Он был прав. Чем-чем, но наукой Вячеславу заниматься здесь точно не придется, на Землю еще нужно вернуться, и теперь уже непонятно как. Мы только что преодолели разделяющий острова очередной проливчик. Неширокий и неглубокий, но с таким вязким дном, что пришлось изрядно помучиться. Задержались на какое-то время, чтобы дать себе небольшой отдых. Сидели молча, экономя силы даже на разговорах. После чего Грек с Гудроном поднялись на ноги и исчезли в зарослях. Едва только остальные успели последовать вслед за ними, как откуда-то из глубины «зеленки» послышался рев Гудрона: – Контакт! И сразу же раздались выстрелы, много выстрелов, целая перестрелка. – Нет ничего поганее, чем встречный бой в «зеленке», – однажды рассказывал Борис. – Когда все происходит неожиданно, когда ты не знаешь, сколько их и где они. Но самое сложное в том, что ты понятия можешь не иметь, где свои, а где чужие. Особенно непонятно было сейчас, когда противник не в мундирах вражеской армии. Он может быть одет точно так же, как любой из наших, и секундное замешательство при идентификации будет стоить жизни. Все происходило рядом, и я не знал, что мне делать. Оставить девушек и броситься им на помощь? Туда, где единственный человек или даже выстрел может переломить ситуацию в нашу пользу? Эти люди не родину защищают, чтобы держаться за каждую пядь земли. Получат урон, убедятся, что победа им дастся немалой ценой, и тут же уйдут. Но приказ Грека звучал недвусмысленно: я полностью отвечаю за Дашу и Леру. Стрельба и не думала прекращаться, ее интенсивность даже увеличилась. Был отчетливо слышен чей-то истошный крик, стон, возня, сопровождаемая злобной руганью, как будто дело дошло уже до рукопашной. Рыча от бессилия, с оружием наготове, на коленях, я крутился по сторонам, а девушки вжимались в землю, испуганно вздрагивая всем телом при каждом новом выстреле или крике. В тот самый миг, когда вся моя выдержка закончилась и я вскочил на ноги, чтобы броситься на помощь, враг нашел меня сам. «Котят тебе жалко, говоришь?!» – в тот миг почему-то думалось мне, когда руки сами наводили оружие, а палец нажимал на спусковой крючок. Стрелял от бедра, нисколько не опасаясь, что промахнусь, и цель для всех была одна – животы. И попасть проще всего, и боль от мягкой свинцовой пули ружья двенадцатого калибра придет такая, что им уж точно будет ни до чего на свете. Кроме раздирающей внутренности боли. Все трое, они корчились у моих ног, когда я на миг задержался рядом с ними. Я уже отдалился на добрый десяток шагов, когда в голове мелькнула мысль: «Жадры! Если у них они есть, а они имеются наверняка, жадры притупят им боль настолько, что какое-то время они смогут действовать». И тогда мне пришлось вернуться, чтобы добить. Вернулся вовремя – один из них успел прийти в себя настолько, что едва не встретил меня выстрелом. Потом потерял еще какое-то время на перезарядку; теперь из восьми патронов в магазине оставалось только два. А стрельба даже не думала заканчиваться, лишь передвинулась куда-то вглубь острова. Первым, кого я увидел, был Гудрон. Он сидел скособочившись, и из-под пальцев, которые он прижимал к боку, сочилась кровь. – Молодчина, Игорь! – встретил он меня. – Твоя бенеллька работала? Трое их было? – Трое. – Удивляться тому, что Борис смог определить, кто стрелял, из чего стрелял и в скольких стрелял, было некогда – куда важнее была его рана. – В самом начале зацепило, – страдальчески поморщился он. – Старею, наверное. – Сейчас перевяжу, – сказал я, рывком извлекая бинты из кармана поясной разгрузки. – Пусть лучше уж девушки. У них ручки нежные, – глядя мне за спину и через силу улыбаясь, отозвался Гудрон. Дарья с Лерой именно там и оказались – позади меня. По-прежнему испуганные, с оружием, которое могло принести больше бед, чем пользы, но обе. – А ты помоги… тем, кто остался. «Вот даже как! Значит, кого-то уже нет в живых». – Мысль заставила меня нестись еще быстрее на теперь уже далекие выстрелы. На мертвое тело Паши Ставрополя я наткнулся практически сразу же. Он и сейчас походил на Демьяна больше родного брата, и если бы не усы, за него бы я Павла и принял. Спина у него оказалась разворочена близкими выстрелами, на светлой футболке остались подпалины от пороха. Там, где она не промокла от крови. Его левая нога была согнута там, где совсем не должна сгибаться. Наверное, все выглядело так. Пуля попала ему в голень, перебив кость. Павел в горячке боли не почувствовал, сделал очередной шаг, и раненая нога не