— Да. Чистым серебром, по паре монет каждому. Не очень богатая плата, но в придачу он гарантирует каждому из них жизнь, а это уже щедрое предложение, над которым стоит подумать. И если в головах у этих недотеп осталось что-то кроме сифилисных язв, они примут его тотчас же. — Я понимаю, — медленно произнес Гримберт, — Вы попросту запугиваете их, заставляя бросить караван, который они обязались охранять. А монеты и разговоры про расторжение договоров и чьи-то ущемленные права — попросту оправдание для их совести за брошенный груз. Чуткие микрофоны «Убийцы» позволили ему расслышать тот звук, который нипочем бы не уловили несовершенные человеческие уши. Короткий смешок Орлеанской Блудницы. — Смотрите на дорогу, мессир. Прямо сейчас Олеандр Бесконечный сделает еще одно предложение — на этот раз хозяину каравана. Так как охрана разбежалась, нарушив свои обязательства и бросив на произвол судьбы караван, господин Вольфрам Благочестивый считает себя обязанным предложить свою помощь. — Как добрый христианин… — пробормотал Гримберт. — Как добрый христианин, — согласилась Блудница, — Но кто сказал, что из-за этого он должен сам терпеть ущерб или приносить жертву на алтарь чужой алчности? «Смиренные Гиены» при всех своих достоинствах не меценаты и не святые. Допустим, мы согласны будем принять на себя хлопоты о его благополучии за… скажем, половину того груза, что он везет. Или даже три четверти. — Но это разбой, как его ни называть. — Это арифметика, мессир, — рутьерка негромко клацнула зубами, — Оставь ее тем, кто разбирается в цифрах. — Хватит трепать языком, вы оба! — буркнул Бражник, подув на тлеющий между пальцев запальный шнур, — Рутьеры, честь… Мы все равно их убьем, так ведь? Только не сейчас, когда они напряжены и помышляют о сопротивлении. А позже, когда они отправятся прочь, посреди леса. Вольфрам не отпускает свидетелей. Нету у него такого обычая. Верно, подумал Гримберт. Иначе он не преодолевал бы с такой легкостью границ. Иначе не оставался бы призраком, ускользающим между сеньорскими пальцами и чувствующим себя вполне вольготно на чужой земле. Вот почему он не отправил в Турин требования о выкупе. Ему не нужен был выкуп. Другое дело — рыцарь, которого обманом и угрозами можно выполнить часть грязной работы. Чтобы потом… Чтобы потом… Гримберт ощутил колючий озноб между лопатками. Вальдо, подумал он, ну почему тебя нет здесь, хитрый мерзавец? Сейчас мне как никогда пригодился бы твой чертов непрошенный совет… На миг ему показалось, будто он видит Аривальда. Будто тот сидит сбоку, невесть каким образом пробравшись в тесную бронекапсулу, и ухмыляется, наблюдая за ним. Уже готовя очередную свою острую шуточку. Иллюзия была столь сильна, что Гримберт резко повернул голову, но, конечно, ничего не увидел, разве что только расплывающиеся на периферии зрения лиловые пятна — верный признак затянувшейся нейро-коммутации и упадка сил. Аривальда здесь нет. Он далеко отсюда, в походном лагере, лежит в шатре, ожидая помощи. Благодарение Богу, он никогда не узнает, что здесь произошло, потому что если бы узнал… Скрипнув зубами, Гримберт повернул голову «Убийцы» по направлению к замершему каравану. Вот о чем сейчас стоит думать. Об этом и только об этом. Все остальное смести прочь, как лишние фигуры с шахматной доски. — Дрянь дело, — буркнул Бражник, — Кажется, охранники не спешат разворачиваться. Орлеанская Блудница проверила висящие на перевязи пистоли. С таким видом, с каким проверяют привычный инструмент, проверяя, готов ли он к работе, а не оправляют украшения. — Они или слишком упрямы или слишком глупы, чтобы понять свою выгоду. — Не беспокойся, мои пушки живо обучат их арифметической науке, раз уж одних монет недостаточно… Охранники в самом деле не спешили принимать предложение Вольфрама Благочестивого. Кажется, они даже не переменили