– Чертовщина какая-то! – ожесточенно бросила Саския, не оборачиваясь. – Это совершенно точно тот самый дом. Только раньше не было этих зарослей, а в окнах горел свет. Я помню, как была здесь последний раз. Хозяйка дома дожидалась меня вот на этом крыльце, хотя я приехала заранее. По дороге до «Чумного барака» она попросила остановиться у реки и долго там стояла и курила, глядела на лодки и отражение огней в воде. Я все понимаю: тонкая психическая архитектура, душа требует курения и глядения на реку. Мне не жалко, лишь бы счетчик крутился. У клуба она вышла, расплатилась, как обычно, сверх счета. Деньги я, конечно, сразу разменяла – на всякий случай. Мало ли, вдруг это не деньга, а заколдованная бумажка или просто опавший лист. Это все было в середине июля. Вот сюда я за ней приезжала. Не могло же все так испортиться за пару месяцев! София взошла на ступени крыльца, которые разноголосо скрипнули под ее весом. Дверь, некогда равно способная как закрываться, так и открываться, теперь будто срослась со стеной, теперь никакого «Добро пожаловать» на почтовом ящике, ни самого ящика, ни дверного молотка, а только облезшая краска и какие-то серые клочья из щелей. – Слушай, – огляделась София, – ты права. Трюков можно ждать каких угодно. Вплоть до явной чертовщины. Твоя сестра мне говорила, что ведьмы проделывают фокусы со временем – иногда сами того не желая. Может, летом этот дом был как новенький. Может, он был как новенький еще вчера или сегодня утром. Но сейчас эта замшелая руина – все, что у нас есть. Поговорить с настоящей ведьмой, похоже, не получится – а жаль! – зато в нашем распоряжении целый дом! Может быть, он расскажет нам даже больше, чем мы узнали бы от его хозяйки. – Предлагаешь забраться внутрь? – О, нет-нет! Я не так выразилась. Ты не должна идти со мной. Ты и так уже много всего для меня сделала. Правда. Давай я сама там осмотрюсь, а ты меня подожди здесь. Все же это логово ведьмы, тебе рисковать ни к чему. – София Верна! – произнесла Саския сурово и торжественно. – Чтобы я этого больше не слышала. Никогда не предлагай мне отсиживаться, пока кто-то другой подставляет шею. Пойду принесу из багажника лом. Освободив одно из окон на нижнем этаже от остатков деревянной рамы и осколков стекла, девушки помогли друг другу взобраться на подоконник и спрыгнули с той стороны. Не то чтобы София так уж много времени проводила в заброшенных особняках (как-то раз один остряк устроил ей что-то вроде свидания в подобном месте – вот, пожалуй, и все), но девушка примерно знала, чего можно ждать от этого дома. Во-первых, надписей на стенах – от простого поименования лиц, побывавших внутри, до кичливых лозунгов в адрес властей. Во-вторых, крошева из разбитых бутылок под ногами. А еще запахов небудуарного происхождения, намекавших на общественную уборную и какое-то анонимное тлеющее старье. Из всех этих примет запустения в доме не было ни одной. Обстановка напоминала интерьер каюты давно затонувшего лайнера: будто бы стихия, заполонившая свободное пространство, предохраняла дом от покушений со стороны вандалов, но не могла уберечь мебель и утварь от собственного губительного прикосновения. С облупившихся деревянных карнизов свисали тяжелые от пыли свертки штор. Через стёкла книжного шкафа, как сквозь толщу льда, можно было различить ряды выцветших корешков из ткани и кожи. София попробовала извлечь одну из книг, но, зажатая между другими томами, та начала рассыпаться, стоило девушке потянуть за переплет. Мебель, деревянные панели на стенах – все было рассохшимся, потускневшим, пропитанным пылью. А местами из щелей проклевывались бледные ростки – в этом была, видимо, заслуга сквозняка, некогда сыпанувшего сюда пригоршню семян. Одну из стен целиком занимал исполинский камин; его мраморный портал, в котором, нагнув головы, могли бы уместиться обе девушки, украшали