выдержала веса тела. Затем он пытался уползти – обе ладони сжаты в кулаки, из которых торчит трава, но его догнали уже ползущего, расстреляв в спину. Сам же я в это время торчал рядом с девушками, старательно морща лоб: может, стоит побежать на помощь? И пока его морщил, Пашу убили. И еще Глеба Малышева. Малыша, на тело которого наткнулся через несколько шагов. Наверное, далеко не самого смелого человека. Но всегда готового помочь даже без всякой просьбы. Глеб успел прихватить с собой одного, вот он валяется рядом с ним, едва не уткнувшись мордой ему в ноги. Кого-то еще ранил, поскольку вон те брызги крови наверняка не могут принадлежать ни ему, ни тому, кто лежит с ним рядом. Может, он и убил его – где тут разберешь, от чьей руки сдох тот чужак поодаль? Но убей Глеб даже их всех, самого Малыша уже не вернуть. Я бежал так быстро, как только мог. Совершенно не опасаясь, что в любой миг из-за ближайшего куста вдруг грянет выстрел. Который развернет на бегу и уронит лицом на землю, все еще толком не просохшую после недавнего прилива. Где на ней то и дело попадались пучки увядающих водорослей. Нет, я боялся не выстрела – того, что увижу мертвым кого-нибудь еще. Несколько чужих тел мне уже успели попасться. Я перепрыгивал их на ходу и одному из них даже наступил на руку. Бежал и боялся увидеть. И увидел. Грек, который прошел в жизни все, что в ней только можно пройти, за исключением тюрьмы, как Боря Гудрон, смог забрать с собой сразу троих. Возможно, и даже наверняка на его счету их было куда больше, но именно эти валялись недалеко от него. Грек точно был мертв, поскольку у живых, но потерявших сознание людей не может застыть на лице оскал. Страшный оскал, такой бывает у матерых волков, которых окружили со всех сторон. И которые уверены, что им уже не уйти, и потому твердо решили забрать как можно больше чужих жизней. И тогда я сам взвыл как волк. Громко, протяжно, тоскливо. Обратив лицо с разинутой пастью в безмятежное, глубоко ко всему равнодушное, голубое-голубое небо. Славу, Трофима и Демьяна с Артемоном я увидел издалека. Живыми. Они сидели на камне недалеко от протоки, берег которой густо зарос кустами. Как будто бы целы все. Если не принимать во внимание повязку на руке Яниса, которой раньше не было. Но судя по тому, что он не морщился и не сжимал жадр, ничего серьезного. Слава с Трофимом раздвинулись, уступая место. – Грек погиб. Еще Паша Ставрополь и Малыш. Судя по неизменившимся лицам, смерть никого из троих новостью для них не стала. – Гриша Сноуден тоже, – сказал Трофим. – Его самого первого, он даже выстрелить не успел. – Еще Бориса зацепило. Не знаю, правда, насколько серьезно. – Мы бы все там и легли, если бы не он и не Грек. Вовремя они их увидели. Девушки целы? – Борисом занимаются. – Их не должно много остаться. Человек пять-шесть. – Янис все же скривился от боли. Плевать, сколько их осталось, после пересчитаю. – Трофим, прогуляемся? Он сразу понял, какую именно прогулку я ему предлагаю. И даже кивать в знак согласия не стал, молча поднявшись на ноги. Ну вот и отлично, в компании будет веселее. – Проф, Янис, Демьян, идите к Гудрону. Когда вернемся, сделаем так, чтобы все было по-человечески. Черта с два я отсюда уйду, пока у всех четверых не появятся отдельные могилы. Причем в таком месте, куда не достать ни приливу, ни падальщикам. Но только после того, как сделаю то, что обязан. Догнали мы их довольно быстро. Пять фигурок мелькнули среди кустов, отчетливо видимые на светлом песке. Один из них сильно прихрамывал, но шел бойко, стараясь не отставать от своих спутников. Я даже на бег переходить не стал, настолько был уверен, что обязательно их настигну. – Трофим, дай-ка свой карабин. Мы знакомы с ним уже больше месяца, но я до сих пор понятия не имел, Трофим – это его имя, сокращение от фамилии или кличка, которая не имеет отношение ни к тому, ни к другому, ни к отчеству. У его СКС отличный бой, мне однажды приходилось им пользоваться, а сейчас дистанция точно не для собственного гладкоствола. Он протянул карабин и лишь затем спросил: – Уверен? – Да. Не промахнусь. Вообще-то у меня совсем не злой характер. И нисколько не кровожадный – вон даже кошку с котятами жалко. Но все эти люди умрут в страхе, и только первый из них нет. Он даже понять ничего не успеет. Наверное, так делать не стоило. Но в самом начале, еще после первых выстрелов, я отчетливо слышал, как Грек предложил им разойтись мирно. Они не захотели, посчитав, что сумеют убить нас всех. И