Раньше я никогда не видел лилипутов. Ни в книжках на картинках, ни в кино. А в цирке еще не посчастливилось побывать. Высоких людей в нашем городе я часто встречал. Даже одну настоящую великаншу. Высоченные: дядьки смотрели на нее снизу вверх, а она, стройная и прямая, плыла поверх толпы, будто корабль в океане. Потом я узнал, что эта великанша знаменитая спортсменка, чемпионка по баскетболу. И я сразу же от всего мальчишеского сердца зауважал ее. Жаль только, что игру чемпионки ни разу не видел. Телевизор тогда был еще большой редкостью. Но вот лилипутов… Не встречал — и все! Только слыхал, что бывают такие. И вдруг в нашей махалле объявился… самый настоящий лилипут. Он невысокому Рахмату не доставал макушкой до плеча. Лилипут был в каштанового цвета брюках, тщательно отутюженных, в белой безрукавке, под мышкой торчала пачка газет. Лицо морщинистое, точно высушенное яблоко, а сквозь седину волос проглядывало крохотное солнышко-плешь. Взрослые говорили, что лилипут служит на кожевенном заводе бухгалтером. Работником он считался отменным, дисциплинированным. За полчаса до гудка семенил уже по нашей улице. И всегда с газетами. Сначала нам все в нем казалось диковинным. Но со временем мы к нему привыкли. И, как взрослые, смотрели на лилипута с сочувствием и вниманием. На наше дружеское: «Салам алейкум!» лилипут всегда очень серьезно отвечал: «Ваалейкум ассалам!» При этом он кивал головой, и в голосе его, помимо доброжелательности, чувствовалось столько достоинства, словно это не мы его, а он нас приветствует сверху вниз. Летними вечерами мы любили играть в орехи возле чайханы. Здесь было хорошо: тень от талов, арычная прохлада. А надоест играть, можно понаблюдать за шахматными сражениями взрослых. Зевак вокруг чайханы всегда было достаточно. В тот вечер я, Акрам, Рахмат и еще несколько мальчишек как обычно расчертили круг и поставили на кон свои орехи. Вот тут-то и появился Садык-выпивоха. Высокий, грузный, опухший. Шмыгая носом, похожим на дряблую репу, он прошамкал: — Пацаны, давайте на спор, кто плюнет дальше. Победителю дарю пять рублей, — он вытащил из кармана штанов засаленную бумажку. — Желающие есть? — Есть! — несколько мальчишек сразу же переметнулись к нему. Один плюнул, второй, третий. Нашлись и болельщики. Начали подзадоривать. Давать советы… Наступила очередь самого Садыка-выпивохи. Он весь напрягся. На шее вздулись вены. Садык-выпивоха плюнул, качнулся и чуть не упал. Воздух взорвался от нашего хохота. И тут Садык-выпивоха на противоположной стороне тротуара увидел лилипута. Тот, видно, возвращался с работы. — Эй, уважаемый! — закричал он. — Подойди сюда. Лилипут подошел и спросил учтиво: — Чем могу быть вам полезен? Ребятня и взрослые замерли. Что задумал Садык-выпивоха? А тот, обнажив в ухмылке единственный верхний зуб и дохнув перегаром, повелел: — Почтенный! Отмерь-ка, сколько шагов от меня во-он до того плевка… Лилипут внимательно выслушал унизительную просьбу, а потом пальцем поманил Садыка-выпивоху: мол, наклонись, что я тебе скажу. Великан склонился чуть ли не до земли. И тут в напряженной тишине раздалась оглушительная оплеуха. Словно кто надвое переломил сухую жердь. Садык-выпивоха рухнул. А лилипут с достоинством вынул из кармана чистенький платочек, тщательно вытер ладони и гордо зашагал дальше. И я тогда впервые подумал, что достоинство человека не всегда измеряется ростом, а чем-то большим, до чего надо расти и расти. Махаллинцы же после этого случая прозвали лилипута меж собой «Кичик-палван» — «Маленький богатырь». Так оно и было. «ЭРОПЛАН, ЭРОПЛАН» Я удобно расположился на верхнем ярусе веток тутовника. Ягоды мы давно стрясли. Но листва еще не начинала желтеть. Она влажно трепетала на утреннем сквознячке. Над крышами плыли облака. Большими тенями-заплатами скользили по земле. А небо над головой было просторным, высоким, казалось, даже гулким. Совсем другое дело, когда смотришь на него с земли: сжатое, раздробленное листвой деревьев, сетью проводов и навесами. Иногда надо мной стремительно проносились птицы. Вот стайка розовых скворцов порхнула, словно чей-то платок, уносимый ветром. А еще выше птиц, случалось, правда не так часто как теперь, зато пониже и поближе, пролетали самолеты. Тогда из дворов слышались радостные голоса. Девчонки и мальчишки, приплясывая, вопили детскую нелепицу: Эроплан, эроплан, Посади меня в карман. А в кармане пусто, Выросла капуста! Почему в кармане оказалось пусто и почему в нем выросла капуста, для меня оставалось загадкой. Ровный гул самолета рождал во мне вопросы. Я думал: в стальной птице летают счастливые люди. И непременно смелые и удачливые — летчики, геологи, врачи… Куда они летят? В горы, в пустыни, на берега далеких рек? Там их ждут люди. Хорошо, когда тебя кто-то ждет и кому-то ты очень, очень нужен. …Итак, я сидел на тутовнике и насвистывал грустно-веселую песенку из нового индийского кинофильма «Бродяга». И тут над телевышкой, не теперешней башней-гигантом, а прежней, заметил далекий маленький силуэт. Это был «кукурузник» — в марках-то самолетов я разбирался… Он летел над старым городом в сторону нашего квартала. Странно так летел, опускаясь все ниже и ниже над домами. Самолеты, так низко летящие, я еще не видел. «Наверное, в моторе что-то произошло», — даже не подумал, а скорее почуял я. И тут же на меня стремительно надвинулось что-то огромное, крылатое. И я увидел винт, превратившийся в большое, слепяще посверкивающее солнце. От страха я крепко зажмурился, судорожно обхватив ствол своего тутовника. Прокатился оглушительный, пригибающий грохот. Тутовник вздрогнул и резко накренился вместе со мной. Потом со скрежетом выпрямился, мелко-мелко затряслась листва… Я открыл глаза. Самолет с натугой карабкался над крышами и, наконец, растворился за горизонтом. Тут-то до меня и дошла такая простая и в то же время сложная истина: как трудно удержаться на высоте… Теперь, засыпая, я часто думал об этом самолете. МИРХАЙ-САПОЖНИК И ГОЛУБОЙ «МОСКВИЧ» Наш сосед слева — Мирхай-сапожник. Отец мой не раз с восхищением говаривал, что сосед не просто мастер своего дела, а художник, музыкант. И впрямь, обувь, побывавшая на ремонте у Мирхая, выглядела лучше новой. Будь то детские сандалии, женские туфли на высоких каблуках, ботинки, сапоги — они не просто блестели на ногах владельцев, а пели, если так вообще можно сказать об обуви. Их хотелось носить. Поэтому к Мирхаю обычно тянулась очередь. Будка его притулилась на краю старогородского базара. Вся обклеенная цветными «огоньковскими» репродукциями маршалов в орденах и томными индийскими красавицами в атласных сари и с веерами, она была для нас, как музей. Тут же, рядом с ножами и щетками, баночками с гуталином, с клеем и дратвой, резиной и кожами, запасными подметками и другим необходимым сапожным имуществом сияли большой медный чайник и маленькая китайская пиала.