– Штукарь… чародей, оказался прав. Он меня порезал. Я вошла в месиво, вытащила оттуда долбаного болотника, бросила его в печь, и теперь он мертв. Не знаю, что еще рассказывать. В повисшей тишине Костолыб задумался. Он осмотрел шрамы у нее на бедре, проворно исследовал их пальцами. – Раны позволили месиву просочиться внутрь. Пустить… хлоп… корни. Сколько уже прошло? Точно? Блажка задумалась. – Около шестнадцати месяцев. – А когда… шляк… заболела? – Четыре месяца назад… кажется. – Кажется? – Тогда был первый приступ. Первый раз, как я выхаркала это дерьмо. – Ссск… Но слабость чувствовала и раньше? Блажка кивнула, ненавидя признавать, что это так. – Какими другими путями оно изгонялось? – Чего? – Кхлот… Ты его высирала? Выссывала? Высмаркивала через нос? Блажка почувствовала укол паники. – Нет, нахрен! А что, такое возможно? Костолыб не ответил, только поднес длинные пальцы к своему напряженному лбу, чтобы его потереть. – А что насчет крови из твоей утробы? В прошлый… хлюп… раз, как ты была здесь, у тебя не было крови после атаки. Это было правдой, но тревоги не вызывало. В отличие от мужчин, женщины-полуорки не были бесплодны, но и не были слишком плодовиты. У Блажки кровь могла не идти годами, а потом появиться несколько месяцев кряду. Берил сказала им с Нежкой, что это так и будет происходить неожиданно, пока не перестанет совсем. – С тех пор, как была здесь, кровь у меня была один раз, – сообщила она. – Два месяца назад. Там ничего не было. Мужчина задумчиво кивнул. – Оно выходит у тебя из легких. Живота… хляп… Но сейчас стало хуже. Что именно? – Я… не могу дышать. Чувствую, как оно шевелится, переливается. И всегда грозит выйти. А когда выходит – будто душит. Мне кажется, я вот-вот умру, а потом оно выдавливается наружу. – Очень хорошо. Ложись на спину. Костолыб скрупулезно осмотрел Блажку, уделив особое внимание ее глазам и суставам. Она, как и прежде, перенесла все неудобства от его прощупываний – и ни разу его не ударила. Когда Костолыб закончил, то вернулся к своим шкафам. Она оперлась на край стола, вторгшись в тесное пространство аптекаря-затворника. Он посмотрел на нее, на его исхудалом лице не читалось никаких чувств. – Когда я сделал тебе ту смесь, я будто бросил кости. Я удивлен… сыпп… что ты еще жива. Блажке оставалось лишь мрачно усмехнуться. – Я хотела то же сказать о твоем дружке снаружи. Мужчина улыбнулся, заставив ее пожалеть о собственном остроумии. – Он был здесь задолго до меня. Я лишь жилец в этом ските, а он вечно сторонится убежища… хлют… Он иногда падает. Но он как птица. Весит так мало, что падение едва ли причинит ему вред. Кости такие тонкие, что он чуть не парит. Хотя когда-нибудь это случится. И перелом шеи или трещина в черепе завершит поиск той истины, что он ищет… Сссслк. – А что насчет моего поиска? Есть лекарство? Костолыб посмотрел на нее с сожалением. – Я не чародей. Может быть, тот, кто тебя порезал, сумеет помочь. – Нет. Не может. – Тогда в Страву. Говорят, верховный жрец Белико… – Нет! – Она буквально выплюнула отказ. Она видела, что влекли за собой сделки с Зирко и его богом, и не хотела заключать ничего подобного. – Неужели твои лекарства больше ничего не могут? Лекарь поджал выпяченные губы. Он задумался, и на нем отразилась тревога. – Есть кое-что, – поняла Блажка. Костолыб медленно, степенно подошел к шкафам. Достал из самой глубины одного из них глиняную бутылочку. Та была не крупнее его большого пальца, окрашенная в бледный нездорово-красный цвет. Когда Блажка была маленькой, в Серых ублюдках был ездок по имени Хмырь. Иногда, бывая в Отрадной, он развлекал сирот тем, что находил пару скорпионов и натравливал их друг на друга. Видя сейчас, как Костолыб держал эту бутылочку, она вспомнила, как Хмырь обращался со скорпионами. Легко, но осторожно. – Киноварь, – произнес он, будто обращаясь к самой бутылочке, да так, словно выругался. – В гиспартских шахтах люди гибли пачками, пытаясь выкопать это вещество из земли. В Империуме его ценили выше жизни – и только потому, что жены императоров красили им лица… Сссслк… А в очищенном виде, как ртуть, он ценится всеми алхимиками отсюда до Тиркании – они верят, что если сплавить его с бесценными металлами, то получится золото. Золото… Шлюк… Опять же, ценнее