— О тебе никто не должен знать, — ожидаемо. Хмыкаю. — Боитесь утечки? — Осторожность лишней не бывает, — отвечает проводник с интонацией, подозрительно смахивающей на тон полковника. На это возразить нечего, поэтому замолкаю. Мы снова оказываемся у кабинета Коннери, в котором состоялась наша первая беседа. По правде говоря, не понимаю, почему вчера этим все и ограничилось, меня отвели в комнату и оставили (дословно) “отдыхать”. Хотят усмирить бдительность? Что бы они ни планировали, тот, кто годами недоедал, недосыпал и находился в постоянном холоде, никогда не откажется от теплой постели и сытной еды. Дверь ползет в сторону, а Пит отходит, делая мне приглашающий жест. Хмурюсь: — Ты не идешь? — Беседа приватная, — мне кажется, или в голосе Пита обида? Пожимаю плечами и захожу в кабинет, дверь со змеиным шипением ползет за спиной, чтобы вернуться на свое место. — Доброе утро, Кэмерон, — полковник снова за столом сбоку от огромного окна. Бодр, свеж и подтянут. — Утро, полковник, — отвечаю. Добрым оно мне не кажется, равно как и любое другое. То, что здесь тепло и светло, еще не значит, что мне не следует опасаться за свою жизнь. Коннери кивает, принимая мой ответ, и делает приглашающий жест в сторону кресла для посетителей. Сажусь. — Тебе хотелось гарантий, — сообщает полковник без театральных пауз, и на том спасибо. — Вот они, — он подвигает мне лист, лежащий перед ним. — Читать умеешь? Игнорирую вопрос человека, прекрасно знающего, что до двенадцати лет у меня была возможность посещать школу, и впиваюсь взглядом в мелкий шрифт напечатанного на бумаге текста. Договор короток, но предельно ясен: я, Кэмерон Феррис, обязуюсь тайно участвовать в операции по поимке террористической группировки, в случае ареста главы которой, с моего отца, Ричарда Ферриса, будут сняты все предъявленные ранее обвинения, и он будет немедленно освобожден. Отрываю глаза от текста. — Даже временное жилье в Верхнем мире? — удивляюсь. — Пока твой отец не восстановится и не найдет работу, — кивает Коннери. — Это дело очень важно для государства, и оно готово платить. Разумеется, если твои услуги окажутся полезными. — Разумеется, — отвечаю эхом. Еще раз пробегаю глазами текст, потом отодвигаю от себя лист, поднимаю голову: — Ну и что? Это бумага. Ее можно сжечь, и поминай, как звали. Но полковник ни капли не смущен, он готов к моей реакции. — Если мы подпишем эту бумагу, то прямо сейчас мы с тобой едем в офис Цетрального банка, где арендуем ячейку, пароль к которой будешь знать только ты. Подходит? Надеюсь, козырек кепки достаточно скрывает лицо, и полковник не видит, как загорелись у меня глаза. Это все выглядит таким реальным… Черт, это может быть правдой! Плевать, что я не шпион, где я, а где террористы, но, черт возьми, это шанс, то, чего у меня не было все эти годы. — Подходит, — отвечаю сдержанно, хотя мое сердце готово выпрыгнуть из груди. На губах полковника легкая улыбка, в которой только слепой не заметит самодовольства. Конечно же, он знал, что я на все соглашусь. Он подписывает договор и протягивает мне ручку, в последний момент понимаю, что у меня нет даже подписи, пишу в графе свою фамилию. Почерк неровный, мне не приходилось держать в руках пишущие принадлежности не один год. — И все же, почему я? Все, договор подписан, пути назад для меня нет, но хочу знать. Коннери приподнимает брови. — Я думал, мы вчера все выяснили. Нам есть, что тебе предложить, ты подходишь по возрасту и складу ума. — Много других, кто подойдет под это описание. — Не думаю, — полковник дарит мне внимательный взгляд, явно раздосадованный моим упорством, и тянется к ящику стола. Снова снимки. Коннери медленно, словно смакуя мою реакцию на каждое свое движение, раскладывает фотографии в ряд. Одну за одной, одну за одной… Сглатываю. Каждый снимок как удар под дых. — Других много, — произносит полковник, — но никто из них не умудрился в течение четырех лет водить за нос кучу народа, прикрываясь только опечаткой в документах. Больше ничего не следует говорить. Вот теперь карты