Эта песня была моей самой любимой. Я даже как-то пел ее на школьном празднике. После слов: «Пощады никто не желает» — у меня по спине всегда катились холодные мурашки. От гордости за наших моряков и еще отчего-то… — Так вот, старого матроса зовут Николай Григорьевич Семенов. Он герой русско-японской войны, служил на том самом крейсере «Варяг». И живет в нашем городе давным-давно. Я с ним хорошо знаком. Вот как, удивился и обрадовался я. Как же не похвалиться такой новостью перед друзьями! — Неужели аксакал воевал на самом «Варяге»? — округлил глаза Акрам. — Честное пионерское. — Вот бы познакомиться поближе, — вздохнул Рахмат. И, представьте себе, такое почти что волшебное знакомство состоялось. Отец как-то сказал маме: — Завтра придет гость. Да ты знаешь, Николай Григорьевич. Я обещал ему пару кустов смородины на рассаду. Ты бы приготовила нам чего-нибудь вкусненького, — и отец почему-то значительно посмотрел на меня. Надо ли говорить, что Акрам и Рахмат с самого утра нетерпеливо поджидали Николая Григорьевича. Гость появился в полдень. Несмотря на самую жару он был в строгом темно-синем кителе, застегнутом на золотые пуговицы с якорями. На голове — бескозырка. На полосатой, «коржевской», гвардейской, как я потом узнал, ленточке выцветшая надпись «Варягъ». Отец вел гостя к открытой летней веранде, где стол уже сиял-переливался всякими яствами. Заметив нас, Николай Григорьевич сам сделал шаг навстречу и, как взрослым, каждому крепко пожал руку. Мы играли рядом с верандой в орехи — и, хотя это не совсем прилично, старались подслушать, о чем там говорят. Взрослые пили из пузатых маленьких рюмок вишневую настойку и рассуждали о съезде, об атомной бомбе, о деревцах, когда их лучше подрезать — весной или осенью. А вот о том самом морском сражении, о котором нам хотелось бы услышать — ни слова… Мы даже немного разочаровались. Но тут мама вплыла с большим цветастым чайником и пиалами на подносе, и отец пригласил нас: — А ну, беркутята, живо к чаю! Мы тоже расселись за широким столом. Николай Григорьевич расстегнул верхнюю пуговицу кителя, а бескозырку аккуратно положил на барьерчик веранды. Как-никак душно. Я вспомнил фильм про геройский подвиг «Варяга», который видел в летнем кинотеатре. Там рослые парни-матросы в дыму и огне тушили пожар, подносили тяжеленные снаряды к пушкам и бились с огромной эскадрой противника. Неужели среди них был и Николай Григорьевич — этот маленький старичок с короткими мозолистыми пальцами? Конечно, тогда он тоже был молодой. Как-то не верилось! А сколько ему еще довелось хлебнуть горя в японском плену, пока с такими же, как и он, матросами не вернулся на родину?.. И вот живой «осколочек» этой героической трагедии запросто пьет чай вместе с нами, пацанами, такими далекими от всех войн и бурь… Через столько лет… Перед нами была сама История. О многом хотелось расспросить. Но я почему-то брякнул: — А что на конце ленточки нарисовано? — и обомлел от собственной дурости. Николай Григорьевич, однако, добродушно усмехнулся в седенькие усы. — Был, значит, знак такой, «ер» назывался. Отменили его, как лишний, после семнадцатого года. Ничего, — продолжал он. — Наши моряки в Отечественную без него не хуже воевали, чем мы на «Варяге». Так что не в знаках, брат, дело. Верно, Андреич? — обратился старичок к отцу, вдруг озорно подмигнув. — А… а в чем дело? — вздохнул я. — У отца спроси, он фашистов бил, — уже серьезно ответил старик. А отец сказал негромко, задумчиво: — Надо родину свою крепко любить, тогда с любым врагом, с любым горем справиться можно. — И вдруг предложил: — Может, песню про «Варяга» споем? А, ребята, поддержите? А ну-ка, запевай, — обратился отец ко мне. Я нерешительно начал: Наверх, о товарищи, все по местам!. Акрам и Рахмат звонкими голосами поддержали: Последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает! Пели все: и отец, и Николай Григорьевич, и мама в дверях, утирая полотенцем уголки глаз. На прощанье, набравшись храбрости, мы попросили гостя разрешить нам «хоть разочек» примерить его бескозырку. И у меня возникло чувство, что мы тоже чуточку приобщились к Истории, что, если надо, и мы тоже не сдадимся… ПИРАТ, КОТОРЫЙ СПАС ДЕВОЧКУ В детстве у меня было несколько собак. И все разные. Бобик, вопреки мирному своему имени, например, был страшно злым. Маленький, юркий, рыжий. А злости — на целую овчарку! Он лаял на всех без разбора: на чужих и на хозяев. Бывало, весь изойдется лаем, пока не уйдешь с глаз долой. Пищу я ему приносил в железной миске. А миску уже подталкивал на лопате: чего доброго за руку цапнет… Такой неблагодарный! Был у меня и пес Чубук. Кличку дал ему отец. Очень уж морда напоминала курительную трубку. Кругловатая, коричневая с белым пятнышком на носу. А сам он сиял, как уголь, и шерсть вилась жесткими кольцами. Чубук славился артистическими данными. Стоило мне запеть, как он тут же, задрав кверху голову, подтягивал: у-у-у-у! Мы даже выступали с ним на школьном концерте. Смеху в зале!.. Но однажды Чубук, как и Бобик, исчез куда-то. Я искал, спрашивал, но не нашел. Может, мальчишки увели или под колеса попал. Плохо без собаки… Как-то среди недели прибегают ко мне Акрам с Рахматом. «Айда на улицу, — говорят. — Там собачий ящик приехал». Что за ящик? Никогда раньше я о таком не слыхал. Посреди улицы стоял пыльный грузовик. Кузов его был превращен в огромную будку с дверью, закрытой на ржавый крюк. Внутри будки копошились, повизгивали, а иногда гавкали на разные голоса собаки. Двое рослых дядек длинными палками с железными петлями, загнутыми на концах, ловили какую-то шелудивую собачонку. Со стороны это сперва выглядело забавно, как состязание на ловкость — кто кого. Но вот собачонку, визжащую, дрожащую, прижали к земле… Акрам, глядя на это зрелище, насторожился. — Тарзан! Тарзан! — тихонько позвал он. В будке рыкнул пес и стал скрестись лапами о фанеру. — Слышите? Это же мой Тарзан! — в отчаянье закричал Акрам и с ходу, подбежав к грузовику, откинул щеколду. Свора четвероногих, почуяв свободу, тугой разношерстной волной хлынула на землю, чуть не посшибав нас с ног, и мигом растворилась по дворам и проулкам, словно капли в песок. Вместе с собаками припустились и мы. Весь гнев здоровенных потных дядек мог обрушиться на нас. Отсиживаясь за дувалом Юнуса-глухого, мы еще долго слышали грубую брань ловцов бездомных собак. Наконец, грузовик зарокотал и скрылся, подняв за собой пегий хвост пыли.