Я отвернулся от реки и окинул взглядом лес. Он выглядел диким и негостеприимным, но потом я заметил столб дыма. – Идём, А-Ки, это недалеко, – позвал я и побежал туда. Мы нашли лесную тропу, которая вилась между деревьями, и пошли по ней вдоль реки, а потом свернули на совсем узкую неровную тропку, ведущую наверх, к тому месту, откуда поднимался дым. Мы вышли на широкую лужайку и увидели бревенчатую хижину, симпатичную и крепкую, с аккуратным крылечком и запасом дров у боковой стены. Маленький ручеёк бежал мимо неё к реке. За домом я разглядел конюшню и загон, по которому гуляла корова. Она безразлично посмотрела на нас, продолжая мирно жевать жвачку. Красиво это было – хижина на лужайке, горы вдали. Такую картину потом вспоминаешь, когда охватывает тоска по дому, даже если видел её всего раз. Нас с А-Ки трясло от холода, и я очень надеялся, что в этой милой хижине живут такие же милые люди. Я выжал рубашку прямо на себе и постучал в дверь. Она тут же распахнулась, и я аж отпрыгнул. На пороге стоял перепуганный ребёнок. Лет пяти, не больше. Казалось, он вот-вот заплачет. – Вы врач? – выкрикнул он, переводя взгляд с меня на А-Ки и обратно. – Врач? – переспросил я. Посмотрел на ошарашенного А-Ки. На себя, промокшего до нитки, дрожащего двенадцатилетнего парнишку. – Нет, малыш. Вовсе нет. – Ну вот! – взвыл мальчишка. Он хлюпнул носом, и по щекам у него ручьём потекли слёзы. Плечи тряслись от рыданий. – Что случилось? – спросил я, шагнув к нему. – Что такое? Он всхлипнул и поднял на меня взгляд. Вид у него был совсем несчастный. – Мама, – выдохнул он. – Ей плохо! Моя мамочка умирает! Что ж. Я не собирался больше смотреть, как мамы умирают. И не стал терять время. – Где она? Мальчонка шагнул в сторону. Я поспешно стянул грязные сапоги и зашёл в дом. – Мама! Мама! – горячо прошептал он. – Смотри, кого я привёл! Я сделал ещё пару неуверенных шагов, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. А-Ки последовал за мной. Внутри было уютно. Я разглядел каменный камин, стол, плиту, простую мебель. Пол был хороший, дощатый. Ровный и чистый. В углу виднелась широкая кровать из сосны, а на ней лежала, очевидно, больная мама. Лицо у неё было бледное, глаза тусклые и усталые, а прямые каштановые волосы – мокрые от пота, но всё равно я заметил, что она очень красивая. Она сощурилась, увидела нас и растерянно наморщила лоб. Ей явно было очень больно, но она устало нам улыбнулась. – О… – Голос у неё был слабый, но она старалась говорить дружелюбно. – Здравствуйте. Кто… вы? Я стоял посреди комнаты, тяжело дыша, с моей одежды стекала вода, и я не знал, как ответить на такой вопрос. – Меня зовут Джозеф, мэм. А это А-Ки. Ваш сын говорит, вам плохо? – Плохо? – Она поморщилась от боли и выждала несколько секунд. – Это не самое подходящее слово. – Она стиснула зубы и снова сделала паузу. – Понимаете, я жду ребёнка. С минуты на минуту. Глава 14 – Ребёнка? – нервно и немного с надрывом переспросил я. В списке того, о чём я не имел представления, помощь при родах стояла бы одной из первых. – Да. Уже дня два всё никак не рожу. Сегодня утром муж поехал за врачом, и… – Её голос оборвался. Она ахнула, выгнула спину, стиснула зубы и зажмурилась от боли. – Мама! – закричал мальчик, подбежал к ней и взял за руку. Я застыл, не зная, как быть. С одежды на пол капала вода. Наверное, нам лучше было выйти и не мешаться? Я повернулся к А-Ки, но он в эту же минуту проскользнул мимо и поспешил к кровати. Я уставился на него разинув рот. А-Ки