поз за все время переговоров. Неподвижно стояли, опустив головы в капюшонах, как будто бы внимательно вслушиваясь. Тянули время? Дожидались более щедрого предложения?.. «Уходите, — мысленно попросил их Гримберт, представив, будто мысль его беззвучным радиосигналом передается им в головы, — Ради всего святого, разворачивайтесь, сколько бы вам ни предложили, и уходите восвояси!» Но охранники каравана, кажется, не обладали мысленными приемниками, настроенными на нужную частоту. Медлили, не выказывая ни нетерпения, ни злости. Без интереса глядели в снег, невесть о чем думая. Должно быть чертовски непросто торговаться с такими… — Должно быть, набивают себе цену… — пробормотала Блудница сквозь зубы, — И определенно слишком затягивают с этим. Терпения у Олеандра больше, чем у иного ледника, но на их месте я бы не стала испытывать его… Ах, черт! Бальдульф подает знак. Ваш выход, мессир. Гримберт стиснул зубы. Точно это могло отсрочить неизбежное. — Они еще могут договориться… — пробормотал он, ощущая себя жалко и неуверенно, — Мне кажется, дело пошло на нужный лад. — Вперед, мессир, — приказала Орлеанская Блудница, голосом холодным как сталь ее доспеха, — Спускайтесь вниз и наведите на них страху. Покрутите пулеметами, потопайте ногами, поревите сиренами, плевать. Заставьте эту жестянку выглядеть грозно. Ради вашего же блага. *** Напугать человека, управляя боевой машиной весом в четыреста квинталов, не так уж сложно. Гримберту не раз случалось наблюдать, с какой прытью отскакивают в сторону оказавшиеся на пути «Убийцы» люди. Даже с зачехленными орудиями рыцарский доспех легкого класса в силах нагнать страху на роту тяжелой пехоты. А уж если выныривает из-под снега и грозно движется навстречу, рыча трансмиссией на полных оборотах и скрежеща сочленениями… Сбросив в себя маскировочное полотнище и выпрямившись во весь рост, на миг он ощутил себя единственным ферзем на шахматной доске. Но только лишь на миг. Охранники каравана не хлынули врассыпную, как он надеялся, однако развернулись в его сторону, полностью утратив интерес к Олеандру и прочим рутьерам. Из-за низко надвинутых капюшонов Гримберт не видел их лиц, однако был уверен в том, что сумел произвести достаточно грозное впечатление. На всякий случай он издал пару отрывистых гудков, от которых, будь он в Турине, уже зазвенели бы оконные стекла, да эффектно крутанул пулеметами из стороны в сторону. Вольфрам Благочестивый был бы доволен. Сейчас, в своем новом облачении, он должен был выглядеть как исчадие ада. Бронированное чудовище, голодное и рычащее, способное растерзать беззащитных людей, точно мелкую мошку. Никто из охранников не знал и не мог знать, что все это лишь иллюзия, что грозный рыцарь, стремительно спускающийся по склону, представляет собой не большую опасность, чем змея с вырванными зубами или пушка, сделанная из глины. «Бегите, — мысленно попросил их Гримберт, издав еще несколько оглушительных гудков, — Бегите, чтоб вас!» Ну не давить же этих остолопов ногами, в самом деле… Он остановил «Убийцу» в паре десятков шагов от каравана. Не потому, что это была наиболее удобная дистанция для того, чтоб впечатлить несчастных, а потому, что боялся ненароком наступить на кого-то из них. — Не самое эффектное явление, мессир. Но сойдет для подмостков любительского театра. Это был Виконт Кархародон. Гримберт даже не успел заметить, откуда тот возник, выскочил, точно чертик из табакерки. Должно быть, его послал Бальдульф, наблюдающий за происходящим из укрытия, видя, что Олеандр не справляется с возложенной на него ролью переговорщика и желая усилить позиции. — Я… — Заткнитесь, — уголком рта отчетливо произнес Виконт, прикрыв рот изящным шелковым платком, — Не вздумайте болтать, иначе разрушите и то впечатление, что успели произвести. Лучше рыкните еще пару раз двигателем. Гримберт