– С сегодняшнего дня, если крестьяне из соседних деревень попросят воды, мы дадим им воды. Пока я жив, никому не будет запрещено брать воду из колодца. Если больные захотят, чтобы их лечили, ты обеспечишь им эту возможность. В моем владении никого не будут бить, и каждый будет иметь право на отдых. Днем Амин постоянно находился на ферме, и по вечерам ему не хотелось слышать детские крики и жалобы Матильды, чувствовать на себе злобные взгляды сестры, для которой жизнь на далеком холме стала невыносимой. Амин играл в карты в прокуренных кафе. Он пил дешевое спиртное в забегаловках без окон, вместе с другими мужчинами, такими же смущенными[31] и такими же пьяными. Часто он встречал старых приятелей из гарнизона, молчаливых военных, и был им признателен за то, что они не заводили с ним долгих разговоров. Однажды вечером Мурад пошел вместе с ним. На следующий день Амин не мог вспомнить, при каких обстоятельствах и при помощи каких уловок бывший ординарец получил разрешение его сопровождать. Но в тот вечер Мурад сел в машину, и они вместе отправились в забегаловку на шоссе. Они вместе пили, и Амин не обращал на него внимания. «Пусть надерется, – думал он. – Пусть напьется, осоловеет, отупеет и свалится в канаву». Их занесло в убогое кабаре, где играл аккордеонист, и Амину захотелось танцевать. Ему захотелось стать другим человеком, на которого никто не рассчитывает, чья жизнь легка и беззаботна, приятна и греховна. Его ухватил за плечо какой-то мужчина, и они стали раскачиваться из стороны в сторону. На его партнера напал приступ хохота, и смех волной распространился по залу, заразив словно по волшебству всех посетителей. Они гоготали, разинув рты и демонстрируя почерневшие зубы. Некоторые хлопали в ладоши и отбивали ногами такт. Высокий истощенный мужик издал пронзительный свист, и все повернулись к нему. «Ну что, идем?» – сказал он, и все поняли, куда они сейчас отправятся. Они прошли по окраине старого города и добрались до Мерса, «закрытого квартала». Амин был пьян, у него перед глазами все расплывалось, он шатался, и незнакомцы, сменяя друг друга, поддерживали его. Кто-то помочился на стену, и всем сразу тоже захотелось справить нужду. Амин мутным взором следил, как длинная струя мочи стекает с крепостной стены на мостовую. Мурад подошел к нему: хотел отговорить его идти дальше по широкой улице со стоявшими вдоль нее борделями, которые держали сварливые матроны. Улица превратилась в темный и узкий переулок, заканчивающийся тупиком, где мужчин, потерявших бдительность в предвкушении телесных удовольствий, поджидала группа шпаны. Амин грубо оттолкнул Мурада и бросил на него злобный взгляд, когда тот положил руку ему на плечо. Они остановились перед какой-то дверью, и один из мужчин постучал. Послышалось позвякивание, потом шарканье шлепанцев по полу, потом звон нанизанных на руку браслетов. Дверь отворилась, и стайка полуголых женщин налетела на них, как саранча на богатый урожай. Амин исчез так неожиданно, что Мурад этого даже не заметил. Он хотел оттолкнуть брюнетку, схватившую его за руку и потащившую в маленькую комнатушку, где помещались только кровать и протекающее биде. От выпивки он стал медлительным, ему не удавалось сосредоточиться на главной цели – спасти Амина, – и в нем начал закипать гнев. Девушка, возраст которой невозможно было определить, пряно пахла гвоздикой. Она спустила с Мурада брюки с такой сноровкой, что он испугался. Он смотрел, как она расстегивала то, что заменяло ей юбку. Свежие царапины у нее на ногах складывались не то в рисунок, не то в символ, смысл которого Мурад не мог понять. Ему захотелось вонзить ногти в глаза проститутки, наказать ее. Девушка, по-видимому, такой взгляд замечала не впервые, а потому на секунду замерла. Явно такая же пьяная, как Мурад, или обкурившаяся, она обернулась и посмотрела на дверь, потом передумала и растянулась на матрасе: «Давай быстрей. А то жарко очень». После он не мог сказать, что случилось: может, всему виной была эта фраза, может, пот, струившийся у девушки между грудей, или мерный скрип, доносившийся из соседних комнат, или возникшее у Мурада ощущение, будто он слышит голос Амина. Но там, перед той девушкой с расширенными зрачками, ему привиделись картины войны в Индокитае и армейские бордели, устроенные для солдат