раскрыты. Смотрю на Коннери, не моргая, поражаясь и, признаю, даже восхищаясь этим человеком. Зная правду, рискнуть отправить меня… — Питер не в курсе, — получаю ответ еще прежде, чем успеваю задать вопрос. — Это ни к чему. Этот разговор только между нами, буду обращаться к тебе так же, как и раньше, — придушенно киваю, все еще не найдя в себе сил оторваться от снимков. Четыре года эти лица оставались лишь в моей памяти. — Итак, — Коннери приподнимается, — едем в банк? — Можно еще минуту? — голос звучит придушенно. По лицу полковника скользит понимание, и он смущенно отводит глаза. — Конечно, — отходит к окну. А я еще целую бесценную минуту сижу и смотрю на яркие снимки. На смеющуюся девочку и ее счастливых родителей, которых так часто вижу во сне. Минута истекает. Решительно поднимаюсь. Нет смысла продлевать агонию. Этих людей больше нет. — Ты в порядке? — кажется, полковник обеспокоен моей сентиментальностью. — Разумеется, — отвечаю уже твердым голосом. Полковник удовлетворен. *** А уже через час мы, и правда, оказываемся в отделении Центрального банка и закладываем договор в ячейку. Выгляжу нелепо в вещах с чужого плеча в компании одетого с иголочки эсбешника. Люди удивленно оборачиваются на нас, провожают взглядами, когда выходим из флайера, когда заходим в банк и идем через огромный зал к менеджеру, с которым у Коннери заранее назначена встреча. Да и сам клерк смотрит на меня с плохо скрываемым любопытством, но под тяжелым взглядом полковника не решается ничего спросить и усиленно клеит на лицо профессиональную улыбку доброжелательного идиота. Клиентоориентированный сервис, мать его… А когда возвращаемся во флайер, и молчаливый водитель несколькими уверенными движениями поднимает его в воздух и ловко встраивается в транспортную магистраль, Коннери склоняется ко мне и спрашивает: — Все нормально? Непроизвольно дергаюсь. Чертовы рефлексы — не терплю приближения посторонних. А посторонние для меня все. Пожимаю плечом: — Порядок. Полковник хмурится, но не настаивает на откровенностях. Просто сидит напротив, сложив руки на груди, и наблюдает. Стискиваю зубы. Ощущение, что его взгляд сейчас протрет во мне дыру. Что он вообще пытается разглядеть?! К черту Коннери. Отворачиваюсь и всю дорогу смотрю в окно. Узнаю некоторые районы, отмечаю множество новых высоток, выросших то там, то здесь за прошедшие несколько лет. Холодные острые шпили смотрят в небо, напоминая иголки дикобраза… *** Питер встречает нас в гараже и провожает меня до комнаты, где на столе уже дожидается самоподогревающий пищу поднос с ароматным обедом. Проводник оставляет меня пировать в одиночестве и обещает прийти через час. Принимаюсь за еду, пытаясь выкинуть из головы лишние мысли и просто наслаждаться вкусом. Я не из тех, кто готов продаться за тарелку еды. Таких на заводе было большинство, и не мне их судить. Но где-то в глубине души приятно осознавать, что мне удалось продаться за нечто большее, а вкусная пища — всего лишь бонус. Питер возвращается ровно через час. Вид у него не слишком радостный, кто его знает, отчего, но мне почему-то кажется, что все из-за того, что его не посвятили с утра в наши с полковником дела. Тем не менее, Пит не спрашивает, куда мы ездили и что делали, а я не горю желанием делиться впечатлениями. Между мной и содержимым банковской ячейки еще целая пропасть. — Куда мы идем? Питер бросает на меня удивленный взгляд, не ожидая вопроса. — Для проведения первого инструктажа. — А сколько их будет? Пожимает плечами: — На усмотрение полковника. Звучит, как “На все воля Божья”. Оставляю свое мнение при себе. Вряд ли оно кому-нибудь интересно. К моему удивлению, мы не идем в кабинет полковника, а проходим по коридору дальше и входим в двери с внушительной табличкой “Конференц-зал”. Очевидно, этот зал предназначен для очень скромных конференций, потому как там обнаруживается только большой экран в человеческий рост и три ряда скамеек. А еще здесь Коннери. — Здравствуй, Кэмерон, — приветствует он, будто мы с ним не виделись чуть больше часа назад.