– Уж не тебя, – Заруб подмигнул ему. – Спокойно, ребята, – вставил пузатый, седовласый полуорк, остро посмотрев на молодых вождей. Это мог быть не кто иной, как Отец, вождь Сыновей разрухи. – Сейчас не время. – Мы не твои сыновья, хрен старый, – ответил Шишак. – Я не буду внимать каждому твоему слову, как задние мальцы в твоем копыте. Отец лишь усмехнулся и покачал головой. – Даже с восемьюстами можно справиться, – проговорил Свиная Губа, – если застигнуть их врасплох. А вот если они достроят эту крепость, то будет уже поздно. Большинство там, скорее всего, строители. И пока они не успеют сесть на лошадей, их можно порешить. Шишак с готовностью кивнул. – Так давайте порешим. – Удачи вам, – сказал Заруб. Кашеух указал пальцем на Дребезга. – Лучше присмотри за этим. Еще ускользнет к старым хозяевам, скажет, что мы идем. – Если дадут монету. – Заруб снова пожал плечами. – Но кто бы там внизу ни был, предупреждать их не нужно. Тем более о вашем дурацком плане. Мараные прибыли тремя ездоками. Ой, прошу прощения, они ведь троекровные, поэтому считают каждого своего за трех. Так что скажем, их девять. Из Казанного я видел одиннадцать братьев. Еще трое Бивней. Девять Сеятелей. Клыки явились одним, нахрен. Хотя Отец, похоже, привел половину своего копыта, это еще два десятка. И со мной двое. Так что получается меньше шести десятков, если учитывать раздутое самомнение Шишака о ценности своего племени. Блажка не могла не заметить просчета в речи Заруба. Но обнаружила в себе приверженность старой привычке – когда нерушимое молчание было единственным для нее способом пережить собрание Серых ублюдков. Ваятель никогда не желал видеть ее в числе посвященных, но никто не мог и отрицать ее мастерства езды в седле или обращения с оружием. В патрулях, в боях с тяжаками, она была полезна и сдержанна, но слышать ее голос за столом никогда не хотели. В той комнате она всегда была чем-то выходящим из ряда вон. Когда она говорила, это только привлекало лишнее внимание Ваятеля. Поэтому было проще и безопаснее оставаться немым наблюдателем, который почти не двигался, чтобы не вызывать пущего гнева. Сейчас происходило то же самое. Она была изгоем. Только ей даже не нужно было ничего делать, чтобы ее игнорировали. Эти полукровки правили многими годами дольше. А когда она стала вождем, она ничего не знала о такого рода борьбе. Братья проголосовали за нее и с того момента ей подчинились. Ее слова, которые когда-то не давали сказать, теперь были законом. И эти самоуверенные полукровки снова пытались засунуть кляп ей в рот. Прения начинали вскипать. Шишак жаждал битвы, а Заруб забавлялся тем, что подначивал трикрат. Отец и Свиная Губа пытались установить мир, тогда как Кашеух продолжал требовать ответов от Зирко. Кул’хуун, стоя рядом с Блажкой, наблюдал за растущим смятением взглядом охотника и выжидал. Вождь Сеятелей черепов хранил молчание. Выглядел он чахлым, потому что крепость его копыта находилась под землей. Его бледная кожа и немногословность напоминали Блажке о Колпаке, но там, где Ублюдок был гибок и жилист, Сеятеля обтягивали мышцы. Жесткие, черные как смоль волосы резко выделялись на фоне белесо-серой кожи груди и рук. Лицо его затемняла фетровая крестьянская шляпа с полями. Он отошел от края, уверенно направившись к своему свину. – Гроб. – Отец окликнул его. – Ты куда это? – Возвращаюсь в Борозду, – ответил Сеятель таким же глухим и неумолимым голосом, каким было его имя. – Жрец, спасибо, что дал мне это увидеть. – Так и сбежишь? – спросил Шишак с вызовом. Гроб остановился, наклонив шляпу, чтобы закрыться от жгучего солнца. – Уль-вундулас не щедрый край. Ни один удел не сможет долго обеспечивать восемьсот человек. Сеятелям черепов и делать ничего не нужно. Только ждать. Затем бледный вождь забрался в седло, повернул свина и уехал вместе со своими братьями. – Трусло. – Кашеух плюнул в землю. – Думаешь? – спросил Заруб. – Ты можешь оказаться еще бо́льшим дураком, чем Мараные. Шишак ощетинился. – Мы можем через миг посмотреть, что из себя представляют твои мозги. Отец устало выставил руку. – Довольно. Хватит, черт возьми. Ум и храбрость здесь мало что значат. Свиная Губа говорит, лагерь можно захватить. С этим я согласен. Но что потом? Вот мы показали, что у нас тяжелые яйца и твердые стручки. Вот объявили войну Гиспарте. Заруб и Герой-Отец говорят, это не они, а я спрашиваю вас всех: каковы шансы на то, что они, кто бы там ни был в долине, находятся там без дозволения Короны? Наделаем из них трупов, и тогда остальные наши дни пройдут в попытках