– Подозреваю, что вы ссоритесь посильнее, чем фрейдисты с юнгианцами. – Наверное, да. По статистике, половина банов в феминистских пабликах выписываются женщинам. Движение расколото. Если либеральные и интерсекциональные феминистки в целом дружат между собой, то радикальные презирают первые два течения и называют их представительниц подстилками патриархата. – А в чем коренное различие между ними? Ира сделала последний глоток пива и вытерла губы, аккуратно, как на званом ужине, приложив к ним салфетку. – Либеральные феминистки борются за равенство прав с мужчинами и выступают за равные зарплаты, за равные карьерные возможности, за отсутствие гендерных привилегий. Либеральные феминистки винят не отдельных мужчин, а консервативные патриархальные ценности. Интерсекциональные феминистки идут дальше и воюют с притеснением как таковым. Если либеральный феминизм по преимуществу ставит в центр белую западную женщину, то интерсекциональный настроен на устранение самых разных дискриминаций: по гендеру, по цвету кожи, по сексуальной ориентации, по возрасту, по телосложению. Иначе говоря, интерсекциональные феминистки расширяют пространство борьбы и шире толкуют справедливость. – А радфем? – Радфем беспощаден ко всем, кто не разделяет его ценности на сто процентов. Для радикальных феминисток женщины и мужчины – это два полушария, два замкнутых сообщества: первое – угнетенные и жертвы, второе – угнетатели, абьюзеры, насильники. Третьего не дано. Они убеждены, что нет мужчин вне патриархата. Тогда как либеральные и интерсекциональные феминистки хотят реформировать систему, радикальные мечтают ее опрокинуть. Отсюда и введение в речь феминитивов, и отрицание концепта романтической любви, и даже неприязнь к трансгендерам. – Я, конечно, трансами не восхищаюсь, но их-то за что? – удивился Елисей. – По мнению радфем-активисток, есть за что. Если женщина меняет пол на мужской, то ее причисляют к предательницам. Мужчину, который совершает обратное, тоже не признают за своего. Радикальные феминистки утверждают, что женщина не с рождения – это ненастоящая женщина, так как бывшему мужчине неведомы ощущения бесправного и угнетенного недосущества, которым якобы чувствует себя женщина. Елисей хмыкнул, чтобы резко не выражаться. – Некоторые радикальные феминистки ненавидят маникюр, юбки, бюстгальтеры и любые собственные неудачи объясняют через гендер, – сказала Ира. – Если мой вопрос покажется нескромным, ты вправе разбить о мою голову бокал, – произнес Елисей. – К какому направлению себя относишь ты? Ира, прищурившись, приподняла бокал над столом, взвесила в руке и опустила обратно. – К анархо-феминизму. Я тоже за кардинальную перестройку общества, но по экономическому принципу, а не по радфемовской модели. Меня раздражают развязные мужланы и книги с идиотскими названиями вроде «Женщина как социокультурный продукт», и вместе с тем я понимаю, что дремучие патриархальные нравы и неравенство зарплат – это далеко не все ущербные стороны современной цивилизации. Пока Елисей осмыслял услышанное, Ира поблагодарила за пиво и сообщила, что ей пора. – Мне надо морально подготовиться ко сну, – пояснила она. – Тяжело засыпаю на новом месте. Настоящая головная боль. – Лучшее средство от головной боли – напряженная интеллектуальная работа, – заверил Елисей. – Например, игра в крестики-нолики с воображаемым врагом. Подсчет овец также годится. Ему не хотелось отпускать Иру. Он восхищался девушками, которые, будучи красивыми и умными, не выставляют напоказ свои преимущества и не напрашиваются на симпатию. – Когда заметка о стауте будет готова, я могу отметить тебя в публикации, – предложил он. – Ты ведь подписана на мой блог в «Инстаграме»? – Я оттуда удалилась. Лучше прочитаю заметку на «Крафт депо». – Упомянуть тебя в ней? – Не стоит. Внутри Елисея как будто застрял лифт, с грохотом и скрежетом. – Тогда с моей стороны будет преступным не соблюсти правила этикета и не предложить тебе еще одну дегустацию. Само собой, никаких сидров, сладких элей и молока в составе. – Почему бы и нет? Она произнесла это непринужденно, без вежливой сухости и без церемонной улыбки. Лифт снова поехал. – Тогда так же, через неделю, в пятницу? – Я за. В восемнадцать. Или в девятнадцать. Если тебе удобно. – В восемнадцать! – воскликнул он и с трудом удержался от неуместного «спасибо». Они договорились, что Ира добавит его в друзья «ВКонтакте», и попрощались у бара. Елисей твердо решил не оборачиваться. Оглянешься – пропадешь. Оглядка – растерянность, сбой, навязчивый морок. У него забор забот и еще