чиновниками по делам коренных народов. Он снова услышал те звуки, почувствовал тяжелую влажность воздуха, увидел буйные непроходимые заросли без конца и края, которые однажды попытался описать Амину, но тот не понял, насколько они смертоносны, насколько похожи на кошмар. Он сказал: «Надо же, джунгли, какое невероятное место!» Мурад обхватил себя за голые плечи, почувствовал под пальцами холод, и ему показалось, будто комнату заполнил рой мошкары и его шея, живот покрылись зудящими красными пятнами, не дававшими ему спать по ночам. У себя за спиной он слышал крики французских офицеров и думал, что не раз видел вывалившиеся наружу кишки белых мужчин, видел, как эти люди умирают, как вместе с изнурительным поносом уходит жизнь из христиан, потерявших рассудок в бессмысленных войнах. Нет, убивать – не самое трудное. Когда он себе это сказал, то у него в голове стали раздаваться щелчки спускового крючка, и он несколько раз стукнул себя по виску, чтобы разум очистился от мрачных мыслей. Проститутка, которой хозяйка велела делать дело побыстрее, потому что клиенты ждут, с усталым видом поднялась с кровати. Как была, голая, она подошла к Мураду и сказала: «Ты больной?» – а когда старый солдат, сотрясаясь от рыданий, принялся биться лбом о каменную стену, позвала на помощь. Их с Амином вышвырнули вон, а хозяйка борделя плюнула в лицо бывшему ординарцу, когда тот понес какой-то бред. Проститутки набросились на него, стали кричать, измываться над ним, осыпать оскорблениями. «Будь ты проклят! Будьте вы оба прокляты!» – вопили они. Они с Амином побрели куда глаза глядят. Теперь они были одни, все от них сбежали, а Амин не помнил, где оставил машину. Он остановился на обочине дороги и закурил сигарету, но после первой же затяжки его затошнило. На следующий день он сообщил работникам, что его помощник заболел, и ему стало грустно, когда он заметил у них на лицах облегчение и даже радость. Матильда предложила свою помощь и лекарства, однако получила резкий короткий ответ, что Мураду нужно отдохнуть. – Просто отдохнуть, и больше ничего, – отрезал Амин и добавил: – Думаю, нам надо его женить. Нехорошо быть таким одиноким. Часть VIII Двадцать лет Мехки работал фотографом на авеню Республики. Когда позволяло время – то есть часто, – он разгуливал взад-вперед по авеню, повесив фотоаппарат на плечо, и предлагал прохожим их сфотографировать. В первые несколько лет ему было непросто конкурировать с молодым армянином, который знал всех и каждого от чистильщика обуви до владельца бара, и уводил у него клиентов. В конце концов Мехки понял, что в поиске моделей нельзя полагаться только на случай. Что мало быть настойчивым, снижать цену и перечислять свои таланты. Нет, прежде всего следовало обращать внимание на тех, кто хочет сохранить на память настоящий момент. Тех, кто считает себя красивым, кто чувствует, что стареет, кто видит, как его дети растут, и грустно повторяет: «Как бежит время!» Нет смысла задерживаться возле стариков, возле деловых людей и домохозяек с усталыми, озабоченными лицами. Дети – это всегда беспроигрышно. Он строил им гримасы, рассказывал, как работает фотоаппарат, и родители поддавались соблазну запечатлеть на кусочке картона ангельский лик своего отпрыска. Мехки никогда не делал снимки своих родных. Его мать не сомневалась, что фотоаппарат – адское устройство, отбирающее душу у тех, кого гордыня побудила позировать перед объективом. Поначалу Мехки делал снимки для документов, но мужчины нередко запрещали фотографировать своих жен. Некоторые высокопоставленные марокканцы даже посылали в администрацию генерал-резидента угрожающие письма, где сообщали, что они всеми силами будут противиться тому, чтобы их жены показывали лицо незнакомым мужчинам. Французы сдались, и многие каиды и паши ограничивались тем, что предоставляли властям краткие описания внешности своих жен, и эти описания приобщали к документам, удостоверяющим личность. Однако всем прочим клиентам Мехки предпочитал влюбленных. И в тот весенний день ему на глаза попалась самая красивая пара из тех, что ему доводилось встречать. Погода была теплая, сулившая приятную прогулку. Центр города был залит мягким светом, который ласкал белые фасады домов и подчеркивал ярко-красные пятна герани и гибискуса. В толпе выделялись двое молодых