – без разницы. Вы мне друзья, я за вас готов всех положить. Мне вообще не важно, что Петька сделал. Никто не смеет на него руку поднимать. Потому что он мой друг. Шаповалов потер лоб. Из актера в абсурдной пьесе он превратился в пловца, которого затягивает водоворот чужого бреда. Все, что говорил Антон, на первый взгляд было правильно, если слушать его в отрыве от происшествия с Петькой. Но Дидовец, покорно сидевший на скамейке с наливающимся синевой фингалом, переводил красивую и действительно проникновенную речь детдомовца в какую-то пафосную чушь. – Антон, – внятно, как маленькому, сказал Илья, – девчонок нельзя хватать без разрешения. Ты говоришь, без мамы рос… Меня этому правилу научила моя собственная. Им и так тяжело приходится, у них одни только месячные чего стоят. – Он сам не знал, зачем приплел месячные, но чувствовал, что этот аргумент может быть полезен. – Если бы Милена съездила Петьке по морде, разве ты стал бы заступаться за него перед ней? – Стал бы, – без колебаний кивнул Мансуров. – Что, и в глаз бы ей засветил? Не выдумывай! Макс, хоть ты ему скажи! Он обернулся к Белоусову и увидел, что тот смотрит на Антона, открыв рот. – Макс! Белоусов переступил с ноги на ногу и шмыгнул. – Я на твоей стороне, Илюха! Ты все верно говоришь. Девок бить – это западло. Если бы батя о чем-то таком узнал, он бы меня из дома выставил и забыл, что я его сын. Шаповалов перевел дух. – А нестеровских надо проучить, – закончил Белоусов. – Вконец зарвались! Илья на мгновение утратил дар речи. – И что вы предлагаете? – спросил он наконец. – Стенка на стенку, – не задумываясь, ответил Антон.