– Мне жаль. Я также хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали для Реальных ублюдков. – В этом нет большой нужды, – ответил Свиная Губа. – Вы дорого за это заплатили. – Вы приняли наш народ, когда пало Горнило, безо всяких обещаний платы и оберегали их, пока мы восстанавливались. Ублюдки в долгу перед Шквалом. И мы его вернем. – Ты его вернешь, если расскажешь, зачем этот сосущий у бога коротыш заставил нас всех сюда приехать. – Блажка открыла было рот, чтобы ответить, но поняла, что Свиная Губа просто выражал свое недовольство. Он сделал глубокий вдох. – Тебе следует услышать это от меня. Я сожалею, но вынужден отозвать нашу помощь. В Шквале осталось всего семнадцать посвященных братьев. Я не могу позволить себе потерять еще ради проблем другого копыта. Он не хотел терять еще ради пропащих, вот что он имел в виду. Ради копыта, чей вождь сошел с ума и которое потеряло свою крепость. Ради копыта, против которого был чародей и чья численность упала настолько, что они едва могли патрулировать свой удел. Свиная Губа не хотел больше терять ездоков ради копыта, чей вождь-побирушка стоял перед ним без тренчала и без бриганта. И все же от этого его решения у нее вскипел мозг. Ей хотелось прокричать, что и он, и все его копыто – трусы и негодяи, что с семнадцатью ездоками им нечего бояться. Будь у Ублюдков семнадцать ездоков, они захватили бы целый мир! В этом же огне бушевало пламя иного толка – пламя, побуждавшее ее просить у Шквала прощения за гибель их ребят и за то, что им вообще пришлось помогать Ублюдкам. Самому же Свиной Губе едва удавалось скрывать жалость, которая подпитывала оба этих пламени. Они не могли ее в чем-либо винить – это был бред. Но они винили, и правильно делали. Ведь она была вождем. Еще бо́льшим бредом было винить саму себя. Но самым бредовым было то, что она винила Шакала. Она часто задумывались, что он сделал бы на ее месте. Не любопытства ради, а серьезно спрашивала себя, со злобой. Что бы ты сделал, Шакаленок? Ты же так этого хотел. Хотя на самом деле нет, не этого. Не строить стены и учить сопляков, не кормить хиляков, побираясь у других копыт. Ты хотел не этого. От этого ты отказался! Блажка ответила Свиной Губе единственное, что могла: – Я понимаю. Блажка напилась. Она этого не планировала, но киноварь все еще лежала в ее седельной сумке, и Блажка приняла первую дозу за несколько дней. Сразу после этого, тогда было уже темно, Мозжок вернулся, качая головой. Уньяры не поддавались. Зирко не желал встречаться ни с кем из вождей-полукровок прежде, чем они соберутся все. Вынужденная остаться без дела, как бы это ее ни бесило, она удостоверилась, что Мед присмотрит за кочевником и не даст ему наткнуться на Сеятелей черепов, а сама спряталась в своей хижине, чтобы съесть все, что предложит ей пожилая пара. Если уж ей все равно здесь сидеть, то лучше было использовать это время, чтобы набраться сил. После тушеной баранины с хлебом пришел час перебродившего кобыльего молока. Блажка чуть не подавилась первым глотком, но кислый напиток притупил боль от лекарства Костолыба. А после второго блюдца ей стало совсем легко. Каким бы мерзким на вкус ни было молоко, оно оказалось средством от растущего чувства вины за тот пир, что она себе устроила, пока ее народ голодал. Не помня, когда в последний раз у нее было столько вина, чтобы впасть в забытье, она быстро обнаружила себя плывущей в мутном потоке. Кобылье молоко плескалось у нее в животе. Она бродила по уньярской деревне, всюду нося с собой кувшин. Местные распевали песни под луной и плясали, даруя себе награду за очередной прожитый день. Дети перебегали дорогу перед шатающейся Блажкой, смеясь и крича друг другу. Каждая кучка людей, проходя мимо, приветствовала ее. Она не разбирала слов, но смысл их был ясен. Ее приглашали плясать, петь, отведать мяса с вертела и выпить еще кобыльего молока. Приглашали к себе. Уньяры были замкнутым народом, но их понятие о чести предполагало гостеприимство. Их широкие загорелые лица с узкими глазами, дружелюбно глядящими на нее, искренне улыбались Блажке, но она все шла дальше, оправдывая свою отрешенность опьянением. Она притворялась, будто не замечает еды, напитков и доброжелательных приглашений. Притворялась, будто не слышит имени Аттукхан, вновь и вновь звучащего в неясных ей речах. Шакала здесь любили. Он, по верованиям уньяр, служил сосудом одного из их славных предков. И верование это зиждилось не на простом