людей, он подбежал к ним, держа палец на кнопке фотоаппарата, и совершенно искренне сказал: – Вы такие красивые, что я сфотографирую вас бесплатно! Он проговорил это по-арабски, и молодой человек, европеец, поднял руки, показывая, что не понял ни слова. Вынул из кармана банкноту и протянул Мехки. «Влюбленные юноши щедры, – подумал тот. – Им хочется произвести впечатление на подружку, со временем это пройдет, но пока что Мехки это на руку». Так рассуждал фотограф, и был он так счастлив, так воодушевлен, что не обратил внимания на то, что молодая женщина занервничала и стала озираться, словно беглянка. Она вздрогнула, когда молодой человек, одетый в куртку американского фасона, тронул ее за плечо. Они были так прекрасны, так ошеломительно прекрасны, что Мехки словно ослеп. Ни на секунду ему не пришло в голову, что они совсем не подходят друг другу. Не хватило проницательности понять, что эти двое не созданы для того, чтобы быть вместе. Что она забыла на центральной улице среди дня? Она, еще почти ребенок, скорее всего из приличной семьи, из уважаемой семьи, где дочери положено носить прямые юбки и жакеты строгих цветов. Она не имела ничего общего с таскавшимися по авеню шалавами, ускользнувшими из-под надзора отцов и братьев и забеременевшими после бурного свидания на заднем сиденье машины. Эта девушка была поразительно свежа, и Мехки, хватая фотоаппарат, воспринимал как настоящее чудо, что ему суждено запечатлеть этот миг для вечности. Ему казалось, что на него низошла благодать. Этот быстротечный момент, это лицо, еще ничем не оскверненное, не тронутое ни рукой мужчины, ни тенью грехов, ни тяготами жизни. Это и отпечатается на пленке: наивность юной девушки и ее взгляд, в котором угадывается жажда приключений. Молодой человек тоже был очень красив – достаточно было посмотреть, как прохожие, и мужчины и женщины, оборачиваются, чтобы взглянуть на его мускулистую фигуру, высокую и сухощавую, на его крепкую шею, бронзовую от солнца. Он улыбался, и Мехки не мог устоять. Для него много значила красота губ и ровных зубов, еще не испорченных постоянным курением и плохим кофе. К счастью, чаще всего его модели, когда позировали, закрывали рот, но этот молодой человек был полон такой радости, чувствовал себя таким везучим, что все время смеялся и говорил. Девушка отказалась сниматься. Она хотела уйти и что-то прошептала на ухо молодому человеку, но Мехки не расслышал. Но парень настаивал, он схватил девушку за запястье, заставил ее повернуться и попросил: – Ну давай, всего минута, а нам останется на память. Сам Мехки не сказал бы лучше. Несколько секунд ради воспоминания на всю жизнь – это был его слоган. Стоя на многолюдной улице, она была так напряжена, так закрыта, что Мехки приблизился к ней и по-арабски спросил, как ее зовут. – Вот так, Сельма, улыбнись и посмотри на меня. Сделав снимок, фотограф дал молодому человеку квитанцию, и тот сунул ее в карман куртки. – Приходи завтра. Если не встретимся здесь, на авеню, я оставлю фото вон в той студии, на углу. Мехки смотрел им вслед, когда они удалились и смешались с толпой, запрудившей тротуар. На следующий день молодой человек не пришел. Мехки прождал его несколько дней и даже изменил свой обычный маршрут в надежде случайно его встретить. Фотография вышла очень удачной, и Мехки подумал, что это, возможно, самый лучший фотопортрет, какой ему доводилось сделать. Ему удалось передать свет майского дня, в кадр попали пальмы на заднем плане и вывеска кинотеатра. Влюбленные смотрели друг на друга. Она, хрупкая и смущенная, вглядывалась в красивое лицо своего спутника, который широко улыбался. Как-то вечером Мехки вошел в студию Люсьена, который проявлял его пленки и одолжил денег на покупку нового фотоаппарата. Они уладили свои дела, завершили расчеты, и в конце разговора Мехки достал фотографию из кожаной сумки: – Такая досада, что они ее не забрали! Люсьен, изо всех сил пытавшийся скрыть свой интерес к мужчинам, склонился над снимком и произнес: – Какой красивый парень! Жаль, что он больше не пришел. Мехки пожал плечами и потянулся за фотографией, но Люсьен его остановил: – Очень красивое фото, Мехки, правда очень красивое! Знаешь, ты растешь на глазах! Послушай, вот что я хочу тебе предложить. Я помещу снимок в витрину, это привлечет клиентов, и