Несколько мгновений в последний раз в жизни Менгу, теперь принявший имя Петра, видел перед собой колышущиеся степные травы и даже словно ощущал их запах. – Ты же вроде запретила нам убивать татар, – слегка усмехнувшись, промолвил Пургас и поднял на нее глаза. – Ты его знала? Она кивнула. – Так это тот самый, кто… Он знал, что ее мать убил татарин, но она почти забыла, что сказала ему, будто татарин также изнасиловал ее саму. Что бы Пургас ни имел в виду, она кивнула. Он огляделся. – Мы не можем его здесь оставить, – заметил он. – Нас убьют, – прошептала она. – Не думаю. Мытари уехали. Вот почему я шел в Русское. Никто ни о чем не узнает. – Он озабоченно поглядел на нее. – Для начала, – с грустью произнес он, – нам придется убить коня. А животинку, – он с отвращением посмотрел на мертвеца, – очень жаль. Янка никогда не восхищалась ловкостью и умелостью мужа больше, чем в этот день. Он точно знал, что делать, и выполнял задуманное удивительно быстро. Сначала он взвалил тело татарина на седло. Потом, успокаивая, тихонько уговаривая прекрасного коня, увел его вглубь болот. Потом, в уединенном, сокрытом от глаз месте, вырыл яму, а затем, надежно привязав коня так, чтобы его голова располагалась над ямой, перерезал ему горло. Застигнутый врасплох, конь неистово забился, попытался оборвать повод и тяжело упал на колени. Пургас собрал всю конскую кровь в приготовленную для этого яму. Спустя час он ловко рассек трупы коня и его хозяина на части, которые удобно было переносить, и стал одну за другой сжигать на костре. А еще сжег всю одежду, вооружение и упряжь татарина, кроме плаща и аркана. Наконец от убитых осталась только груда костей с обугленной плотью, голова татарина, которую Пургас почему-то не сжег, и куча пепла, который он сбросил на дно ямы и закопал. Когда он закончил работу и разбросал оставшийся мусор по земле, то, даже если бы кто-нибудь и нашел это место, никогда бы не догадался, что здесь происходило. – А теперь, – сказал он ей, – нам нужно дерево. И я знаю такое, совсем рядом. Он привел ее к могучему дубу и указал на дупло, темневшее высоко на стволе. – Там когда-то была борть, – сказал он ей. – Я нашел ее в прошлом году. Сейчас она опустела. Но под ней глубокое дупло, оно уходит вниз по стволу. А теперь помоги мне поднять туда кости. Увязывая кости в прочный плащ, они за несколько раз перенесли их к подножию дерева. – А сейчас подай мне аркан, – попросил он. – Через несколько мгновений он взобрался на ветви около дупла. Спустив вниз веревку, он велел Янке привязать к ней плащ и, раз за разом погружая сверток внутрь полого ствола, спрятал улики. Наконец все кости исчезли. Потом он сжег плащ и аркан и развеял пепел. – Татары станут искать в реке и на земле, – объявил он, – а на дереве, в дупле, поискать не догадаются. – А как быть с этим? – спросила Янка, указав на лежащую на земле и устремившую на нее взор без всякого выражения голову, на знакомое лицо со шрамом на месте отрубленного уха. Он улыбнулся: – Есть у меня одна придумка. Прошло еще две недели, прежде чем боярин Милей вернулся из Русского в Муром. Прибыв туда, он обнаружил, что город охвачен беспорядками. Крестьяне окрестных деревень наотрез отказывались платить дань; на мусульман – сборщиков податей совершили несколько нападений. Татарские власти пришли в ярость, местные жители ожидали возмездия. Ходили слухи, будто великий князь Александр Невский готовится отбыть в Орду и умолять хана о снисхождении. Настали черные времена. А еще пропал Петр-баскак. И вправду, в самый день его приезда к Милею явился десятский с вопросом, когда тот последний раз видел Петра. – Он собирался безотлагательно поехать прямо в Муром, – заверил Милей татарского воина. Было предпринято тщательное расследование. Татарские власти объехали все деревни между Русским и Муромом и допросили всех от мала до велика. Поскольку последний раз Петра видели в Русском, там провели обыск и прочесали дно реки. Все было напрасно. Поздней осенью подозрения в конце концов пали на маленькую деревушку на Оке, где крестьяне