– Этому парню подменили целую жизнь, а после у него и вовсе отобрали чуть ли не всё. Убийца его матери играла для него роль родившей его женщины, разлучила его с сыном и не единожды выпустила пулю в его женщину. В любом случае, отправив Лурдес на второй этаж, он не позвонил в скорую помощь, а это может подтверждать, что он не знал о её суицидальных намерениях, и это делает ему алиби. Если бы он позвонил в скорую помощь, тогда было бы проще доказать, что он надавил на неё и, оказав влияние на её психологическое состояние, повлиял на её решение отравиться. Но он не совершил этот звонок. – Либо его пассивность в вопросе вызова скорой помощи наоборот подтверждает тот факт, что он не намеревался предотвращать её суицид и даже способствовал его свершению, – прищурилась я. Мой собеседник вдруг посмотрел на меня через плечо и, встретившись со мной взглядом, неожиданно выдал: – В тот момент, в особняке Крайтона, ты сделала вид, будто не поняла. Я заметил это. – Нет, я как раз всё прекрасно поняла, – не расцепляя сведенных за затылком ладоней, уверенно произнесла я. Хотя в кабинете кроме нас с Арнольдом больше никого не было и всё опустевшее после сложного трудового дня пространство освещалось только моей настольной лампой, я всё равно говорила приглушённым тоном, чтобы не привлекать к своим словам лишнее внимание всеслышащих стен. – Слова Крайтона: “Решай сама, что с собой делать”, – относились к её внешности, – уверенно продолжала я. – Он всего лишь сказал ей привести себя в порядок перед её заключением под стражу. “И она действительно привела себя в полный порядок. К моменту прихода полиции она была абсолютно готова”, – не произнесла вслух, но додумала свою мысль я. Арнольд неожиданно вступил в предложенную мной ему игру: – Его же слова: “Со второго этажа ты самостоятельно не спустишься” – подразумевали собой, что она спустится со второго этажа в наручниках и под конвоем. Наши взгляды скрестились. Возможно, он заметил в моих глазах едва уловимый проблеск удивления. – Выходит, что Байрон Крайтон ни при чём – это всецело её личный выбор, – продолжала повышать ставки я. – Это дело и обычному парню было бы легко замять, – поджав губы, Рид откинул в сторону простой карандаш, всё это время бывший зажатым между пальцами его правой руки, – а Крайтону, с его деньгами, связями и лучшими в Америке адвокатами, вообще ничего не грозит. Не выдержав напряжения, я подалась вперёд и, поставив левый локоть на стол и упершись подбородком в ладонь, начала сверлить взглядом лежащую на столе руку Арнольда, чтобы не смотреть в его глаза. Я не знала, что говорить или о чём молчу, как вдруг он бросил мне спасательный круг: – Как твои ощущения? – спросил он и, словив мой непонимающий взгляд, разъяснил свой вопрос. – Теперь ты в мельчайших подробностях знаешь, что произошло в ту ночь, в которую ты потеряла своих родителей. – Лурдес я так и не посмотрела в глаза, а Ричард всё ещё на свободе, – на выдохе ответила я, и в этот же момент в кабинет вошёл Джексон-старший, который, как я думала, уже давно ушёл домой. Мне сразу же показалось, что я выдающе близко сижу к Риду, и потому я поспешно отстранилась от него, но Джексон, вроде как, ничего не заметил, так как явно спешил что-то сообщить нам. – Джексон, я думал, что ты уже давно ушёл, – выразил вслух наши общие на двоих мысли Арнольд. – Журналисты обложили выход из участка, так что я решил подождать пару часов, пока их основная масса не схлынет. – Какие-то новости? – на сей раз решила поиграть в оракула я. – Выяснили, кто является отцом Ламберта? Ричард не подходил по возрасту, но показания Гая Уэнрайта не давали мне покоя: если в ночь убийства моих родителей и Пины Браун Стэнли Ламберт выступал соучастником Ричарда, тогда кто тот мужчина, которого он назвал своим отцом, и по какой причине в ту ночь тот человек присутствовал на месте преступления? – Всё ещё находимся в процессе выяснения этого пункта. В свидетельстве о рождении Ламберта отсутствует информация об отце, и миссис Ламберт не была знакома со своим свёкром, и