доказать, насколько мы храбры. И насколько были глупы. Свиная Губа согласился, задумчиво кивнув головой. – Это все равно приведет к войне, – вклинилась Блажка, воспользовавшись паузой. – Те, что внизу, это только начало. Если мы… – Мы? – переспросил Шишак, в первый раз взглянув на нее. – Мы? Мы не пришли в Страву без тренчала верхом на истекающем кровью варваре. Мы не пришли на этот холм на кочевничьем свине в компании единственного ездока-калеки. Мы не койкогрелки, обманом потянувшие за собой жалкие останки павшего копыта, поманив влажным ротиком и тугой щелкой. Мы не избранная потаскуха изгнанного ездока, который сбежал из Уделья, опозорившись тем, что уничтожил своих братьев. О да, Кремень мне про него рассказал. Про Шакала. Или, скорее, про трусливого пса. – Трикрат насмешливо фыркнул. – Мы… Мы – это Мараные орками и Шквал бивней. Дребезги и Казанное братство. А ты – даже не остаток от Серых ублюдков. Просто смазливая полукровка, которая платит за верность своими дырками. Заруб затрясся от беззвучного смеха. Стоявший подле него Кашеух перевел взгляд на Блажку. Не обращая на них внимания, она сощурилась на Шишака. Зирко был прав, оставаясь глухим к этому напыщенному мешку дерьма. Блажка переключила свое внимание на Отца. – Ты опасаешься войны. Но она уже объявлена. Гиспартой. На эту войну мы сейчас и смотрим. Я видела мертвых кочевников, спаленные дома. Видела страшные орудия на стенах кастили. – Орудия? – Свиная Губа напрягся. – Какие орудия? – Поезжай туда – узнаешь, – ответила Блажка. – Бермудо будет вне себя от радости, если ты услышишь их гром. – Пушки? – Заруб оторвался от своих ногтей. Блажка кивнула. – Ты знаешь, что это? – спросил Отец у Дребезга. – На востоке ими сражались против тюрбанов за Корону. Большие такие херовины. Ими можно дыры проделать в стенах замка, но сверху на них не поставить – не поместятся. – Значит, эти меньше, – сказала Блажка. – Но все равно могут проделать дыры в чем угодно. Кашеух посмотрел с подозрением. – А ты как их видела? – Бермудо дал мне хорошенько их разглядеть, прежде чем попытался меня ими же казнить. – Значит, их нечего бояться. – Шишак фыркнул. – Ты-то живая. – Не буду тратить силы, чтобы тебя убедить, трикрат. И всех вас. Кавалеро пришли за мной на мой удел, заковали в цепи и собирались убить. Бермудо посмел учинить это с мастером копыта. Думаете, он не сделает такого с вами? Так вот, он намерен сделать, нахрен. Я слышала это из его уст. – Слово хиляка ничего не стоит, – ответил Шишак. – Бермудо червяк. Что он сделал? Занял пустой удел Скабрезов. Пустой! Он посмел вернуть себе незащищенную землю. А что это говорит об Ублюдках, если он пришел за их мастером копыта? С тобой и всеми вашими покончено, женщина. Вы пали вместе с Горнилом. Люди могут забрать и ваши земли, вот что. Пусть строят свои стены и громоздят на них свои орудия. Пусть наконец помогут против орков. Пора уже и им немного попроливать кровь. Нам их сила не угрожает. – Шишак сделал шаг к Блажке, наклонился к ее лицу. – Нам грозит твоя слабость. Блажка ничуть не отступила. – Ты будто бросаешь вызов моему праву вождя. У Шишака загорелись глаза, предвкушая насилие, которого он так жаждал. – Что за глупые выпады, – проговорил Кашеух с отвращением. – У щелки нет оружия. – Мне не нужно оружие ни против него, ни против тебя, сморчок уродливый, – прошипела Блажка. Шишак показал зубы. – Я начинаю понимать, почему ты так нравишься своим ездокам, женщина. – И твои меня полюбят, когда я дам им шанс выбрать себе нового вождя. – Я этого не допущу, – вмешался Зирко. – Не лезь, коротыш, не то трахну тобой ее зад, когда она сдохнет. – Черт, Шишак, остынь, – призвал Отец. – Да пускай, – сказал Заруб. – Ставлю вес моего свина серебром, что она выколет ему глаз, прежде чем он ее уложит. Блажка слышала их голоса, но все ее внимание было сосредоточено на улыбающемся трикрате. Она выпятила губы. Ее предплечья коснулась рука. Не схватила, только коснулась. Она медленно повернула голову, не сводя глаз с Шишака, и заметила Кул’хууна – тот стоял рядом с ней, вытянув руку. Затем их взгляды встретились, и Клык едва заметно покачал головой. – Не надо. Он сказал по-гиспартски. Блажка выдохнула и отступила. Зирко посмотрел на нее будто с осуждением, но в его глазах читалось и облегчение. Повернувшись спиной и к нему, и к долине, Блажка направилась прочь. Гроб был прав. Делать здесь было нечего. – Идем, – сказала она Меду, забравшись в седло. Когда они покинули уньярскую деревню и спустились с холма, она припустила. Прямо к новенькому лагерю.