Вообще-то алкоголь был разрешен, только на объемы крепкого действовало ограничение, но все предпочитали делать вид, что очень заботятся о здоровье и рейтинге посетителей. Закупали безалкогольный алкоголь, кофе без кофеина и синтезированный фарш. Марш как-то спросила, нет ли где-нибудь поблизости борделя, где у шлюх зашиты все дырки. За такие вопросы даже рейтинг не списывали – обычно люди не соображали, куда кидать репорт, хотя Марш-то точно знала, что нужно жаловаться на попытку получения незаконных сведений. Хорошо, что кругом идиоты. В баре было темно, только на стенах светились зеленью неоновые надписи. Люди казались не то мертвецами, не то рыбками в аквариуме с подсветкой, и это было славно – Марш одинаково не нравились люди, мертвецы и рыбки. Музыка гремела, как и всегда – густая, грозная, очень старая, судя по рычащему голосу певца, кажется, даже живого, а не сгенерированного Сетью. Лицензия на старую музыку стоила дешево, а эта наверняка шла бесплатно к пакету со скрипками и томными хрипами какой-нибудь толстухи. А пахло здесь отлично – сигаретами, синтетическим кофеинизированным концентратом, вываренными чайными листьями, а еще кажется кого-то вырвало. Вос-хи-ти-тель-но Бесси попыталась вырваться. Кажется, она что-то спрашивала, но Марш даже при желании ее бы не услышала, а желания у нее как раз не было. И отпускать девчонку она не собиралась. Она втолкнула ее в бар и закрыла дверь. В зеленом дыму приветливо мигнул красный огонек, и Марш стала пробираться к нему по тесному залу, словно к маяку. Чьи-то пальцы уверенно скользнули под фалды пальто. Она с улыбкой обернулась и крепко пожала прохладную ладонь под тонкой шуршащей печаткой. Она не услышала ни короткого электрического треска шокера, ни слов, которыми ее обложили, но ладонь моментально выскользнула из ее пальцев. Марш отошла на пару шагов и посмотрела на воротник. Аби молчал – репорта не было. Вообще-то по сценарию репорт должна была отправить она. Такие, как тот, в перчатке, не очень цеплялись за рейтинг, по крайней мере не волновались о его незначительных понижениях. Только вот Марш не волновалась даже о значительных. Красная искорка нетерпеливо мигнула. Марш отодвинула затемненный экран и жестом скомандовала Бесси сесть. Сама опустилась на жесткое сидение, а потом неторопливо вытащила из кармана крошечную белую скорлупку. Победно улыбнувшись продемонстрировала сидящим, а потом положила в центр стола и резко ударила по ней ладонью. По столу пробежали зеленые лучи. Марш слегка надавила на плечи Бесси, заставляя ее откинуться на спинку дивана, а сама подалась вперед, положив одну руку на стол, а другую, с браслетом, прижав к сидению. За едва различимым краем черной столешницы расползалась благословенная звенящая тишина. – Ты принес? – напряженно спросила она Даффи, такого наглого, чернявого и до противного похожего на Аби без модификаций. Даффи кивнул, даже не одарив ее одной из своих мерзких ухмылочек. Зацепил за край стола тонкую подставку с гибким щупом, на конце которого вибрировал рой синих искр. – А без светилки не нашел?! – возмутилась Марш. – Что толку в этой дряни, если все знают, что это такое?! Даффи с непроницаемым лицом надел на щуп елочный шар. – Работает? – уточнила Марш. – Да, работает, – заговорщицки прошептал Даффи. – Можем говорить. Зачем девчонку притащила? – Я обещала пирожное, – мрачно ответила она. – Сгоняй, лапушка? Щуплая светловолосая Иви, похожая на ребенка с фотографий из подборок про древние войны, сморщила крошечное личико и стала похожа на плачущего ребенка из тех подборок. – Ты обещала – ты и сгоняй. Марш на нее уже не смотрела. Она смотрела на рыжего Освальда, который нервно тер свой кривой пятнистый нос с такой силой, что тот покраснел, как у Брейсовского Деда. – Что такое? – Сны плохие снятся, – с вызовом ответил он. – А тебе – нет? – С чего бы мне снились плохие сны, – фыркнула Марш. – И тебе должны сниться хорошие. – Я в тебе не сомневался, – ухмыльнулся Освальд и продолжил тереть нос. Только взгляд у него был. Нехороший. Марш видела такие взгляды у людей, которые собирались делать глупости. Поэтому она перегнулась через стол и заглянула Освальду в глаза. – Ты помнишь о чем мы говорили? Даффи принес глушилку, но они все равно старались не говорить прямо. Аби их не слышит – его микрофоны глушит музыка, которая здесь за тем и играет, а синие искорки под елочным шаром рассеивают те слова, что могли бы пробиться. Но Марш все равно не хотелось снова начинать воодушевляющую тираду. Но, если подумать, какой у нее был выбор? Неопрятные пятна разноцветного стекла застыли на белоснежном полу. Марш так радовалась этим окнам – старинным, в деревянных рамах, с настоящим витражом. Только в гостиной на первом этаже. Как же, Гершелл разрешил. Такая глупость. Гершелл. «Довольна, Арто?! Хватит смеяться, сука!» Вообще-то это правда было