даже не представляет, кто может им являться, однако лейтенант Расселл, вроде как, накопала информацию о воспитывающих Ламберта с раннего детства родственниках, так что скоро мы узнаем больше. Но у меня для вас есть кое-что поинтереснее. Только что Ламберт проинформировал Моралиса о том, что отказывается от его услуг. – Вместо нашего выскочки он захотел себе более солидного адвоката? – не удивилась я. – Нет. Он заявил, что в принципе отказывается от адвокатской защиты. Мы с Арнольдом одновременно выпрямили спины. Только час назад мы наблюдали за свиданием Ламберта с Рене, которое прошло весьма эмоционально с обеих сторон, а уже сейчас наш преступник отказывается от адвокатской защиты. Значит, непоколебимость Рене и страх потерять её окончательно всё же возымели на этого подонка действие. Джексон развернулся и уже выходил из кабинета, а я, вновь сократив расстояние между мной и Ридом, причём до ещё большего минимума, заглянула в самые недры глаз своего напарника. Арнольд довольно ухмыльнулся: – Интригует, да? – Дело Ламберта твоё, но его хотела бы допросить я. Ты не против? – напряжённым тоном поинтересовалась я. – Он весь твой. *** Передо мной сидел идеальный преступник: четыре оплодотворения женщин без их согласия, две подмены младенцев, одна кража младенца и на протяжении тридцати пяти лет преступной деятельности ни одного повода для подозрений. Акушер-гинеколог, общественное доверие к которому по определению зашкаливает, ко всему прочему носил маску примерного семьянина, играющего роль любящего мужа и многодетного отца, и был охарактеризован своими знакомыми как самый положительный персонаж: всегда способный дать в долг, регулярно стригущий газон, здоровающийся при встречах на улице, состоящий в садоводческом клубе и выписывающий местную прессу. Он создал себе слишком идеальный образ. Особенно это было заметно из рассказов Рене, которых за два года дружбы с ней я наслушалась столько, что, кажется, почти смирилась с тем, что не просто мужчина, но в принципе человек может быть настолько образцовым. Но как его кричащая идеальность не показалась подозрительной окружающим его людям? Мне она не казалась подозрительной, так как я лишь слушала о ней со слов Рене и потому считала, что моя подруга просто склонна сильно преувеличивать плюсы своего мужа, но его коллеги, соседи, друзья и просто знакомые тоже в один голос твердили о том, что Стэнли Ламберт действительно идеален, а ведь все они регулярно общались с ним лично. – Вы отказались от адвоката, – заняв место за столом напротив Ламберта, уверенно начала допрос я. – Что ж, буду говорить с Вами начистоту: ДНК-экспертиза по детям, рождённым Рене в браке с Вами и якобы от Вас, подтвердила отсутствие Вашей кровной связи с тремя из четырёх Ваших дочерей. И Вы, и Рене, и мы прекрасно понимаем, что Рене хранила супружескую верность в браке и не изменяла Вам с другими мужчинами. Я знаю о том, что немногим более часа назад Рене, пытаясь убедить Вас сознаться в своих злодеяния, выслушала от Вас весьма дерзкое предложение: Вы хотели, чтобы в суде Ваша жена дала показания, согласно которым она якобы знала о Ваших действиях и сама согласилась на искусственное оплодотворение. Попросить её оклеветать саму себя в суде, то есть просить её сказать, будто бы она изменяла Вам в браке, Вы не осмелились по двум простым причинам: во-первых, Вы всё ещё лелеете надежду не потерять своих дочерей и жену, а во-вторых, подобное заявление с лёгкостью оспорили бы биологические отцы детей, рождённых Рене. Ведь Вы понимаете, что мы призовём этих мужчин, как пострадавшие стороны, для дачи показаний в суде, а они, как Вам прекрасно известно, никогда прежде не видели Рене и в принципе до сих пор не догадывались о её существовании, и тем более о существовании рождённых ею от них детей. Вы просили свою жену лжесвидетельствовать на суде, хотя знаете, что подобные действия незаконны и наказуемы, но Вы не учли многих факторов. Что насчёт биологического материала, используемого Вами для оплодотворения своей жены и ещё одной