подошёл прямо к несчастной и заговорил с ней тем же голосом, каким обращался к медведице, спокойным и умиротворяющим. Мама и сын растерянно за ним наблюдали. Договорив, А-Ки слегка поклонился роженице. – Что он сказал? – спросила она. – Понятия не имею, мэм, – честно признался я. А-Ки огляделся по сторонам, взял со стола кувшин с водой и тряпку и вернулся к кровати. Он намочил тряпку, выжал и положил бедняжке на лоб. Она немного расслабилась, закрыла глаза и улыбнулась. – Спасибо. В эту же секунду её опять пронзила боль, и она застонала сквозь сжатые зубы. Мальчонка снова заплакал, почти беззвучно – только шумно дышал через нос и по щекам катились слёзы. А-Ки повернулся ко мне и рявкнул что-то на китайском. Я помотал головой и пожал плечами. Он показал на котёл у камина, потом на ведро у двери, и я всё понял. Скоро в котле уже грелась вода. А-Ки собрал все тряпки, полотенца и одеяла, какие нашёл в доме, и положил роженице под спину, чтобы её приподнять. – Джозеф? – прошептала она, пока А-Ки суетился у огня. – Он знает, что делает? Я постарался изобразить уверенность, чтобы успокоить ее. – Мэм, мы с ним путешествуем вместе вот уже несколько дней и прошли много миль. Единственное, что у него не получалось, – это держаться на лошади. Так что, думаю, он точно знает, что делает. Она кивнула и снова зажмурилась от резкой боли. На лбу у неё выступили капельки пота. Она схватила меня за руку и так сильно сжала, что я бы не удивился, если бы у меня треснули кости. Потом ей полегчало, и она виновато мне улыбнулась белыми губами, всё ещё тяжело дыша. – Кстати, меня зовут Энн. Энн Дэвидсон. А моего сына – Джастин. Джастин робко протянул мне руку, и я её пожал. – Наверное… надо вас спросить… – Из-за приступов боли миссис Дэвидсон говорила обрывками. – Откуда… вы здесь… Я уже собирался рассказать ей всю нашу безумную историю – о Саре, о мистере Гриссоме, Эзре Бишопе, дороге через Колокум, мистере Кэмпбелле и реке, по которой мы хотели доплыть до Якимы, но тут миссис Дэвидсон снова сжала мою руку и громко вскрикнула, и я понял, что это подождёт. Всё подождёт. Даже мы с Сарой. Когда боль улеглась, я сказал: – Мэм, мы пытаемся нагнать мою Сару, но сейчас это не так важно. Мы постараемся вам помочь как сможем, а остальное обсудим потом. – Ваши родители вас не потеряют? Я закусил губу. – Нет, мэм. Не потеряют. И мы с А-Ки никуда не уйдём, пока вам не полегчает. Мне не было нужды прислушиваться к словам мамы и папы в своём сердце. Я и так знал, что поступаю правильно. В этот раз миссис Дэвидсон сжала мне руку не от боли, а из чувства благодарности. – Спасибо, – прошептала она. А потом её снова прихватило. И снова. И долго не отпускало. Она всё мучилась и мучилась. Я никогда не видел, чтобы кто-то страдал так, как миссис Дэвидсон, и надеялся, что больше не увижу. После особенно тяжёлой схватки она посмотрела мне в глаза и прошептала: – Никак не идёт, Джозеф. Поговори со мной. Это меня отвлечёт. Я прокашлялся и облизал губы, гадая, что бы ей рассказать. – Моя… моя мама говорила, что меня сложно было рожать. Она три дня маялась. Думала, что уже не выдержит. Меня из-за этого жутко совесть мучила. А потом она сказала, что тем детям, которые с трудом приходят в наш мир, особенно радуешься и именно такие дети, когда вырастают, творят великие дела. – Я помолчал, глядя, как по её лицу стекает пот. – Так что ваш, наверное, станет президентом. Она слабо улыбнулась. – Спасибо! Расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста.