Душа у меня ушла в пятки. – А-Ки, ты что вообще творишь… – прошипел я, но тут же осёкся, чтобы не привлекать к нему внимание медведицы. Теперь они оба стояли на земле, только по разные стороны от валуна. Старался я зря. А-Ки не убежал, не попытался спрятаться – ничего подобного. Опустив руки, он спокойно обогнул валун и подошёл прямо к медведице – к зверю с окровавленными когтями, острыми зубами и нетронутым глазом, готовому меня сожрать. При этом он говорил. Тихо, медленно, ласково. А-Ки обращался к ней на своём родном языке. Когда медведица его увидела, она, по-моему, удивилась не меньше моего. Опустилась на все четыре лапы и сердито шагнула к А-Ки, издав злой, голодный рык и раскрыв пасть, в которой скоро должен был оказаться неплохой такой кусок моего спутника. А он и не думал уходить. Стоял на месте и всё о чём-то говорил, и голос у него был ласковый, как слабое потрескивание костра. Как у реки, которая рассказывает свою историю. Медведица тоже замерла в паре футов от маленького китайца. Она смотрела прямо ему в глаза, наверняка готовая в любой момент ударить когтистой лапой. Я переводил взгляд с мамы-гризли на китайца-сироту. Револьвер со взведённым курком застыл у меня в руке. Медведица заревела – грозно, низко, гневно, – но её рёв как будто закончился вопросом. И она не тронула А-Ки. А он продолжал говорить. Потом А-Ки, не замолкая ни на секунду, вытащил что-то из кармана. Я сощурился. Это была та чёрная птичка! Он протянул фигурку медведице и стал объяснять, что это. Медведица молча слушала, принюхиваясь к ветру и глядя на явно чокнутого мальчишку. Даже не знаю, дышал я или нет в эти долгие две минуты. И наверное, ни разу не сглотнул. А может, прошло больше времени, пока А-Ки рассказывал гризли свою историю. Вдруг он замолк. Поклонился, быстро и неглубоко, и пошёл по дороге – в другую сторону от её детёнышей. Он поднялся чуть выше по холму и уселся на тропу лицом к медведице, сложив руки на коленях. Вряд ли к этой старой медведице хоть раз в жизни кто-то подходил поговорить. И уж точно никто никогда не обращался к ней по-китайски. Понятия не имею, о чём она думала и что чувствовала. Посмотрев на А-Ки с минуту, она перевела взгляд на меня. Я всё ещё стоял, как дурак, направив на неё дуло револьвера. Медведица как будто что-то проворчала себе под нос и побежала к своим малышам. Они бросились к маме, и все трое скрылись в лесу. Я перевёл дыхание, собрался с мыслями и опустил револьвер. Мы с А-Ки посмотрели друг на друга. Его лицо ничего не выражало. – Ты поступил очень глупо, – ошеломлённо произнёс я, – и очень храбро. Маленький китаец в тысячах миль от родины завёл разговор с разъярённой медведицей только ради того, чтобы её малыши не стали сиротами. – Ты бы понравился моей маме, А-Ки. Он что-то сказал мне по-китайски. Я склонил голову набок. Он улыбнулся, очень широко, и показал пальцем куда-то мне на ноги. Я посмотрел вниз. Во всей этой суматохе я совсем забыл про свои штаны. Они снова спустились до лодыжек и утянули за собой трусы. Я стоял на огромном камне, на самом видном месте, с револьвером в руке, в чём мать родила. Ну, по крайней мере, ниже пояса. Кожу обдувал холодный ветерок. Тут я впервые услышал, как А-Ки рассмеялся. Щёки у меня стали краснее, чем бородка индюка, и я поспешно подтянул штаны. ⁂ Ночью мы разбили лагерь сразу за перевалом Колокум уже по другую сторону холмов. Приятно было осознавать, что карабкаться наверх больше не придётся. Тропа, извиваясь, теперь бежала вниз, в широкую долину. На этих склонах росло ещё больше деревьев, и дорога терялась в густых рощах. Где-то там, внизу, лежал Элленсберг, город, в котором я надеялся перехватить Эзру Бишопа. Я жадно вглядывался в лесистые холмы, высматривая всадника, ведущего за собой лошадей, и среди них – чудесную рыже-пегую кобылку с меткой на ухе. Только вокруг было тихо и пусто. Солнце садилось, и сгущались сумерки. Сары я нигде не видел. Мне хотелось позвать её по имени, заорать что есть мочи в надежде, что мой крик разнесётся эхом. Если бы она меня услышала, порвала бы любую верёвку и вынесла любые удары плетью, лишь бы вернуться ко мне. Хотя на самом деле кричать, конечно, смысла не было. Я вздохнул. По крайней мере, медведей тоже было не видать. А-Ки шагнул ко мне. – Всё, – сказал я, махнув рукой на открывающийся перед нами вид. – Больше не надо карабкаться вверх. Он опёрся ладонями о колени, переводя дыхание, и кивнул. Наверное, понял, что я имел в виду. Подул ветер, жутко холодный, пробирающий до костей. Я весь покрылся мурашками. Мы разбили лагерь между двумя большими валунами. Разговаривать не стали, но сразу сели рядом, чтобы греться друг о друга. Глубокие рваные раны от когтей гризли жгли мне ногу. Я промыл их водой из фляги, но замотать не мог, потому что у нас не было не то что бинтов, а даже обычной тряпки. Оставалось только надеяться, что в царапины не попала никакая зараза. Утром я проснулся оттого, что меня тряс А-Ки. Я видел горькие сны: удары лопаты, запах рыхлой земли, папины тихие слёзы, когда он