смешно. – Тебе что, мало? – настойчиво повторила Марш. – Ты говорил, что не знаешь, где брать рейтинг после выпуска. Вы все говорили. Вы не умильные сиротки, вроде этой, – она кивнула на Бесси, – которым присылают подарочные боксы и делают инфоповод из каждого их достижения. У вас другой промоушен. И что, когда чуть-чуть осталось – вы обосрались? Три дома, заброшенных, слепых и черных, из старых построек. Тогда в каждой квартире были окна. Иви все ворчала, что это отвратительно и у нее от этих дырок в стенах приступы трипофобии, а Марш испытывала сентиментальные чувства к этому милому архитектурному атавизму. К тому же из окон красиво вырывалось пламя при взрыве – огню тоже хотелось дышать. Три дома, три комплекта взрывчатки и три симпатичных подрывных механизма в виде синих паучков. Три возможности для троих дурачков попробовать свои силы, и три возможности для Марш поверить, что теперь-то у нее все получится. – Можно вести эфиры, – мрачно сказал Даффи. – Ага, – удовлетворенно кивнула Марш. – Можно. Знаешь сколько таких, как ты ведут эфиры? Аве Аби! Покажи осу… ах, да. Она подняла руку с браслетом, стараясь держать ее подальше от края стола и вручную зашла в галерею достижений. Быстро пролистала все формальные ачивки, и выбрала ту единственную, что чего-то стоила. Синяя с серебром оса, «Лучшая акция недели». Три миллиона зрителей со всего мира. Со всего мира – всего три миллиона, целых три миллиона. Шесть миллионов жадных глаз и искривленных губ. Ну. Может, глаз было чуть меньше. Оса забилась над ее ладонью, пытаясь вонзить жало в перчатку. Бесси завороженно подалась вперед, и Марш позволила ей погладить злую ачивку кончиком пальца, а потом сжала ладонь, рассыпав осу голубыми искрами. – Видели? Лучший эфир недели. Знаете почему у меня только одна такая ачивка? Даффи молчал. Освальд перестал тереть нос и мрачно смотрел на жидкую пену в кувшине с пивом. – Вы разъедетесь по жилым кварталам, жить на пособие и сраться с соседями, – веско сказала Марш, – нихера никому не доказав. Будете собирать по тухлым конвентам очки симпатий по три-четыре позиции. Всю жизнь. Увлекательную и полную впечатлений. – Что ты делала на эфире? – спросил Освальд. Она улыбнулась. Марш много заплатила за то, чтобы узнать о том, чего на самом деле хочет общество. Чего ждут три миллиона случайных зрителей в сети, что хотят жадные глаза и перекошенные рты. Освальд тоже скоро узнает. – Ты так не сможешь, – хмыкнула она. – Почему нельзя просто показать записи? – оскалился Даффи. – У нас хороший материал. Как только снимут блок с Аби, можно будет выложить в сеть, и не придется больше ничего поджигать! – Когда в следующий раз подтираться соберешься – возьми бумажку, сложи вчетверо, пронеси мимо жопы и смой в сортир, – посоветовала Марш. – Горящий дом – это еще не акция. И даже не инсталляция. За это рейтинг не дают. Аби понизит вас на двести… а кого-то из вас на двести семьдесят позиций, и через десять минут про вас все забудут. Но можно, конечно можно выложить записи подготовки без финальной акции. А потом создавать прочий беспроигрышный контент и верить, что проснетесь знаменитыми. Все уже попробовали вести канал-дневник и собирать конвенты с обзорами игрушек для наладонников? Только не говорите, что еще кто-нибудь пробовал на гитаре играть – это даже для вас слишком. Она всю жизнь вела дела только вот так. Подставляя людям худшее в себе, словно под свет софитов, позволяя назначать себя виноватой, с готовностью принимая ответственность за чужие грехи. Ей не жалко – пускай. У нее много своих, и чужим места хватит. Лишь бы люди, свалив на нее всю вину, делали что она хочет. И они делали. Освальд заткнулся и перестал тереть нос. Иви появилась из ниоткуда с картонной тарелкой, на которой лежало хрустящее слоенное пирожное. В присыпанных пудрой лепестках скрывалась взбитая с загустителем консервированная фруктовая кожура. В «Тихушке» такого не подавали, видимо, Иви пришлось сбегать в одну из палаток. Марш представила, как Иви мнется, решая, купить ли самое дешевое пирожное. И как она не решается его купить. Эта фантазия не принесла Марш никакой радости. Хоть пиво было хорошим – водянистым, почти без ржавого привкуса синтезированного хмеля, зато с хорошо ощутимой спиртовой горечью. Она бросила быстрый взгляд на Бесси. Она сидела, зажав одно ухо ладонью, а второй отщипывала по кусочку от пирожного, которое поставила на колени. Наверняка Аби пытался перекрыть шум. Ей даже стало жаль Бесси – социальному помощнику в дохлом наушнике местную систему не переорать, как бы ни старался. – Ты так осу получила, да? За взрыв? – спросила Иви, которой пересказал разговор Освальд. Странно, что она вообще поняла, что он говорил – Марш казалось, что она просто слушает голос. Она молча кивнула. Даже смогла улыбнуться. Ей нравилось когда люди сами придумывали истории и отговорки.