суеверии, а на действиях самого Шакала. Он сражался с кентаврами в одну из самых тяжелых Предательских лун в истории и спас Страву от падения. Что уж там, его здесь просто обожали. Поэтому ли они так улыбались и ей? Знали ли они, что она тоже его любила, даже больше, чем они? Знали, что она с ним трахалась? А был у них какое-то высокий титул для нее? – Щелка Руки Аттукхана. Щелка Аттукхана. Аттущелка. Она хихикнула. Даже пьяная, она понимала, что говорит, и осознавала, что зыркает глазами на каждого, кто обращается к ней. Мать их. Ей хотелось нарваться на драку. Здравомыслие пока ее не покинуло, но оно походило на ездока, который вцепился в спину разъяренного свина и мог лишь истошно вопить, наблюдая за происходящим. Блажка почувствовала острую необходимость врезать по первому улыбающемуся лицу, что ей попадется. Когда она приблизилась к границе деревни, такое ей попалось. Здесь празднества проходили более шумно. Детей было меньше, а клановое устройство теряло свое значение. Здесь было где проявить себя холостым мужчинам, обесчещенным женщинам, пьяницам и гханозависимым. Лица здесь были далеко не так приветливы и больше готовы скалить зубы и бросаться оскорблениями. Больше заслуживали, чтобы им врезать. Вокруг двух дерущихся мужчин образовалось кольцо восторженных зрителей. Было ли это организованным состязанием или противостоянием рьяных нравов – Блажка не знала, да ее это и не волновало. Она пробралась вперед толпы, вызвав жалобы тех, кого растолкала локтями, но остановить ее никто не попытался. Оказалось, это была всего лишь драка двух пьяных, и Блажке быстро наскучили их небрежные удары и вялые захваты. Она почти уже ринулась на них, чтобы стать третьей в их пьяной драке и оказаться там более эффективной, но ее вдруг остановило лицо, которое она заметила по ту сторону кольца. Лицо, которое смотрело не на драку, а на саму Блажку, будто маска нарочитого спокойствия в потоке кипучего забвения. Оно было похоже на лица окружающих его уньяр, и все же мелкие различия нельзя было не заметить и с расстояния. Похожие на миндалины глаза, только более широкие и ясные. Загорелая кожа, но без резкой смуглости, скорее с ровным каштановым румянцем. И эльфийские черты, как у Рогов. Дело было не только в смуглом оттенке. – Синица? Блажка пробормотала это имя невнятно, понимая, что звучит, как очумелая дура. И так же выглядит – когда стала протискиваться в круг, чтобы добраться до эльфийки. Что-то вдруг заехало ей в бок. Она чуть не упала и выронила кувшин – тот разбился, ударившись о землю. Теперь она рассердилась и сломала нос драчуну, чьи действия это вызвали. Мужчина лишился чувств. Его противник, увидев падение, изменил предпочтения с такой быстротой вялого мышления, на какую способен только по-настоящему пьяный человек. Выкрикнув проклятия по-уньярски, он ринулся на Блажку. Она отступила в сторону, пусть получилось и неловко, и ухватилась за его затылок, повернула его и толкнула так, чтобы он упал. Это лишило его остатков равновесия, и мужчина повалился лицом в землю. Зрители вокруг зашумели, и Блажка не была уверена, что они выражали – одобрение или насмешку. Но павший пьянчуга явно не был доволен. С яростным кряхтением он попытался встать. Блажка пнула его в лицо. Он снова встретился с землей, но теперь остался тих и неподвижен. Блажка подняла руку и указала ею на собственную голову. – Ва гара Аттущелка! Она оказалась единственной, кого это развеселило. Лица вокруг нахмурились, и ей стало трудно снова отыскать Синицу. Но та была на месте, все продолжала наблюдать. Блажка двинулась ей навстречу и уже почти добралась до толпы, когда эльфийка отвернулась. Она была в уньярской одежде, но мешковатые штаны, объемная рубаха и фуфайка из овчины не могли скрыть ее выпуклого живота. Она была на приличной стадии беременности, однако это не помешало ей быстро затеряться в толпе. Сдвинув брови в замешательстве, Блажка неуклюже пустилась в погоню. Хмурые зрители расступились, открывая ей дорогу, но эльфийки как не бывало. Неужели она пробыла в Страве еще с самых тех пор? Ведь они сами привели ее сюда – Блажка, Шакал, Овес и Штукарь, – привели со Старой девы. Нет, она покидала это место – память начинала возвращаться к Блажке, – потом она была в Горниле. Черт, она даже спала в Блажкиной комнате! В последний раз, когда она ее видела, эльфийка была… у Очажка на спине, в тот день, когда Шакала изгнали из Серых ублюдков. Блажка следила за тем, как он