летом взбунтовались против мытарей, но не было никаких доказательств, что Петр хотя бы заезжал туда. Он словно бы исчез с лица земли. На четвертый день после своего возвращения Милей решился на великий обман. Он вынашивал эту ложь с тех пор, как вернулся в Муром. Более того, он подозревал, что рано или поздно ему могут предъявить обвинения в убийстве татарина. Однако, поскольку он мог доказать, что весь тот день провел в деревне, не делая ничего предосудительного, он осмелел и решил рискнуть. Он просто не мог противиться искушению. Поэтому, когда к нему приехал сын Петра и вежливо спросил, не покупал ли у него отец землю под монастырь, Милей покачал головой: – Увы, нет. Место не пришлось ему по вкусу. Жаль, – добавил он, спокойно глядя на молодого человека. – Я был бы рад, если бы он согласился. – Значит, деньги он тебе не передавал? Милей покачал головой: – Ни гроша. Против него не было никаких доказательств. Если они когда-нибудь и найдут тело татарина, то едва ли будут рассчитывать, что при нем окажется кошель с деньгами. И как же ему посчастливилось, что он не составил купчую крепость на землю, никто ничего не докажет! Сын Петра уехал. Ему ничего более не оставалось, разве что назвать боярина лжецом. Спустя неделю на деньги, якобы полученные от продажи земель под Муромом, Милей купил у великого князя еще один участок чернозема в Русском. Удача ему улыбнулась. 1263 Пути Господни неисповедимы. Весной следующего года, еще до того, как растаял снег, боярин Милей отправился в свое имение Русское. Стоя у себя на крыльце и обводя взглядом широко раскинувшуюся местность, он в первую очередь заметил плодородную землю за рекой. А теперь вся она, протянувшаяся на несколько верст к северу от Грязного, принадлежала ему. Он рано приехал в деревню, поскольку были у него большие планы. Предварительно он купил нескольких рабов у мусульман-мытарей. Безусловно, некоторых из них обратили в рабство незаконно, за то, что они не сумели заплатить всю требуемую дань. Но едва ли кто-то станет беспокоиться из-за этого здесь. К тому же они были добрые славяне, работящие смерды, именно такие ему всегда и требовались. Новые рабы должны были прибыть в Русское в начале лета. Нашлись и поселенцы. Он собирался отдать в кортому часть своих новоприобретенных земель и сумел залучить к себе три семьи, разоренные новыми налогами; люди были только рады получить хорошие наделы на сносных условиях. «В целом татары были ко мне добры», – с усмешкой подумал он. В первое воскресенье апреля началась оттепель. Каждый день на голубом небе светило теплое солнце. Вскоре, по мере того как стала обнажаться из-под снега земля, рядом с тоненькими бурыми ручейками начали появляться огромные откосы серой слякоти. На реке, там, где истончился лед, кое-где показались бурые и зеленоватые грязные участки. В среду на той неделе, оглядывая местность с крыльца, он заметил маленькие черные проталины – холмики плодородного чернозема, пробивающиеся из-под снега на восточном берегу реки. И тут, когда он переступал порог, боярину Милею показалось, будто кто-то вонзил ему нож в сердце. Он замер, прижав руку к груди. Но не могло же сердце у него отказать, он еще не настолько стар. Он сделал глубокий вдох, но не почувствовал боли, да и дышал вполне свободно. Он посмотрел на руки: не посинели ли кончики его пальцев, как бывает при сердечных недугах? Но все было как всегда. Боярин осторожно вышел со двора, поплотнее запахнув меховую шубу, хотя на улице было тепло. Более ничего странного с ним не случилось. Он обошел деревню и отправился к старосте. Староста собирался за реку, и Милей решил отправиться с ним. Они с грехом пополам перебрались на другой берег в маленькой лодке-долбленке. Тут-то и произошло что-то странное. Едва Милей ступил на восточный берег, как ноги словно бы охватило пламя. Он сделал еще шаг, другой – и вскрикнул от боли. – Что с тобой, господин? – Старый управитель изумленно смотрел на него. Милей в ужасе уставился на свои ступни: – Точно огнем объяло… когда я из лодки вышел… У тебя ноги не болят?