До двери мы добрались без приключений — по коридорам и лестницам пахнет гарью, местами сильно задымлено, кое-где попадаются трупы — судя по одежде, слуг. Но нас никто убить не пытается. Видимо, мы в стороне от основных событий, а тотальная зачистка ещё не началась. Открыл дверь — коридор. Закрыл. Приложил ладонь к каменной пластине. Открыл — прихожая. Архитектура совершенно другого стиля, сумрачно, пыльно, тихо. Как там Слон сказал? Кросс-бифуркатор? В общем, оно работает. — Её тут нет! — констатировала очевидное Алиана. — Ждём! — сказал я твёрдо. Не верю, что Калидия выберется, но почему бы не подождать? В конце концов, свалить мы всегда успеем — коридор длинный, далеко просматривается, а нам только шаг сделать да дверь за собой закрыть. — Сядь тут, на пороге, придерживай дверь! — велел я Алиане и присел сам, уменьшая силуэт. По стоящей фигуре пальнут сразу, а чтобы опознать человека в сидящей, надо полсекунды. Я успею выстрелить первым. Может быть. — Почему вы за мной побежали? — спросила Алька. — Я твой непосредственный командир, — напомнил я. — И всё? — А чего ты ждёшь? Признания в любви? Я слишком старый для таких глупостей. — Не в любви, конечно, но… — Не выдумывай. У меня подчинённых не полк, чтобы ими разбрасываться. И так до чёрта сегодня погибло. — Простите, товарищ военмед. Когда они появились в коридоре, я чуть не открыл огонь на нервах. Чудом удержался. В воздухе висит дым, лампы горят через одну, понять, что это там такое движется, было сложно. Оказалось — одна женщина несет другую. На руках, как ребенка. Круглая пучеглазая голова свесилась к полу. Подхватив эту ношу, крякнул — в оболочке Калидия тяжелее раза в два. Весит как двухметровый накачанный мужик. Как только поднял девушку, перехватив на плечо, женщина молча встала, глядя в никуда красивым неподвижным лицом. Очень похожа на дочь. То есть, конечно, наоборот, но не суть. — Иди за нами! — сказал я ей, вовсе не уверенный, что она послушается. Я ж ей не начальник. Но женщина пошла. Не помогая, но и не мешая. — Что с ней? Она ранена? — кинулась к нам Алька. — Дверь держи! — рявкнул я. Мы ввалились в пыльную прихожую неизвестно какого дома, неизвестно какого мира, и дверь закрылась за нами. Пнул ногой одну дверь — кухня, пнул вторую — гостиная, стоят кресла. Третью уже сообразила раскрыть передо мной Алиана. Столовая — длинный стол, стулья, шкафы, ещё какая-то хрень. Я дотащил Калидию и, поднатужившись, водрузил на столешницу. Не операционная, но сойдёт. И что дальше? — А как её, ну… раздеть? — спросила Алька. Кто бы мне сказал… — Каличка, ну, дорогая, ну, пожалуйста! — сказала девушка, припав к бронированной груди. — Позволь нам тебе помочь! «Каличка»? Серьёзно? — Ты крутая, ненавидишь слабость, но я тебя прошу! Ради меня! «Чёрта с два она тебя слышит в этой своей кожуре», — хотел сказать я, но не сказал, потому что оболочка взяла, да и раскрылась. — Спасибо, ты умничка! — начала она и осеклась. То, что лежит внутри… Дети Бухенвальда с фотографий прошлого века выглядят по сравнению с ней упитанными младенцами из рекламы молочных смесей. Я как-то видел мумию фараона в музее, так она смотрелась поживее. Кажется, оболочка раскрылась не потому, что Алька омыла её слезами любви, а потому, что место хозяина вакантно. Я осторожно завёл руки под шею и поясницу и поднял почти ничего не весящее теперь тело. И всё же, всё же… — Быстро, убери это, — скомандовал я. — Она умерла? — спросила Алька. — Говно это со стола бегом! — заорал я. Алиана потащила оболочку со стола, и та мягко сползла на пыльный пол. Я положил девочку на полированную поверхность, прижал одну ладонь к грудной клетке, другую ко лбу. — Она жива? — Не думай об этом! — сказал я резко. — Но… — Выйди из