Поди пойми сердце человека. КАК МЫ ПОПАЛИ В «ПЛЕН» За городом шелестела речка. Неширокая, метров пяти, она петляла вдоль шоссейной дороги, домишек, огородов, садов. Несла в знойные полдни прохладу и жизнь всему, что растет. Вдоль речки скрипели чигири — наши азиатские водяные колеса. Жестяными банками они, вращаемые водой, черпали ее и подавали по желобам в сады и огороды. Точно такие же чигири, но игрушечные, мы, мальчишки, мастерили весной и ставили по арыкам. Крутится-вертится водяное колесо, роняя обратно звонкие крупные капли. «Шивирт-шивирт» — напевает вода. Интересно! Чем не «вечный двигатель»… Оставались позади дома пригорода, и речка устремлялась на простор. Уже заметно разлившаяся, полноводная. Вокруг простирались поля и холмы, рыжие, выгоревшие под нещадными огнеметными стрелами солнца. Здесь у нас, мальчишек, было свое излюбленное место. Во-первых, есть где вволю поплавать, во-вторых, на противоположном берегу находилась воинская часть. Вот она-то больше всего нас, видимо, и привлекала. Издалека мы видели солдат. Рослые, плечистые, они споро расчехляли стволы пушек. Что-то поворачивали, открывали, закрывали. Подносили огромные медные гильзы, грозные даже отсюда. Пушки послушно подымали и опускали зеленые длинные стволы. — Учатся, — говорил Акрам. — Мы тоже пойдем в армию и так будем учиться. — Он уже забыл, что когда-то мечтал стать милиционером. Иногда солдаты, раздевшись до пояса, натягивали сетку меж двух столбов и играли в волейбол. Раздавались азартные возгласы под стать звонким ударам мяча. Были видны их плечи, загоревшие до цвета нашего азиатского суглинка, взмахи мускулистых рук. Гипсовые изваяния спортсменов, заполнявшие тогда парки, по сравнению с ними пустяк, ерунда. После игры солдаты спускались к реке, но почему-то не купались, а обтирались водой до пояса. Самые веселые кричали нам: — Ну как, пацаны, жизнь на гражданке? Мы не понимали, что такое «гражданка», но охотно откликались. — Во! — Рахмат поднимал большой палец. — Так держать! Запретное всегда остро заманчиво — так уж устроен особый мир детства. Акрам как-то сказал деловито: — Надо переплыть на тот берег. Посмотрим пушки. — Там же часовой, — предостерег я. — Вон ходит с автоматом. — Еще стеганет очередью, — Рахмат округлил глаза и завопил: — Тра-та-та-та! — Чего раскричался? — буркнул Акрам. — Мы же незаметно, как разведчики. — И он тут же поставил вопрос ребром: — Кто не со мной, тот трус! Трусом быть никто не хотел. И мы втроем разом ушли под воду. Осторожно, стараясь лишний раз не плеснуть, выплыли у другого берега. — Не поднимайте головы, ползите за мной, — шептал Акрам, добровольно возложив на себя командирские обязанности. — Ой, живот проколол колючкой, — застонал Рахмат. — Отстань, уйди в укрытие. — Акрам указал на выемку в откосе. Бедняга Рахмат, однако, не пожелал «уходить с поля боя» и терпеливо полз за нами. Показалась первая пушка с огромным стволом, нацеленным в небо. Рядом с ней аккуратно сложены какие-то зеленые ящики с черными номерами. Ноздри щекотала пыль. Очень хотелось чихнуть. И тут перед нашими шмыгающими носами неожиданно выросли сапоги. Кирзовые. Густо пахнущие ваксой. В тишине, словно гром, прогрохотал бас: — Ага, поймались, бесенята! А ну встать… Мы поднялись. Коленки так и дрожали от страха. Что теперь будет с нами? Руки почему-то сами потянулись вверх, очевидно, «сработали» кино и книжки. — Отставить, — голос солдата странно дрогнул. — Марш вперед! Мы побрели цепочкой — Акрам, Рахмат и я. Конвоир сзади. Пушки (нам было уже не до них) остались слева. Впереди — приземистое одноэтажное здание с крохотными окошечками. К нему нас и вели. По пути встретился другой солдат. В галифе и в белой куртке. На голове белоснежный колпак. В руках таз, полный капусты. Видимо, повар. — Амельченко! — толстые губы его растянулись в широченную улыбку. — Никак шпиёнов поймал? — Их самых, — ответил Амельченко. — В комендатуру веду. На допрос. На крыльце одноэтажного здания внушительно возвышался дядька с пышными пшеничными усами. На ремне его висела кобура с пистолетом. Погоны перечеркнуты продольными желтыми полосками. — Товарищ старшина! — обратился к нему Амельченко. — Докладываю, что в районе поста номер пять мной обнаружены и задержаны неизвестные лица. Старшина, щеголевато раскачиваясь на носках, сурово посмотрел сверху вниз на трех голопузых шкетов в одних трусиках и протрубил: — Благодарю за бдительность, рядовой Амельченко. Запереть нарушителей в каптерке до выяснения обстоятельств! — Есть! Амельченко повел нас длинным и узким, как пенал, полутемным коридором. Завел в какую-то комнату и вышел, щелкнув замком. Долго слышалось, как по коридору удалялись его бухающие шаги… Что такое «выяснение обстоятельств» и сколько оно будет длиться? И что означает таинственное и страшноватое слово «каптерка»? Мы с опаской огляделись по сторонам. Единственное крохотное окошечко зарешечено. Сквозь него струились дымчатые лучи, высвечивая бесчисленные шинели, аккуратно висевшие на вешалках. Стол, чернильница. Пара табуреток. — Склад, наверное, — не очень уверенно, но с облегчением заметил я. — Ну и что? Все равно… Это все Акрам виноват, — захныкал Рахмат. — Приведут родителей и влепят на всю катушку… — Не влепят, — взъерошился Акрам. — Откуда им знать, где мы живем? — Верно, откуда? — поддержал я. — А сами не скажем. — Не скажем — не выпустят, — резонно заметил Рахмат. — Ну, соврем что-нибудь, — возразил я. Но врать военным почему-то совсем не хотелось. Неизвестность омрачала наше настроение. Лучи уже не заглядывали в каптерку. В окно прощально смотрелось оранжевое пятно заката. Со стороны поля до нас донеслась бодрая и одновременно задушевная солдатская песня: Солнце скрылось за горою, Затуманились речные перека-аты. А дорого-ою степно-ою Шли с войны домой советские солдаты. — С учений идут, — пояснил Акрам. — Сейчас за нас возьмутся, только поужинают, — совсем упавшим голосом заметил я. — Эх, что-то в животе урчит, — горестно вздохнул Рахмат. — Мать сегодня обещала плов приготовить… — Нашел о чем напоминать! — вспылил Акрам.