потому я считал себя вправе поступить так, как хотел. – Они могут вывести нас… – Сами найдем, – зло перебил я Трофима, вскидывая карабин к плечу и практически сразу же выстрелив в мелькнувший среди кустов силуэт. Полностью убежденный в том, что не промахнусь и пуля войдет точно в то место, куда и хочу: во впадину в нижней части черепа, там, где шея соединяется с головой. Трофим конечно же прав: эти люди где-то должны базироваться. Наверняка у них найдется лодка, а то и катер с мотором. И еще у них должна быть вода. В бочках, канистрах или в виде источника, что тоже не исключено. Куда разумней было бы выследить, все разузнать, проанализировать, составить план, а уже затем… Разумней, но не правильней. Потому что месть моя не желает остывать даже самую чуточку. Тот, которого я выбрал целью, упал, а остальные, на миг замерев от неожиданности, бегом скрылись из виду. Убежали, не убедившись в смерти своего товарища и даже не попытавшись отомстить. Бегите, бегите, смерть придет и за вами! – Игорь, нам желательно взять правее, – мягко заметил Трофим. – Впереди местность, где мы будем видны издалека. «Возьмем, – кивнул я, – обязательно возьмем». Собственно, именно для такой цели и попросил его составить мне компанию. Потому что мне в моем состоянии точно не будет хватать холодной рассудочности. Хотя откажись он, отправился бы один. Мы обошли голую низину стороной, поднялись на возвышенность, заросшую густым кустарником, и снова спустились вниз. Шел я в полный рост, не пригибаясь даже в тех случаях, когда необходимо было перебраться от одного укрытия к другому, только смотрел и слушал. Не так давно, когда мне вынужденно пришлось путешествовать в одиночку в джунглях чужой планеты, имея из оружия только наган с единственным патроном и складной нож, сама жизнь заставила научиться правильно смотреть и слушать. Смотреть и слушать. Ведь от этого зависела моя жизнь. И потому сейчас я просто шел. Размышляя о том, что месть, оказывается, чрезвычайно сладкая штука. Чрезвычайно. Убивая ненавистного тебе человека, убиваешь не только его самого. Ты уничтожаешь целую вселенную, которая в нем заключена. Со всеми ее надеждами, чаяниями, мечтами, воспоминаниями и всем прочим, которого бесконечно много. По словам Славы Профа, наш мозг по своей сложности нисколько не уступает устройству вселенной, и даже, вполне возможно, превосходит ее. Не так давно одну я разрушил. Как разрушу еще, и при этом буду испытывать ни с чем не сравнимое удовольствие. Как испытаю сейчас. Карабин Трофима снова дернулся в моих руках. На результаты я даже смотреть не стал, дозаряжая магазин. Потому что наверняка знал: разрушена еще одна. Трофим покачал головой. То ли в полной мере оценив мой выстрел, когда на предельной дистанции, фактически навскидку, единственным выстрелом я угодил точно в цель. То ли по какой-то другой причине. – Игорь, они не будут убегать вечно. На их месте я бы устроил засаду вон там. Горка как горка, ничем не примечательная, таких здесь полно. Но доверять Трофиму можно без всяких оговорок. – Как их лучше обойти, чтобы оказаться сзади? – только и спросил я. – Следуй за мной. И ради бога, Игорь, пригнись! – Хорошо. Не так давно, еще на «Контусе», слушая треки в своем телефоне, мне пришла в голову такая мысль: «Вечность говорит с нами языком музыки». Не помню, чье это выражение и существовало ли оно когда-нибудь прежде, но мне эта мысль показалась чрезвычайно правильной. Чем же еще может разговаривать с нами вечность, кроме того языка, который доступен всем? Мы с удовольствием слушаем музыку, которой уже много столетий. Пройдут века, тысячелетия или даже тысячелетия тысячелетий. Сменятся народы, умрут одни языки и появятся другие, но вся та музыка, которая родилась много-много лет назад, по-прежнему будет понятна нам и близка. Не нам самим – нашим далеким потомкам. Знать бы еще, что именно вечность пытается ею сказать. Если разобраться, любая музыка – всего лишь звуковые волны в определенной последовательности. Ее не существует без нас, она становится музыкой только в нашей личной вселенной – в мозге. У каждого в своей. Пока в нее не попадет, она остается лишь волнами, но не там. Что это, если не чудо, волшебство? Или язык вечности… Не самые правильные мысли, когда подкрадываешься к людям, которых страстно желаешь убить. Но других у меня и не было. – Трое их, – прошептал Трофим. – Вижу, – сказал я, прижимая приклад к плечу и вставая в полный рост, так мне будет удобнее. – Надеюсь, они последние.