тысяча причин не оглядываться. Когда Елисей все-таки обернулся, Ира уже исчезла за углом. Интерлюдия «Испытание пеплом» Над проектом трудились лучшие умы крафтового цеха, Платоны и Аристотели от философии пива. Запершись в секретном бункере под ничем не примечательной железнодорожной станцией, они сутками напролет ставили опыты над водой и над огнем, над сахаром и над солодом, варили и коптили, ломали копья в кровавых диспутах и жгли торф, любовно собранный отважными мелиораторами на галлюциногенных болотах. Когда драгоценный напиток был готов, первый бокал поднесли дежурному по станции. Вглядевшись в таинственное варево цвета дегтярной эмульсии, дежурный храбро отхлебнул. Волна жженого оцепенения окатила его с ног до головы, точно поток фотонов обрушился на сетчатку. В эпицентре все испарилось. Стекла лопнули так же бесшумно и стремительно, как и рассыпались стены. Площадь с ратушей и памятником старому вождю песочным вихрем взмыла в воздух. Солнце вымахнуло из-за горизонта и, осветив все, растворилось в янтарном небе. Следом на месте солнца проступило зловещее клубообразное Нечто. Оно походило на гигантский обугленный гриб и на сумрачное дерево с полыхающей кроной, на абажур, подсвеченный лампой накаливания, и на обезумевшего джинна, высвобожденного из бутылки. Казалось, субстанция, преодолев все диалектические противоречия, вырвалась из замкнутой цепи самопорождений и перед уничтожением себя обрела, наконец, завершенную форму, одновременно сверхъестественную и зримую, губительную и притягательную. Словно в насмешку над мирозданием, над зловещим Нечто вырос пламенный нимб, санкционирующий это разрушение из разрушений, безумие из безумий. Дежурный по станции, по-прежнему обездвиженный, с героическим мужеством вкушал остатки безумия. Нераспавшиеся изотопы и радиоактивный пепел. Ионизирующее излучение и сейсмические колебания. Зараженные облака, плывущие в соседние земли, и электромагнитный импульс, несущийся по линиям электропередачи. Выведенные из строя компьютеры и стертые данные. Экоцид и гуманитарную катастрофу. Уставшая от беспрестанного обновления субстанция не покончила с собой, хотя и продвинулась в своих попытках еще дальше. Ира Аудитория пивного блога Елисея в «Инстаграме» составляла без малого семь тысяч подписчиков – целая крафтовая мини-Вселенная. Профиль «ВКонтакте» такой популярностью похвастать не мог, и список из семидесяти двух друзей на контрасте производил тоскливое впечатление. Как будто Елисей вел две публичные жизни, эпизодически пересекающиеся между собой. Итак, Елисей Васнецов, 24 года. На аватаре престарелый Клинт Иствуд с чашкой чая. Вроде кадр из какого-то знаменитого фильма. Никакой информации о себе, кроме даты рождения. Никаких записей и репостов. В куцем перечне подписок паблики по географии, психоанализу и Петербургу. Десяток личных фотографий, две из которых совместные с субтильной блондинкой. На первой она в шутку отнимает у Елисея толстенную книгу по эстетике, а на второй они иронично позируют в зимней одежде. У Елисея лицо ниже носа замотано шарфом, а его спутница в красном драповом пальто и черном берете изображает надменную скуку. Кадр смазанный, кривой, будто они заскочили на секунду в кабинку для фотоснимков. Единственный комментарий оставила Елена Миняева: «И что бы ты делал, не будь рядом такой фотогеничной меня?» Царапал не столько кокетливый тон, сколько владельческий посыл. Без меня ты беспомощен, мой строптивый звереныш, неужели тебе не ясно? Ира болезненно воспринимала собственнические поползновения со стороны кого бы то ни было и ужасалась, когда обнаруживала их у себя. Судя по странице Елены Миняевой, с Елисеем они порвали. Снимки с ним в ее профиле отсутствовали, зато стена в свежих депрессивных заметках свидетельствовала, что кровь буквально сочится из душевных ран петербургской студентки. Она вещала о километрах недосказанной любви и добром чудном завтра, которое искупит испитые чаши страдания. Читая эти записи, Ира испытала смущение, будто наблюдала за ужимками актера, которому недостает мастерства. Несмотря на примерную грамотность и начитанность, Лена раз за разом пускалась в подростковые умствования, где концентрация избитых абстрактных фраз взлетала до критически высокой отметки и подменяла глубину и внятность посыла. Одни понятия произвольным образом рифмовались с другими. Любовь сплеталась то со счастьем, то с вечностью, то с наказанием, а одиночество приравнивалось то к свободе, то к ржавой клетке бессилия, то еще бог весть к чему. Впрочем, что бы ни встало между Елисеем