комнаты! — Но я… — Выйди из комнаты, если получится — из дома, отойди как можно дальше! Не думай о ней! Ни в коем случае не думай о ней! Хотя бы полчаса. — Но как… — Думай о белой обезьяне, думай о нарядах, жалей себя, пой песни, молись, мастурбируй — что хочешь делай, но о ней забудь! Её нет и никогда не было, ты с ней не знакома, вы никогда не встречалась, ничего у вас не было, ля-ля-ля. Поняла? — Нет. Я не могу… — Это приказ, блядь! Какого хуя, рядовой Алька? Команда была — съебать и забыть! Команду исполнять! — Есть исполнять! — вымелась, наконец. Не знаю, что получится, но вдруг её не заденет мой откат? То, что я собираюсь сделать, будет, пожалуй, покруче, чем простреленное сердце Змеямбы. — Тебе бы тоже свалить, кибермамаша, — обратился я к матери. — Иди, иди за ней. Женщина не отреагировала. Стоит, смотрит на лежащее на столе тело. Нет, не тело, ещё не тело. Чуть-чуть, крошечка, капелька жизни есть. Авось, хватит. — Да и хер с тобой, — буркнул я и тут же забыл о ней. *** Я никогда не учился тому, что делаю. Об этом нет книг, для этого нет коучей. Наверное, я не уникален: если Мультиверсум бесконечен, то уникальность статистически невозможна. Но я не слышал о таких, как я, и, тем более, не встречал. Я чёртов самоучка, изучающий свой талант методом тыка. Я до сих пор не понимаю, что именно делаю — меняю мир, меняю один мир на другой, изменяю человека, подменяю человека, меняю судьбу, ворую судьбу, ломаю судьбу, убиваю судьбу… Я даже не знаю, есть ли судьба вообще. Но плата точно есть. Платить приходится всегда. Плевать в потолок, рисовать картинки, делать из больной девочки здорового мальчика? А вот хрен тебе, Док. Делай из мёртвой девочки живую за те десять ударов сердца, что ей остались. Тяни через колено мир на референс, пока кто-то из вас не лопнет. Этот мир не особо против. Мы ему чужие, мы тут никто, ввалились незваными, не проросли в событийный фрактал. Ему всё равно, умерла девочка или выжила. Это глупое, кривое объяснение. У мира нет желаний. Он тупой. Как кирпич. Который упадёт на голову не потому, что ненавидит людей. И не потому, что любит падать. Просто упадёт. Или нет. У меня нет слов, чтобы описать, что я изменил, чтобы Калидия под моей рукой задышала. Чем подтолкнул, когда она балансировала на последней грани. Но я стою, она дышит. Худая, как запущенная анорексичка, но в соревновании с мумией уже есть шансы. — Принеси воды, — сказал я её матери. — У девочки обезвоживание. Понятия не имею, есть ли тут вода, но женщина молча развернулась и вышла. Чувствую себя так, как будто поднялся бегом на сотый этаж. Но это ничего, это пройдёт. Мир вокруг кажется слегка не таким, как всегда, но это, наверное, пройдёт тоже. Я неплохо пнул Мироздание в ленивую жопу, и она до сих пор слегка вибрирует. Наверное. Или нет. — Док, она жива? Она будет жить? Вот вам и все приказы не думать. — Жива. Будет, — ответил я через силу. Устал. — Было бы неплохо найти ей еды. Лучше что-то типа лёгкого бульона для начала. У неё сильное истощение, может печень пострадать. — Там, представьте себе, как раз… — Алька подняла глаза от Калидии на меня и резко замолчала. —Там как раз что? — Михл, что с вами? — А что со мной? — Вы… Вы разве были такой старый? — Только заметила? — Нет, там зеркало, в простенке, посмотрите! Зеркало пыльное, мутное, а главное — из него на меня смотрит какой-то старик. Седые волосы, залысины, морщинистый лоб, выраженное опущение скулового жира, глубокие носослёзные и носогубные складки, отчётливые брыли, подподбородочный валик, провисание кожи шеи, опустившиеся края платизмы. Сколько ему? Шестьдесят пять? Семьдесят? Пытаюсь протереть стекло, чтобы разглядеть детали, но не помогает. Старик не в фокусе, да само зеркало…