затейливые арабески, перемежавшиеся с резными силуэтами зверей и людей. Узорчатые фигурки складывались над каминной полкой не то в сложный герб, не то в колдовскую сигиллу, не то просто в нагромождение символических сценок. Эти ветхие декорации венчала обесточенная люстра, похожая на обглоданный скелет пузатой рыбы. В воздухе стоял блеклый, мумифицированный запах гербария. Девушки разбрелись по гостиной, заставляя паркетные доски брать скрипучие октавы и взвивая шагами мириады пылинок, видимых в золотистых лучах доносившегося снаружи света. София дважды чихнула. Если дом и мог нечто рассказать своим гостьям, то он приберегал это где-то в глубине своих недр. В соседних помещениях царила та же стихия застывшего времени. Веер, когда-то небрежно оставленный на секретере. Котел на кухне со сдвинутой набок крышкой. Платья в шкафах. Казалось, эти предметы были почти готовы возобновить свою жизнь – стоило только кому-то прийти и разрушить заклятие вечного оцепенения… Но саван из пыли и паутины, лежавший на всем, да постанывание ветра в трубах говорили о том, что едва ли это кому-то под силу. – А вот это уже интересно! – оживилась Саския, войдя в очередную комнату первого этажа. На столе, поверхность которого была изъедена химикатами, расположилось разнообразное диковинное оборудование, наподобие аптекарского. Изогнутые штативы, весы, линзы и кристаллы в оправах, провода, протянутые от каких-то кожаных пузырей к устройствам для записи электрических колебаний. Некоторые из пузырей были вскрыты – о характере извлеченного оттуда содержимого можно было только догадываться. – Похоже, тут у нее было рабочее место… – заглянула Саския в пару ящиков, постучала ногтем по мутной стеклянной сфере, взвесила в руке латунный пестик, имевший, судя по всему, отчасти символическую форму. Глядя на него, девушки подумали об одном и том же и обменялись понимающими усмешками. Что бы Дана ни толковала про независимость от мужчин, а и здесь все вертелось вокруг той же самой оси. – Это все можно толкнуть на черном рынке. – Энергично стуча каблуками, Саския проследовала на середину лаборатории. – Я знаю одного коллекционера, который с ума сходит по всяким колдовским штучкам… Но София не слушала. Так же, как и во время вчерашнего разговора, ею овладело предчувствие разочарования. На что она рассчитывала, забираясь в жилище ведьмы? Найти ее дневник с подробными описаниями любимых заклинаний? Или волшебную палочку, которая при одном прикосновении открыла бы Софии все тайны колдовства? Надо быть реалисткой. Пыльная лаборатория, заставленная непонятным хламом, – это, скорее всего, единственное во всем доме, что имеет касательство к магии. И если на что-то и следовало уповать в смысле подсказок и ориентиров, то как раз на такую находку. И вот она стоит, окруженная орудиями колдовского мира, и не только не чувствует, что стала его частью или хотя бы сделала шажок в нужную сторону, но и совершенно наоборот: ей ясно открылось, как далека она от понимания даже основ магического ремесла – гораздо дальше, чем смела надеяться. Что-то похожее с ней было, когда София решила испробовать себя в верховой езде, полагая, что уж как-нибудь удержится в седле благодаря врожденной грации и чуткости к животным. Изучая потом рентгеновский снимок трещины в своем бедре, девушка сделала вывод, что переоценила и свою грацию (которая, кстати, покинула ее в ослепительный миг падения), и степень взаимности со стороны ее любимчика в стойле. И вот она вновь опрокинута на землю. Тайно проникнуть к источнику ведьмовской мудрости не удалось. Дорога к нему открыта одна, и стражу на той дороге несет Соломон Лу – через него только и пройдешь. София вздохнула, с предубеждением разглядывая двусмысленный пестик, который нашла Саския. – Кажется, тут мы все осмотрели… Проверим второй этаж? Они вернулись в прихожую, откуда