и Леной, Иры это не касалось. Его намерения вряд ли простирались дальше дружеских встреч по выходным, а если и простирались, то он не походил на тех, кому сложно отказать. Ира тяжело ладила со всеми, и установившийся сам собой диалог с остроумным блогером, живой и ничуть не обременительный, ее удивил. Будет прекрасно, если Ира заведет себе локацию и компанию, куда можно сбегать от Даши, когда та затевает вечеринку. Главное – не позволять никому занимать место солнца на горизонте, потому что на роль небесного светила уже назначена этнография. В последнее время Ира боялась, что тепличное счастье соблазнит ее и вычеркнет из большой, настоящей жизни. Уж лучше уйти в революционное подполье, чем налаживать с кем-то мещанский быт, возведенный на взаимных уступках, обидах и меркнущей симпатии. * * * На следующий день после заселения в общагу Ира на репетиторском сайте перевела анкету из родной Самары в Элнет Энер. Дома она преподавала школьникам историю и обществознание и рассчитывала в новом городе зарабатывать так же. Не у мамы же просить. Накопленные за три года положительные отзывы и высокий рейтинг анкеты позволяли надеяться, что заказы не заставят себя ждать. Так и случилось. Ире предложили заявку. Клиент: Елизавета Евгеньевна. Ученик: Роман, 9-й класс. Цель: подготовка к ОГЭ. Средняя оценка: 4–. Ставка: 1000 рублей / 90 минут. Елизавета Евгеньевна по телефону сообщила, что они желали бы заниматься дважды в неделю, в будни и выходные. Рома – мальчик ленивый, но способный. Иногда конфликтный, но воспитанный. Позитивный и коммуникабельный. В будущем он пойдет по юридической линии, поэтому обществознание и историю надо подтягивать уже сейчас. Со старыми педагогами ему скучно, и родители принципиально ищут молодого, который умеет увлечь и донести знания в доступной форме. – Познакомитесь, подружитесь, – сказала Елизавета Евгеньевна. – У вас, молодых, и подход актуальный, и методика эффективная. Сами понимаете, учителя советской закалки не тянут современные требования, да и подружиться с ними проблематично. Ира вообразила себе обеспеченного отпрыска, почему-то рыжеволосого и конопатого, в меру развращенного и избалованного. Ей, в общем-то, все равно, с кем заниматься: с мальчиками, с девочками, с шестым классом, с одиннадцатым, с богатыми клиентами или не очень. Как показывала практика, степень порядочности не зависела от достатка в семье. Никогда не угадаешь, где нарвешься на грубость – в билетной кассе пригородного вокзала или на званом ужине у ректора. Порой Ира стеснялась своей работы, оттого что в чужих глазах репетиторство представало чем-то легковесным, непостоянным, лишенным того ореола мужественности и будничного героизма, который окутывал фигуру школьного учителя, чей голос охрип от многолетнего искоренения невежества и чьи подушечки пальцев иссохли от скрипучего мела. Если учи́теля воспринимали как агента просвещения, то репетитор, подобно домашним кондитерам и установщикам пиратских программ для «Windows», приравнивался к безликим зашибателям деньги. Из-за этого Ира называла себя не репетитором, а преподавателем. Ученик Рома жил в элитном микрорайоне у реки. Исполинский дом выходил окнами на роскошную набережную, а затемненные стеклянные панели неизвестного назначения, облепившие песчаного цвета фасад, напоминали солнечные батареи. Начиная с калитки, Ира не уставала изумляться, до чего здесь все избыточно: огороженный высоким забором двор, отделанный плиткой изумрудного цвета фонтан, консьержка в синей, как у проводников, униформе, четыре лифта на подъезд, кулер с артезианской водой на первом этаже, пышные цветы в горшках. Ира оценила бы великолепие, организуй его жители своими силами, однако, будучи навязанным управляющей компанией в довесок к коммунальным услугам, весь этот шик казался чуждым, как будто приклеенный к подарочной открытке ценник. На пороге Иру вместо Елизаветы Евгеньевны встретил ее муж Сергей. На лице его блуждала труднообъяснимая улыбка. По развитой мускулатуре, по стрижке с выбритыми боками, по приталенной белой рубашке и модным джинсам, подпоясанным брендовым ремнем, чувствовалось, что он борется с годами, хотя выпуклый живот и приметные морщины наглядно демонстрировали, кто побеждает в битве. Сведенные плечи, согнутые словно под бременем богатства, делали Сергея похожим на сутулого мясистого бульдога. Ире почудилось, что она этого типа где-то видела. Или кого-то наподобие него, тоже с эспаньолкой. – Учитесь? – поинтересовался Сергей. – В магистратуре. – Сами отсюда? – Из Самары. – Как вам наш город?