женщины без ведома мужчин, являющихся владельцами этих материалов? И вся эта история с подменой младенцев в родильном отделении Роара. Лжесвидетельствование Рене в суде Вам бы точно не помогло и даже усугубило бы Ваше положение, а вот чистосердечное признание Вам действительно может помочь. Ещё раз предлагаю Вам воспользоваться моим предложением о сотрудничестве со следствием, пока у Вас ещё есть время до суда. Завершив свою уверенную речь, я продолжала смотреть на Ламберта, упрямо сверлящего взглядом разделяющий нас стол. С момента его задержания прошло всего полтора дня, но, судя по его виду, этого времени ему более чем хватило для осознания того, что его персональное болото уже начало засасывать его на дно и теперь не отпустит его до тех пор, пока не поглотит с головой. Он выглядел подавлено, однако одновременно с этим я различала в его бегающих глазах нечто такое, что можно было бы определить как искру энтузиазма. Он как будто бы сожалел, что его словили, и одновременно желал насладиться минутами славы, по праву принадлежащими его персоне. Собственно, именно эти мои догадки в процессе допроса в итоге подтвердились. Подождав несколько секунд и убедившись в том, что я не собираюсь говорить ещё что-либо, обвиняемый заговорил: – За полгода до знакомства с Рене я узнал о своём диагнозе – бесплодие. Круглогодично работая по пять дней в неделю с беременными и рожающими женщинами я не мог не хотеть иметь собственного ребёнка. Рене лишь недавно исполнилось девятнадцать, когда она пришла ко мне на приём, мне было сорок, и я увидел в ней неопытную, наивную и совсем молодую девушку, которую мне в итоге не составило труда влюбить в себя. Когда мы начали спать вместе, я, под предлогом кольпоскопии, якобы необходимой для убеждения в её здоровье, оплодотворил её в первый раз. Она не знала, как проходит процедура кольпоскопии, так что я без проблем и лишних вопросов осуществил свой план, в процессе оградив ей обзор при помощи ширмы. Так была зачата Адела. После я повторил эту процедуру с Рене ещё дважды: спустя четыре года она родила Лекси, а ещё через три года появилась Каприс. Имея доступ к банку спермы, я тщательно выбирал отцов своим детям. Для Рене же каждая её беременность была неожиданностью: она думала, будто предохраняется, употребляя противозачаточные таблетки, но эти таблетки поставлял ей я, после каждой новой беременности якобы меняя для неё марку, которая нас будто бы в очередной раз подводила. Правда же заключалась в том, что вместо контрацептивов я скармливал ей “пустышки”. Она, принимая пустые таблетки, думала, что не беременеет благодаря их действию, но на самом деле она не беременела лишь потому, что я был бесплоден. Я же тем временем сам решал, когда ей пора рожать нового ребёнка. Поэтому я негативно отреагировал на новость о её четвёртой беременности – я решил, что она изменила мне. Я непроизвольно вспомнила рассказ Рене о том, как её муж странно отстранился от неё во время её четвёртой беременности, и как с большей страстью стал относиться к ней после рождения их четвёртой дочери. – Как только Сибил родилась, я сразу же сделал ДНК-тест на отцовство, даже не надеясь на то, что её отцом могу являться я. Но биологическим отцом малышки оказался именно я. Моему счастью не было предела: я стал настоящим отцом! В момент открытия истины я полюбил Рене так, как не любил до тех пор, хотя прежде считал, что сильнее любить женщину невозможно. Рене никогда не мечтала о большой семье и после первого ребёнка не хотела заводить ещё детей – она мечтала окончить университет и построить карьеру. Я же, видя бросаемые ею взгляды не в ту сторону, на словах всячески поддерживал её, а на деле продолжал оплодотворять её в те самые моменты, когда она уже была готова вырваться из семейной клетки. Мне повезло: Рене оказалась очень плодовитой женщиной, благодаря чему мне ни разу не приходилось повторять процедуру оплодотворения несколько раз – она всегда беременела с первого раза. Подобный процент положительного результата могут продемонстрировать