наверх вела широкая деревянная лестница, покрытая истлевшими остатками роскошного ковра. Несколько ступеней рискованно хрустнуло под ногами. Поднявшись, девушки обследовали ванную, где их до смерти перепугал харкающий ржавчиной кран. София, все еще держась за сердце, попросила спутницу по возможности не трогать руками все подряд, но внятных гарантий не получила. За следующей дверью оказалась спальня. На полу, подоконнике и кровати лежали, вздрагивая на сквозняке, сухие листья, коричневые и скорчившиеся. Из разбитого окна было видно машину Саскии, припаркованную внизу перед домом. Ничего сверхъестественного. В конце коридора имелась еще одна дверь. Еще одна спальня. Девушки вошли и оторопели. Во всем увядающем особняке эта комната была единственной, которую не тронул общий распад. Вездесущая пыль не имела сюда доступа. Блестел золотой вышивкой гобелен, изображавший хоровод нагих красавиц в чаще под звездами. Колыхались, атласно переливаясь, складки задернутого балдахина, за которыми угадывалось королевских размеров ложе. Пузатый глобус в углу, миниатюрный камин, кожаное кресло с накинутым сверху пледом, туалетный столик – кажется, эти вещи сохраняли еще непосредственность и тепло недавнего использования. Даже самый воздух был согрет запахами жизни – в нем затейливо мешались сигаретная горечь и фиалковые фракции женских духов. А на полу лежало яблоко. Равномерно красное, с винным оттенком, похожее на крупный глянцевый орган, вынутый неведомо с какой садистской целью из тела живого существа. Идеальную форму плода нарушал единственный изъян: небольшой укус, зиявший в выпуклом боку. Там, где отсутствовал клочок пурпурной кожицы, виднелось несколько поверхностных бороздок – следы зубов, оставленные в тугой фруктовой плоти, все еще белой и влажной, будто ее надкусили только что. Надкусили один раз, не жадно, не глубоко – и этого оказалось достаточно. Девушки, одновременно застигнутые нехорошей догадкой, повернулись к задрапированной постели. Они уже почти решились подойти и приоткрыть одну из занавесок, но их опередил ветер, подувший от окна. Словно исполнительный портье, который спешит предвосхитить даже ничтожные хлопоты постояльцев, сквозняк откинул перед девушками атласный полог. Сделав это, сквозняк тут же ослаб, отпрянул, будто сам ужаснулся увиденному. Тяжелая складка вернулась на место. София стиснула запястье подруги. – Думаешь, она мертва? – прошептала девушка, стараясь не шевелиться. Саския медленно освободила руку. Взявшись за полог, она посмотрела в глаза Софии: то ли предупреждала, что сейчас будет неприятно, то ли сама искала ободрения во взгляде молодой ведьмы. Все так же медленно отвела занавеску в сторону и прихватила ее шелковым шнуром. Во время этой процедуры обе девушки старались почти не дышать, чтобы не вдохнуть случаем какой-нибудь трупной заразы. Впрочем, запах вокруг никак не изменился – разве что яснее сказался фиалковый парфюм. Да, женщина, лежавшая на кровати, была мертва. Кровь отступила от лица, придав коже неправильный, восковой оттенок. Из-под пушистых полуопущенных ресниц белели мутные остановившиеся глаза. Ее правая рука свисала с края постели. София представила, как из ослабевших пальцев выскальзывает то самое яблоко. Выскальзывает и, подпрыгивая, катится, прежде чем замереть на середине комнаты. Саския перекрестилась и коснулась век покойной. Закрыть их до конца не удалось. Смерть не желала прикидываться сном, как бы на этом ни настаивало малодушное кокетство живых. София видела мертвого человека второй раз в жизни (музыканты Соломона Лу не в счет) – первый случай в виде дедушкиных похорон пришелся на ранее детство. Дедушка в гробу запомнился ей важным, бородатым и нарядным. Легко было представить, как сразу после похорон он переключился на какие-то потусторонние дела, открыл на небесах мастерскую и неплохо там зажил, о