обнимал меня за плечи… Я не сразу сообразил, что передо мной А-Ки, а не папа, но обрадовался, что утренний мороз развеял грустное облако сна. А-Ки то шептал, то кричал, но голос у него был скорее не испуганный, а восторженный. Я проморгался и огляделся вокруг. Что его так взбудоражило? Снег. Он покрывал всё вокруг: камни, деревья, кусты. Не то чтобы толстым слоем, но ясно было, что это не просто изморозь. Даже наши плечи и колени слегка припорошило. Я смахнул снег и невольно улыбнулся. Меня трясло от холода, но снег я всегда любил. Он всё ещё падал, совсем слабенько. Редкие снежинки танцевали в воздухе, медленно опускаясь на землю. – Перья ангелов, – прошептал я, любуясь снегопадом. А-Ки взглянул на меня. – Так моя сестра называла снег. Кэти. – От звука её имени, которое я целую вечность не произносил вслух, хотелось одновременно плакать и улыбаться. Я снова ощутил себя одиноким, но как-то по-новому. – Когда он шёл вот так же, по утрам, я говорил, что снег похож на сахарную пудру и за ночь весь мир покрывается глазурью. А она меня заверяла, что это перья с крыльев ангелов, которые приглядывают за нами по ночам. А-Ки сидел рядом и внимательно меня слушал. Я выдохнул облачко пара. – Давай разведём костёр, перекусим и пойдём дальше. Спускаться, конечно, оказалось гораздо легче, чем подниматься. Мы быстро шли и за утро всего раз сделали привал, когда солнце палило прямо у нас над головами, а в животе урчало от голода. Запасы у нас кончились, а значит, тем более надо было спешить в Элленсберг. Когда мы проходили через густую чащу, там, где поворачивала тропа, чуть в стороне из зарослей донёсся странный шум. Я резко застыл и выставил руку перед А-Ки, чтобы он тоже остановился. Не хотелось бы встретить очередного гризли, который ищет, чего бы поесть перед зимней спячкой. Но, по крайней мере, в этот раз штаны были на мне и ремень застёгнут. Теперь мы с А-Ки оба услышали странный звук и повернулись в его сторону. Деревья стояли плотными рядами, и через их густые кроны ничего было не разглядеть. Тут я понял, что футах в пятидесяти от нас, в зарослях кустов, раздаётся чей-то голос. А через пару секунд стало ясно, что говорит мальчишка, и явно чем-то встревоженный. Причём говорит не по-английски, но и не по-китайски. Я осторожно продвигался вперёд, прислушиваясь к каждому шороху и ступая тихо. А-Ки шёл за мной. Ветер немного улёгся, и листва слабо шелестела, так что до меня донеслось целое предложение, чёткое, хоть и непонятное. Голос точно был мальчишеский и пропитанный болью. Я замешкался. Глупо было бы подвергать себя и А-Ки опасности, тем более сейчас, когда я спешил к Саре. Но папа и мама на моём месте не прошли бы мимо. А потом раздался другой голос. Похоже, говорила девочка, маленькая и напуганная. Я не стал ждать и помчался прямо на голоса. Я продирался через кусты и нырял под ветками, пока не выбежал на небольшую поляну. Голоса тут же стихли. Я резко затормозил, и А-Ки врезался в меня. Перед нами были индейцы. Двое. Мальчишка, старше и выше меня, с мускулистыми руками. И девчонка лет пяти-шести. Она держалась за него и испуганно на нас глядела. Мальчишка сощурил глаза и оскалил зубы, как волчонок. Он низко прорычал что-то явно грубое на своём родном языке. Солнечный свет, пробивающийся через кроны деревьев, играл на длинном лезвии его ножа. Он пригнулся, готовый броситься на меня. Глава 7 Я отпрыгнул назад и врезался прямо в А-Ки. Мы оба рухнули на землю. Я стал отползать спиной вперёд, А-Ки – за мной. Под ногами хрустели сосновые иголки. Вдруг я больно ударился о ствол дерева. Я потянулся за револьвером, но тут заметил, что индеец не сдвинулся с места. Он полулежал на земле ровно там, где я его увидел. Девочка стояла рядом и испуганно на нас таращилась. Я перевёл дыхание и медленно, осторожно поднялся. А-Ки встал подле меня. Индеец держал свою ногу обеими руками и морщился. – Тебе больно? – спросил я и шагнул к нему. Он что-то прошипел, приподнялся на одно колено и полоснул ножом воздух. Я увидел, как его глаза горят злобой, и застыл на месте, но потом мальчишка побледнел, снова схватился за ногу и чуть не упал. Ему явно было жуть как больно. – Не бойся, – сказал я тихим, спокойным голосом. – Мы тебе ничего плохого не сделаем. Я снял сумку с плеча, осторожно положил на землю и снова шагнул к индейцу, подняв руки ладонями вверх, показывая ему, что я безоружен. Он весь напрягся, но больше не ругался и не угрожал мне ножом. – Что у тебя с ногой? – спросил я, сделал ещё два шага вперёд и ахнул. – Ничего ж себе! Да ты сломал лодыжку! Это даже за несколько футов было видно. Она вся раздулась, как арбуз, и на коже темнели фиолетовые синяки. Ступня вывернулась под неестественным углом. Страшно подумать, как ему было больно! Индеец всё ещё смотрел на меня, но уже не с такой яростью. Я выдержал его взгляд и кивнул, а потом показал на сломанную лодыжку. – Это плохо. Очень плохо. Он моргнул, но ничего не сказал. Я подошёл ближе, и он что-то быстро проговорил девочке. Она стала медленно отходить к деревьям.