далеко не все женщины. А моя женщина демонстрировала. И я любил её за это. И когда она родила мне Сибил, я решил, что впредь моя жена будет рожать только от меня, но от меня она больше так и не смогла забеременеть, а я больше не желал оплодотворять её яйцеклетку семенем другого мужчины. Но желание попробовать ещё хотя бы один раз проделать столь тонкий трюк продолжало нарастать во мне, и я уже был почти готов его осуществить, как вдруг случился несчастный случай с младшей сестрой Рене, Пенелопой. Пять лет назад Пенелопа разродилась мальчиком. Акушером, принимающим у неё роды, был я, и в процессе я допустил ошибку, которая впоследствии стоила Пенелопе здоровья. Именно из-за допущенной с моей стороны ошибки сестра Рене, Пенелопа Темплтон, больше никогда не сможет родить. Эта ситуация дала мне достаточно адреналина, чтобы я отвлёкся от идеи оплодотворения какой-нибудь женщины ещё на пять лет. Все последующие годы я подыскивал новую женщину для искусственного оплодотворения, желая подобрать на роль роженицы не случайную пациентку, а ту, которая повлияла бы хотя бы на что-нибудь. Он замолчал так же резко, как начал говорить. И мы оба знали причину остановки его повествования – он подобрался к вопросу, ответ на который я хотела от него получить. Он говорил о своей жертве №6 – последнее его преступление было связано с оплодотворением яйцеклетки его пациентки, которую он обозначил инициалами С.Т. Мы проверили все медицинские записи за последний год, в результате чего нашли в клиентской базе Ламберта лишь двух женщин с такими инициалами, но ни одна из них не оказалась беременной – они вообще не имели детей. – Вы не рассказали сейчас ничего из того, что нам не было бы известно, – скрестила руки на груди я. Он, конечно, поведал мне пикантные подробности, чего я от него не ожидала, но о преступлениях, о которых он мне сейчас втирал, нам уже было известно более чем достаточно. За исключением, конечно, внезапно всплывшего на поверхность имени Пенелопы Темплтон, как ещё одной пострадавшей от его рук женщины. Его признание в этих преступлениях – это, конечно, хорошо, но всё же не то, что я хотела от него услышать в первую очередь. Мне нужна была информация о “тёмных пятнах” в его злодейской отчётности, которую все эти годы он так скурпулёзно составлял и бережно хранил. – Три искусственных оплодотворения Вашей жены без её согласия на данную процедуру, подмена в младенчестве Оливии Фейбер и Джованны Шейн – всё это нам известно. Так что то, что Вы мне только что рассказали – это лишь уже известные и заново озвученные в новых красках факты, но никак не помощь следствию. Назовите имена других Ваших жертв. – Других? – Что насчёт Вашей последней жертвы, женщины с инициалами С.Т.? – я подняла со стоящего справа от меня стула папку, содержимое которой Ламберт на протяжении долгих лет составлял и хранил лично, как лучший компромат на самого себя. По взгляду собеседника я поняла, что он узнал её с первого взгляда. – Судя по Вашей последней записи, последняя Ваша жертва всё ещё должна быть беременной. – Да, я это сделал. Но имени этой женщины я Вам не назову. – Почему? – я врезалась в него взглядом, но он смотрел на меня вызывающе-непоколебимо, так что я сразу поняла, что по этому вопросу он не расколется. По крайней мере сейчас. – Хорошо, тогда что с подменой младенцев? – Оливию Фейбер и Джованну Шейн я и вправду подменил в младенчестве. – Нам об этом известно, мистер Ламберт. Вы всё подробно расписали в своём отчёте, – я взяла из папки одну из шести копий его преступной рукописи. – Меня интересует подмена, которую Вы обозначили как №1. На лице Ламберта мгновенно заиграла улыбка, и меня сразу же передёрнуло от неё. Она была максимально странной и придавала выражению его лица некрасивый, неестественный вид. – О-о-о… – с неприкрытым наслаждением протянул он, и я поняла, что только что выманила наружу его истинную личину правильно заданным вопросом. – Это моя любимая девочка. Самая первая. Я подменил её спустя полчаса после её рождения. – Их, мистер Ламберт, – по