чем и докладывал впоследствии в регулярных открытках (иногда София получала их во снах). Но открытых глаз мертвеца она не видела до этого момента. Ничто в человеческом облике не предлагает такого прямого доступа к душе, как глаза. В глазах – отражение наших помыслов, устремлений и страхов. И потому ничто так внятно и трезво не свидетельствует об окончательном разрушении земного тела, о том, что душа навсегда оставила его, как недвижный, затуманенный взгляд покойника. Но страха перед мертвой ведьмой девушка не испытывала. Скорее, осторожное любопытство и жалость. Покусывая губы, она разглядывала рассыпавшуюся прическу, лак на длинных ухоженных ногтях, холеные ноги в чулках. Браслеты на изящных запястьях. Кулон, заполнивший собой ямку между ключиц. Матовый блеск высохшей слезы возле уголка глаза. Вздернутый нос. Помаду на полных губах. Горстку родинок на высокой скуле. Абсолютная неподвижность тела плохо вязалась с этим обликом, явно предназначенным для дальнейшей жизни, чувственной, решительной, перемешанной с другими жизнями, которые прямо сейчас осуществлялись еще заведенным порядком, не затронутые новостью об утрате. Сколько ей было лет? Прошло с момента смерти несколько минут или часов? Или вообще несоизмеримо дольше? София не бралась судить. В этом доме, рядом с этой женщиной было бы неосмотрительно думать о времени, как о чем-то однородном и предсказуемом. – Как ты думаешь, она покончила с собой или ее отравили? Подсунули ядовитое яблоко? – Я думаю, – сказала Саския, задергивая полог, – что пусть лучше это выясняет полиция. И им будет проще во всем разобраться, если на месте преступления они не застукают двух девиц, которые вломились в дом покойной. А то, чего доброго, еще решат, что она преставилась не без нашей помощи. В общем, давай окажем следствию услугу, не дадим пойти по ложному следу и… – Предлагаешь просто уйти? А как же ведьма? Сколько она еще так пролежит, пока тело найдут? – Слушай, – обняла Саския девушку за плечи и стала мягко подталкивать к выходу, точно дальнейший разговор был не для ушей мертвой ведьмы, – у меня сейчас в жизни такой период… лишний раз общаться с полицией мне бы не хотелось. Давай так: мы сейчас сядем в машину, через несколько кварталов сделаем остановку и позвоним куда надо из телефонной будки. Расскажем про тело, повесим трубку. София позволила выпроводить себя в коридор, но, уже спускаясь по лестнице, несколько раз останавливалась, чтобы обдумать все как следует, прежде чем ступени закончатся. Наверное, Саския права. Объяснить полицейским, чем конкретно они занимались в особняке, было бы затруднительно. Пришлось бы выложить все, что ей известно про ведьм, медиаторов и собственное неполноценное положение в их сообществе. Но стали бы они слушать, что сама она не умеет колдовать, не прочитала ни одного гримуара и ни разу не была на шабаше? Вряд ли. Скорее всего, Софию Верну тут же записали бы в ведьмы, самые что ни на есть настоящие. И пускай на кострах сейчас за это не сжигают, но на карьеру политика после такого можно даже не рассчитывать! Не то чтобы она рвалась в политику… И все-таки ее не покидала мысль, что с момента получения письма от матери она стремительно становилась все менее образцовым гражданином. Еще два дня назад самая страшная угроза в ее жизни исходила от зачета по экономике. А сегодня ей уже есть что скрывать от полиции своей страны – и, значит, прямо сейчас, удаляясь от ведьминого одра, она скрепляла право государства преследовать ее, изолировать и подвергать исправительным мерам. Усаживаясь в машину и застегивая ремень, София переживала свое выпадение из лона законности как нечто свершившееся. Сердце ее билось тяжело, но ровно – сердце мятежника, который смирился с неизбежностью виселицы. Девушка знала, что, когда за ней придут, она не сможет рассчитывать на торжество правосудия. Что