все узнают, что ты лучше всех фотографируешь влюбленных. Что скажешь? Мехки колебался. Конечно, он был падок на лесть и ему не помешала бы реклама, которую ему могла сделать эта фотография. Но он испытывал странное желание сохранить этот снимок для себя, для себя одного, чтобы эти двое стали его друзьями, его безымянными спутниками. Ему было страшновато отдавать их на растерзание алчным взорам прохожих на многолюдной улице, но Люсьен умел убеждать, и Мехки в итоге сдался. В тот же вечер незадолго до закрытия студии Люсьен выставил в витрину фотографию пилота Алена Крозьера и юной Сельмы Бельхадж. Менее чем через неделю Амин прошел мимо этой витрины и увидел снимок. Потом Сельма и Матильда пришли к выводу, что против них ополчилась сама судьба. Что судьба была на стороне мужчин, на стороне силы, на стороне несправедливости. Ведь весной 1955 года Амин редко бывал в новом городе. Рост числа нападений, убийств, похищений, все более жестокая реакция французской администрации на действия националистов привели к тому, что в городе установилась гнетущая атмосфера, и Амин не хотел в нее погружаться. Но в тот день он изменил своим привычкам и отправился в кабинет Драгана Палоши, который решил заказать в Европе саженцы фруктовых деревьев. – Приезжай ко мне на работу, поговорим о делах, потом я пойду с тобой в банк помочь тебе получить кредит, – сказал врач. Так все и произошло. Амин, сгорая со стыда, ждал в комнате, полной женщин, многие из которых были беременны. Почти час он обсуждал с врачом сорта персиков, слив, абрикосов, рассматривая что-то вроде каталога с картинками на глянцевой бумаге. Потом они вместе отправились в банк, где их принял мужчина с шелушащейся кожей. По словам Драгана, этот человек был женат на алжирке и жил за городом, близ одного из фруктовых садов, которые горожане арендовали для воскресных пикников. Банкир с воодушевлением и знанием дела подробно расспрашивал Амина о его сельскохозяйственных планах, что изрядно удивило фермера. В конце беседы они пожали друг другу руки, договор был заключен, и Амин вышел из банка с чувством исполненного долга. Он был счастлив и потому шел по авеню Республики, никуда не торопясь. Он думал, что имеет право спокойно прогуляться, посмотреть на женщин, подойти к ним настолько близко, чтобы почувствовать аромат их духов. Он не хотел возвращаться домой, а потому неспешно шагал по улице, засунув руки в карманы и окидывая взглядом витрины, шел, позабыв о городских беспорядках, о брате, об упреках Матильды по поводу его новых вложений. Он смотрел на выставленное за стеклом белье, на остроконечные бюстгальтеры и атласные трусики. Любовался шоколадными конфетами в витрине кондитера, знаменитого своей засахаренной вишней. И вдруг в витрине фотостудии заметил снимок. Несколько секунд он не верил своим глазам. Он нервно усмехнулся и подумал, что эта девушка на снимке удивительно похожа на Сельму. Наверное, она итальянка или испанка, во всяком случае жительница Средиземноморья, он решил, что она очень красива. У него перехватило горло. Ему показалось, что кто-то ударил его в живот, и все тело напряглось от гнева. Он подошел вплотную к витрине, но не для того, чтобы получше рассмотреть снимок, а чтобы загородить его от взглядов прохожих, разгуливающих по авеню. У него создалось ощущение, будто его сестра стоит голая на виду у толпы, и чтобы спасти честь Сельмы, он может только заслонить ее своим телом. Амину хотелось разбить лбом стекло, схватить фотографию и убежать, и он с трудом взял себя в руки. Он вошел в студию и увидел Люсьена: тот подсчитывал выручку, сидя за деревянным прилавком. – Чем могу помочь? – осведомился хозяин. Он с беспокойством посмотрел на Амина. Чего от него хочет этот хмурый араб с недобрым взглядом? Очень удобный момент. В студии нет посетителей, и этот бесноватый, вероятно националист, может, даже террорист, скорее всего, собирается разделаться с ним, просто потому что он один, он беззащитен и он француз. Амин вытащил из кармана носовой платок и вытер лоб: – Меня интересует фотография в витрине. Та, с молодой девушкой. – Вот эта? – спросил Люсьен, медленно подошел к подставке, снял фотографию и положил ее на прилавок. Амин долго, молча смотрел на нее и наконец спросил: – Сколько? – Простите? – Сколько стоит это фото? Я хочу