человеческой жизни. Но в моем ремесле из него готовят зелья, порошки, соли, считая… хлюп… что он продлевает жизнь. Едва он начал протягивать руку с бутылочкой, как Блажка поспешила ее ухватить, но Костолыб придержал ее. – Послушай меня. Сссслт… Это яд. И больше ничего. Он только убивает все, что рискнет с ним соприкоснуться. Пойми, приняв его, ты попытаешься убить гадость внутри тебя. Орочья кровь сильнее человечьей. Это, наверное… ссслт… сработает. Но пойми: вливание киновари, вероятно, убьет и тебя. Даже скорее, чем инородная жидкость. Он снова протянул бутылочку. Блажка сперва спросила: – Так… месиво меня убивает? – Да. Полагаю, что так. Она взяла пузырек. По осунувшемуся лицу Костолыба пробежала рябь разочарования. – Одну каплю под язык. Только одну. – Каждый день? – Если сможешь. Блажка оглядела сосуд. – Надолго не хватит. – Не хватит, – последовал мрачный ответ. – Так или иначе… Ссслт… Не хватит. Глава 4 Выйдя из грота, Блажка обнаружила, что, помимо Колпака, ее ждали двое кочевников. Как стало ясно, они пришли, пока она лежала на столе Костолыба, – тогда же она услышала топот и фырканье свинов и короткие приветствия. Но, лежа без штанов, Блажка не придала особого значения, понимая, что если это и сулит какие-либо неприятности, то ее бледный ездок со всем разберется. Когда Блажка показалась снаружи, старший из двоих ей кивнул. Все орки были полностью лишены растительности, поэтому если у полукровки оказывалась борода или волосы, то благодарить за это им следовало их человеческую половину. У этого же были соломенного – редкого для полукровки – цвета бакенбарды. Начиная куститься над его ушами, они тянулись к подбородку и вступали в резкий контраст с темной кожей. Блажка прикинула, что он был лет на пятнадцать старше ее, а может, и того больше. Поперек спины у него висел арбалет, что тоже было странно. Обычно кочевым недоставало ресурсов, чтобы поддерживать тренчало в пристойном виде. Молодой же вольный едва заметил ее присутствие: он был слишком занят беспокойным наблюдением за отшельником, сидевшим на шесте. Поначалу не обращая на них внимания, Блажка забрала у Колпака свое оружие. Когда она застегивала пояс с мечом, появился Костолыб. – Ах, Мозжок… Клюк… Тебя что привело? – Не болезнь, Костолыб, – ответил старший кочевник и указал на своего спутника. – Просто показываю новенькому, где ты обитаешь. Вероятно, скоро ты ему понадобишься. Если, конечно, он выживет. Мозжок подтолкнул спутника, оторвав его от созерцания безумца. Лекарь выступил вперед и улыбнулся. – Ссслт… Я к твоим услугам. Хотя и молю, чтобы они никогда тебе не пригодились. Молодой кочевник пришел в ужас от его страшной ухмылки. Затем сам улыбнулся в ответ, куда более приятно, и протянул руку. – Меня зовут Лодырь, – представился он, и его улыбка стала шире, когда Костолыб сжал его запястье. В Уделье такое приветствие встречалось редко. Блажка присмотрелась к этому добродушному полукровке. Он не был худым, как большинство недоедающих кочевников, но даже с учетом этого его имя казалось ей диковинным. Его мускулистая фигура никак не отождествлялась с леностью. Напротив, в Лодыре было что-то от леопарда: его тело даже в покое, казалось, было готово совершить внезапный прыжок. Волосы Лодыря, в отличие от растительности его спутника, росли на макушке и завивались в мелкие кудри. Татуировок на руках у него не оказалось, и, заметив это, Блажка еще сильнее сдвинула брови. Когда ездока исключали из копыта, его братья вымарывали его татуировки лезвиями топоров, помечая как изгоя и стирая его связь с братством. У Мозжка с Колпаком до сих пор имелись такие шрамы, но на синевато-серой коже Лодыря никаких повреждений не было – ни старых, ни новых. Черт, казалось, у него вообще никогда не было татуировок. Блажка оставила их отсутствие без замечания. Она не могла поступить иначе. Кодекс копыта предписывал не расспрашивать вольных ездоков об их прошлом. На нем были ездовые штаны, но в отличие от Мозжковых они не выгорели на солнце и не пропитались потом. Только выветрились, конечно, но ничуть не прогнили. В руке он держал крепкий лук, изготовленный на уньярский манер. Свины обоих кочевников выглядели шустрыми, крепкими, лишь у пятнистой свиноматки Мозжка Блажка заметила повреждение ноги.