единственная сила, стоящая отныне между нею и расплатой за свою инаковость, – это товарищество ведьм и колдунов, таких же изгоев, как и она сама. О лобовое стекло ударилось и разлетелось несколько дождевых капель. Потом по нему побежали струи и туда-сюда заелозили дворники. По сторонам стали попадаться знакомые вывески. Адвокатская контора. Редакция журнала «Рагнарёк». Лавка драгоценностей «Сарацинский ювелир». Ресторанчик «Кракен», специальностью которого были блюда из морских гадов – даже кофе, подаваемый в «Кракене», имел рыбный привкус. Дождь усиливался. Вода катилась по ливневым траншеям и клокотала в забитых листьями водосточных решетках. А на поверхность людского потока одновременно вынырнули десятки зонтичных куполов. Они заскользили, то задевая друг друга, то разбредаясь, похожие на цветные кораблики, подхваченные ручьем. Иные кораблики умудрялись плыть против течения. Девушка, слегка щурясь, бегло осматривала прохожих. Кто-то, запахнувшись против непогоды, глядел себе под ноги, поглощенный заботами дня. Кто-то с бесстрастным выражением двигался в толпе, будто ничего не видя и не слыша, ведомый неким городским инстинктом. Были и те, которые по рассеянности вышли без зонта и, похоже, без особенной цели – такие дрейфовали в общей сутолоке, стряхивая со лба намокшие пряди, пялясь на людей и старинные фасады. София смотрела на все эти лица – сосредоточенные, пустые, беспечные, хмурые, сонные, – но ни в одном не встречала загнанного взгляда, в котором читалась бы тайна сродни ее собственной. Девушка чувствовала, как эта тайна вызревает в ее организме подобно вирусу, который мало-помалу убивает ее принадлежность к тесному людскому потоку. Им – опаздывать, переделывать в последний момент, заниматься сексом, пить таблетки и разогревать полуфабрикаты. А ей – гоняться за своим предназначением, пробираться в жилища мертвых и анонимно звонить из телефонных будок. Ведьме ведьмино. Машина встала у обочины. – Помнишь, о чем мы договорились? Говоришь про тело. Называешь улицу и дом. Вешаешь трубку. Смотри случайно не сболтни свой собственный адрес. И не вздумай назвать свое имя! Вообще ни слова лишнего! Улица Волопасов, 24. Найден труп женщины. И сразу жми на рычаг. Или хочешь, я позвоню? Вместо ответа София отстегнула ремень. Вжав голову в плечи, вышла в дождь. Саския с напряженным волнением тренера, который следит за выступлением подопечных, наблюдала, как девушка бежит к автомату, прикрывает за собой стеклянную дверь, стоит там, не решаясь снять трубку, потом наконец звонит. Разговор длится чуть дольше, чем нужно, – нет, она нормальная? ей что, общения не хватает? – но вот София уже возвращается к машине и, запустив с собой сырого холода, усаживается рядом. Заметив, что девушка мелко дрожит, Саския подкрутила ручку обогрева. – Мне показалось, разговор слегка затянулся? Все в порядке? – Все хорошо, – слабо улыбнулась София. – Отвезешь меня домой? Когда София вошла, отец разговаривал по телефону. – …Должно быть, это повысило сгущенность зрительной пневмы. Просто смажьте глаза соком фенхеля. Что? Нет, пока, я думаю, не стоит… О нет, Марта, это ни к чему… Я бы рад заехать к вам после клиники, но лучше я осмотрю вас у себя в кабинете. Хорошо. Ага. Хорошо. Кланяйтесь господину Велчу. До встречи. Да, обязательно. До встречи. Да. Да. Хороших выходных, Марта. Гай Верна положил еще говорившую трубку и озадаченно посмотрел на дочь. – Марта Велч из участкового управления. Опять выдумывает какие-то фантастические болезни. – Да она запала на тебя, вот и названивает. – Мне тоже так кажется. Пропишу ей притирание квасцами и вараньим калом, это поуменьшит в ее глазах обаяние супружеского греха. Отец и дочь усмехнулись, каждый глядя себе под ноги. – А ты почему не на работе? – спросила София, закончив отряхиваться от дождя в прихожей. – Еще и пяти нет. Гай Верна