моей коже пробежали мурашки. – Вы подменили их. Вы поменяли местами младенцев, а значит девочка была не одна. Но в своей документации Вы расписали информацию только по одной из двух девочек, колонку о второй оставив практически нетронутой. Почему? – Эта девочка особенная. Мой самый первый опыт и мой самый первый успех. Можно сказать, что она стала началом моей преступной карьеры, – мечтательно откликнулся он, словно через туманную дымку грёз, при этом напрочь проигнорировав мой вопрос. – Я просто хотел посмотреть, получится ли у меня это сделать. Мне было любопытно. Если бы не получилось, я бы спихнул всю вину на медсестёр, якобы перепутавших младенцев, но… – он поджал губы. – У меня получилось осуществить этот судьбоносный манёвр на высшем уровне. – Почему Вы не указали данные этих младенцев? – Потому что изначально я не вёл картотеку с данными своих подопытных. Начиная с Рене я начал записывать имена. – Но почему Вы не внесли данные девочек под номером один после того, как начали вести документацию? Вы не знаете имён? – О-о-о! – на сей раз он взорвался от восторга. – Я очень хорошо знаю имя этой девочки! – Речь идёт о Ванде Фокскасл, не так ли, мистер Ламберт? – прищурилась я, едва сдерживая злость. Его улыбка моментально исказилась. – Все Ваши жертвы были так или иначе связаны с Больничным Стрелком. Ванда Фокскасл как никто другой подходит на роль подменённой девочки – год её рождения совпадает с годом рождения подменённого Вами младенца. Сначала он замер, но спустя секунду снова растянулся в широкой, неестественной, уродующей его лицо усмешке: – Я не указал имени первого младенца потому, что со временем это имя стало для меня слишком опасным, – он продолжал настаивать на одном младенце, хотя подмена сама собой подразумевала наличие двух младенцев. – Вы боялись Ванду Фокскасл? Почему? Он молчал. Только сверлил меня ехидно-насмешливым взглядом и хмыкал, словно пытался подавить смех. Я не могла понять… Он что, утверждает, что под номером один скрывается для него ещё более опасная информация, чем вся остальная информация в этой папке вместе взятая?! Что может быть хуже того, что я уже знаю?.. – Понимаю, Пейтон, Вам было бы очень-очень интересно узнать историю младенца №1, но ещё не время, – он повёл бровями, словно заигрывал со мной. Он больше не был примерным семьянином и уважаемым доктором. Здесь и сейчас он был серьёзным преступником с намёком на нестабильное психологическое состояние, и даже не пытался скрывать этого. Наоборот, он уверенно сорвал с себя благовидную маску и теперь позволял своей мимике выдавать его истинную суть с потрохами. Видела бы его в эти секунды Рене… Впрочем, я покажу ей видеозапись этого допроса, когда она будет готова её увидеть. – Мы знаем, что Вы причастны к похищению младенца, совершенного тридцать два года назад в роддоме Роара, – я старалась держать себя в руках и у меня это отлично получалось. – Что Вы скажите об этом? – Возможно, я и был причастен. А возможно и не был, – он самодовольно улыбнулся мне, показывая, что начинает играть со мной. – Кто Ваш отец, Ламберт? Его улыбка так быстро слетела с его лица, что я едва не услышала, как она разбивается о поверхность разделяющего нас стола, но вдруг… В его глазах вспыхнул самый настоящий пожар самолюбования, и он снова заговорил: – Вы не того ищите, следователь Пайк. Вам будет куда интереснее узнать имя моего деда. Это он воспитывал меня после смерти моей матери, ведь я с рождения рос без отца. Хотите, я назову Вам его имя? – я вопросительно прищурилась, а он вдруг стал выдавать слова автоматной очередью. – Этот человек был Вашим наставником и, очевидно, он неплохо Вас выдрессировал, следователь Пайк. Имя Эйч Маккормак Вам о чём-нибудь говорит? Я замерла, не веря своим ушам, но Ламберт решил убедиться в том, что я услышала его, и потому, пригнувшись вперёд, повторил: – Следователь Эйч Маккормак, которого два года назад ваш уголовный отдел с почестями проводил на пенсию и место которого Вы, Пайк, так самоуверенно заняли – мой многоуважаемый дед. ***