его купить. – Но оно не продается. Эта пара за него заплатила и должна прийти и его забрать. Пока что они не появлялись, но не стоит отчаиваться, – ворчливо произнес Люсьен и рассмеялся. Амин бросил на него зловещий взгляд: – Скажите, сколько оно стоит, и я заплачу. – Но я ведь уже сказал, что… – Послушайте, эта девушка, – Амин ткнул пальцем в листок картона, – эта девушка – моя сестра, и у меня нет ни малейшего желания оставлять ее хотя бы еще на минуту в витрине вашего магазина. Скажите, сколько я вам должен, и я уйду. Люсьен не хотел проблем. Ему пришлось покинуть Францию из-за унизительного шантажа, и он перебрался в другой мир – как оказалось, такой же недобрый, хоть и более солнечный, – с твердым намерением держать в секрете свои желания, не изменяя им. Ему постоянно говорили, как строги понятия о чести у арабов. «Тронь их женщин – и тебя порежут от уха до уха», – сказал ему один клиент, когда он только что открыл фотостудию. Люсьен подумал: «Тут я ничем не рискую». За несколько дней до появления Амина он прочел в газете статью о том, как один чиновник не то в Рабате, не то в Касабланке получил удар кинжалом. Напавший на него старик марокканец обвинил его в том, что тот коснулся платка, закрывавшего лицо его жены, рассмеялся и сказал: «Да она блондинка, эта туземка, светлая, как немка. У нее же глаза голубые!» Вспомнив этот случай, Люсьен вздрогнул и протянул Амину фотографию: – Возьмите. Все-таки это ваша сестра, думаю, вы имеете право забрать снимок. И сами ей отдадите. Делайте с ним, что пожелаете, это меня не касается. Амин взял фото и вышел из студии, не попрощавшись с Люсьеном. Тот опустил подъемную металлическую штору, решив закрыться пораньше. * * * Когда Амин вернулся на ферму, уже стемнело, Матильда сидела в гостиной и чинила одежду. Он остановился в дверном проеме и долго смотрел на нее, оставаясь незамеченным. Он с усилием сглатывал комки слюны, вязкой и соленой. Матильда увидела его и почти сразу опустила глаза, продолжив штопку. – Что-то ты припозднился, – сказала она и не удивилась, не услышав ответа. Амин подошел к жене, посмотрел на шерстяную кофту, порванную на рукаве, на серебристый наперсток, надетый на большой палец Матильды. Вытащил фотографию из кармана куртки, положил ее на детскую кофточку, и Матильда прижала ладони ко рту. Наперсток звякнул, ударившись о зубы. Она выглядела словно загнанный в угол убийца, которому предъявили неопровержимое доказательство его преступления. – Это совершенно невинно, – в смятении пробормотала она. – Я хотела тебе рассказать. У парня серьезные намерения, он хотел приехать на ферму, попросить ее руки, жениться на ней. Уверяю тебя, он хороший мальчик. Амин уставился на нее, и Матильде показалось, что его глаза стали больше, что черты лица исказились, рот превратился в огромную дыру, и она вздрогнула, когда он закричал: – Ты окончательно спятила! Никогда моя сестра не выйдет замуж за француза! Амин схватил Матильду за рукав и вытащил из кресла. Он поволок ее в темный коридор, крича: «Ты меня унизила!» Плюнул ей в лицо и влепил пощечину тыльной стороной ладони. Она подумала о детях и не издала ни звука. Она не вцепилась мужу в горло, не исцарапала его, не стала обороняться. Главное, ничего не говорить, дать выплеснуться гневу, молиться, чтобы ему стало стыдно и этот стыд остановил его. Она позволила тащить себя по полу, словно мертвое тело, такое тяжелое, что от этого ярость Амина только возросла. Он хотел драться, хотел, чтобы она защищалась. Он крепкой рукой схватил ее за волосы, дернул вверх, заставив подняться, и приблизил свое лицо к ее лицу. – Мы еще не закончили, – произнес он и ударил ее кулаком. Он бросил ее в коридоре, ведущем к спальням. Она стояла перед ним на коленях, из носа у нее текла кровь. Он расстегнул пуговицы на куртке, и его затрясло. Он опрокинул деревянную этажерку, куда Матильда складывала свои книги. Этажерка развалилась, книги рассыпались по полу. Матильда заметила, что в дверном проеме стоит Аиша и внимательно наблюдает за ними. Амин посмотрел в ту же сторону и увидел дочь. Черты его лица смягчились. Можно было подумать, что он сейчас рассмеется и скажет Аише, что у них с мамой такая игра, детям ее не понять и пора уже ложиться спать. Но он в неистовстве, с безумным видом метнулся в свою комнату.