улыбнулся, вздохнул, покатал в стакане янтарную лужицу бурбона, но так ничего и не ответил. – Папа, мы ведь уже все обсудили. – Девушка подошла и погладила отца по плечу. – Я взрослый уравновешенный человек, присматривать за мной совершенно ни к чему. – Однажды твои дети заявят тебе нечто подобное, и ты тоже пропустишь это мимо ушей. Как прошел день? – Нормально, – кивнула София. И еще пожала плечами, чтобы усилить непринужденный вид. Потом хотела проследовать к себе в комнату. – Нормально… – медленно повторил отец. – Знаешь, я тебя, наверное, попрошу избегать этого слова по возможности. Все-таки я был женат на ведьме. У меня очень размытое представление о нормальном. – Пап… – Нет-нет, чтобы ты понимала… Простой пример. Как-то раз я дожидался Виолу дома. Была уже полночь, а она все не приходила. Звонить ее подругам я не стал, потому что… Потому что они все покрывали друг друга. Я поехал в этот отель в центре, «Монсальват». Не знаю, что я рассчитывал там увидеть. Наверное, уличить ее в неверности. Наверное, мне было бы легче, если бы так и произошло… – Гай Верна хмыкает, оглядывается вокруг себя и садится на край дивана. – Виоле всегда удавалось превзойти мои ожидания. Да, я застал ее с другим. Но я застал и нечто несравненно более оригинальное. В номере горели свечи, на полу валялись мертвые петухи… У кровати стояли бокалы. Я потом заметил, что в бокалах на донышке была кровь, а к стенкам прилипли цветные перья. Твоя мать и ее чернокожий… ухажер… и не думали останавливаться, они даже не заметили меня. Не отозвались на оклик. Они были в каком-то трансе. И я просто ушел оттуда. А самое смешное, что позднее Виола и не пыталась оправдываться или уверять меня, что это больше не повторится. «Для ведьм это нормально», – сказала она. София села рядом и накрыла руку отца своей. За последние три дня он словно постарел. Скулы, подбородок и шею обметала щетина. Его элегантная серебристая шевелюра растрепалась и обвисла на лоб. Всегда поджарый и подтянутый, он даже как будто немного обрюзг. Как бы София ни уверяла отца в том, что она не намерена идти по стопам матери, это не могло вернуть ему прежнее присутствие духа. Девушке было тягостно узнавать все новые истории из прошлого родителей, которые отец преподносил с видом ироничной отстраненности. В каком-то смысле было проще, когда мама оставалось просто фигурой отсутствия, грустной тенью, всегда таившейся где-то за плечом, за пределами поля зрения. Но сказать об этом отцу она не решалась. Ведь он впервые мог не носить застарелую боль в себе. И, должно быть, ему казалось, что с каждым болезненным откровением он оставлял ей, Софии, все меньше оснований осуждать его за тот выбор, который он сделал в пользу умолчаний и лжи во всем, что касалось Виолы Верны. – Пап, я тебе ручаюсь, что петушиную кровь я не пила. Они что, про птичий грипп не слышали? Мы с подругой просто покатались по городу. Помнишь, я тебе рассказывала про Саскию? Это с ее сестрой я вчера встречалась. – Я просто очень за тебя переживаю, дочь. – Я знаю, пап. Я за тебя тоже волнуюсь. Главное, что мы теперь можем обо всем говорить. Слушай, ну а что-нибудь хорошее тебе вспоминается? О маме? Она же не сразу слетела с катушек? Гай Верна допил бурбон и откинулся на спинку дивана. – Никогда не забуду ее глаз. Синие-синие, как васильки. Она пришла ко мне на прием, потом пришел следующий пациент, а я все не мог в них насмотреться. Тогда-то она меня и приворожила, не иначе. Особой надобности в том не было, но я влил ей капель для расширения зрачков, чтобы она сама не смогла добраться до дома. Так я первый раз проводил ее. И тогда же, стоя на ее крыльце, поклялся себе, что она будет моей женой. Если б я только знал… А впрочем, оно того стоило. Виола подарила мне тебя. И знаешь, любовь к тебе – это единственное, что позволило ей сохранить хоть какую-то человечность.