выезжает за стену, стараясь, чтобы ее не заметили. Остальное она слышала по рассказам – от Шакала и Певчего. Синицу когда-то изнасиловал орк, после чего она попала в плен к Месителю, беременная полукровкой. И натравила Месителя на Блажку, сказав ему, что в ней эльфийская кровь. И не только ему – всем. Лишь бы спасти дитя у себя во чреве от безумного болотника, которому было нужно принести в жертву Деве помесь эльфа и орка. Шакал поспешил в Горнило, чтобы предупредить ее, и больше никогда не видел Синицу. Певчий отвел ее к границе земли Рогов, где, как он сказал, она убедила остроухих прийти Ублюдкам на помощь, когда тяжаки устроили вторжение. После этого никто о ней не слышал. И Блажке уже точно было на нее плевать. Тогда почему она сейчас носилась среди уньярских шатров, пытаясь ее найти? Блажка покачала головой, рыгнула, затем снова покачала головой, подавляя тошноту. Ей нужно было присесть. И она села. Прямо там, где была. Из-за натянутой из рваных шкур стенки шатра было отчетливо слышно, что там трахались. Действо сопровождалось репликами на чужом языке, но похотливые стоны были одинаковы для всех. В основном стоны были мужскими. Обычно это означало, что здесь работает шлюха. Или жена. Теперь, когда она остановилась, опустошение нахлынуло приливом в Блажкин череп, затопив берег ее решимости. Не в силах встать, не в силах и сидеть дальше, она откинулась на спину, издав стон поражения. Прижав щеку к земле, она обнаружила, что видит то, что происходит под краем шатра. Уньяр сношал женщину, стоявшую на четвереньках. Ее голова была опущена, как и волосы, груди и беременный живот. Синица. Блажка проморгалась, и женщина превратилась в усталую уньярку. Блажка перестала на них смотреть и обратила бушующую голову вверх, чтобы увидеть звезды. Черт. Долбаное кобылье молоко. Долбаное ядовитое лекарство. Синица не могла быть беременной. Едва ли уже прошло достаточно времени, чтобы ей носить сейчас второго. Затем в затуманенном Блажином сознании мелькнула мысль: что эльфийка сделала со своим ребенком? Бросила на какое-нибудь копыто? Глупое предположение. Синица ни за что не захотела бы снова иметь дело с полуорками. Убила его? Вариантов судьбы для новорожденных полукровок было немного. Неужели она это сделала? Эта мысль отрезвляла, не давая забыться, как бы ни хотелось. Блажка влажно выдохнула сквозь губы. Черт. Затем перекатилась, приподнялась. И улеглась обратно. Глава 15 Она проснулась от того, что ей долбили кирками по черепу. Кто-то тряс ее рукой. В центре пульсирующего мира она увидела лицо Меда. – Пора, вождь. Клыки только что приехали. Зирко позвал нас на холм. Блажка лежала на овечьих шкурах в стариковской хижине без всякого понятия о том, как там очутилась. – Хорошо, – прохрипела она. Увидев, что она встает, Мед вышел. Блажка чуть было не уснула снова, но затем увидела морщинистые лица своих хозяев. Оба ободряюще улыбались, у старика в руках был чай, у старухи – миска с чем-то горячим. Она сумела оторвать голову от своего ложа. – Это клецки? Снаружи лучи солнца впивались ей в глазницы адскими членами. Мед уже сидел на Нихапсани. Лодырь стоял рядом, держа своего варвара за свинодерг. – Давай вставай, – сказал он. – Где мой свин? – За ним присматривает уньяр, – сообщил Мед. – И ему это тяжело дается. Лодырь беззаботно ухмыльнулся. – Этот свин довольно ретивый даже когда не ранен. Поэтому на собрание мастеров копыт возьми моего. Если, конечно, не хочешь быть там единственным мастером ботинка. От дурацкой шутки Блажка поморщилась; тертый понимал, что она дурацкая, и все равно пошутил – это вызвало у нее улыбку. – А ты на чем поедешь? – Думаю, будет лучше, если тебя сопроводит только посвященный ездок, вождь, – сказал Мед. С благодарностью сжав Лодырю плечо, Блажка забралась в седло. Но ее добрый настрой пропал в момент, когда они двинулись с места и ее голова превратилась в барабан, по которому застучали копыта. Путь на холм сопровождался болезненным миражом утреннего солнца. Все вожди уже ждали. Каждый привел с собой свиту из разного числа посвященных. Кого-то охраняло больше ездоков, чем у Реальных ублюдков было во всем копыте. Это было самое большое собрание полуорков, что Блажка когда-либо видела. Все еще борясь с двоящимся изображением, она даже не пыталась их сосчитать. Тем не менее присутствующие здесь уньярские воины явно превосходили их числом. Когда проревел рог, Блажка вздрогнула. – Долбаное молоко, – пробормотала она.