рыкнул, но, кажется, без всякого эффекта. Охранники каравана явственно напряглись под своими плащами, но ни единым движением не выдали испуга. Словно каждый день их каравану преграждал путь рыцарь в полном боевом облачении. Виконт усмехнулся. — Все в порядке, — шепнул он, — Наши новые друзья, кажется, вознамерились продемонстрировать свою выдержку, но если они думают, что получат за это больше тройного денье, то здорово ошибаются. Стойте здесь и водите пулеметами из стороны в сторону, делайте вид, будто прикрываете меня. Оставив «Убийцу» позади, он приблизился к охранникам с благодушной улыбкой на лице, улыбкой, которую не портил даже обнаженный эсток[1] в его руке, которым он непринужденно чертил след за спиной. Ни дать, ни взять, уполномоченный торговый агент, спешащий разрешить возникшие меж сторонами противоречия. Истый сын «Смиренных Гиен». Если Олеандр Бесконечный благодаря своей немоте походил на зловещего бесплотного призрака, Виконт казался беззвучно разрезающей воду акулой. — Не пугайтесь, господа, — возвестил он своим мелодичным голосом, так радушно, будто люди, к которым он обращался, были его лучшими друзьями, — Bonorum vita vacua est metu![2] Этот великан — наш добрый друг «Святой Падальщик», он специалист господина Вольфрама по… деловым расчетам. И я с готовностью перепоручил вас и ваше будущее в его железные руки, если бы не испытывал ощущения, будто еще в силах пробудить ваш голос разума. Фигуры в рясах не шевельнулись. Ветер Сальбертранского леса осторожно шевелил полы их ряс и капюшоны, но так робко, будто опасался навлечь на себя их гнев. Чертовски сильная выдержка у этих ребят, подумал Гримберт. Любые другие на их месте уже бросились бы бежать, позабыв про обещанное серебро и все свои обязательства. Эти же смотрели на рыцарский доспех и стягивающихся вокруг вооруженных рутьеров так, точно наблюдали за чем-то обыденным, не представляющим не только угрозы, но и особенного интереса. Может, оглушены какими-то психотропными зельями? Или подверглись нейро-коррекции, что выжгла в их мозгу центры страха? Виконт Карходон несколько секунд молча стоял, постукивая острием эстока по снегу — ждал ответа. И хоть с его лица не сходила вежливая улыбка, Гримберт ощущал, до чего рутьеру сейчас неуютно на душе. Как и всем прочим, успевшим взять охранников в плотное кольцо. Должно быть, гиена, привыкшая ощущать себя опытным и ловким хищником, впервые встречала подобную добычу. Не демонстрирующую страха или неуверенности, спокойно ждущую, невозмутимую. Это было неправильно, это не соответствовало тем охотничьим рефлексам, что они воспитали в себе, это было… Это было противоестественно, непривычно, странно. Но Гримберт слишком хорошо знал «Смиренных Гиен», чтобы понимать — они не отвернут. Не смогут. Их ведет вперед то, что гибельнее страха и опаснее самого дьявола. Их ведет воля Вольфрама Благочестивого. — Не испытывайте наши манеры молчанием, — Виконт прошелся вдоль замерших фигур в рясах, ободряя их своей неотразимой, полной жутких зубов, улыбкой, — Уверяю, даже у такого добродетельного человека, как господин Вольфрам, есть отпущенный Господом предел терпения. Глушите двигатель и начинайте выгрузку из вагонов. Если успеете до полудня, подкину вам еще по денье на брата. И сможете убираться отсюда в любую сторону на ваш выбор. Если нет… Боюсь, мессиру «Падальщику» придется взыскать с вас неустойку. Одна из фигур дрогнула. Не так, как вздрагивает человек, пытающийся побороть накатившую слабость. Движение получилось каким-то резким, несогласованным, словно все мышцы его тела на миг напряглись до предела. Напряглись — и вновь расслабились под грубым мешковатым покровом рясы. Когда охранник заговорил, Гримберт вздрогнул в своей бронекапсуле. — Вы израсходовали четыре минуты из отпущенных вам пяти, — голос его казался каким-то бесцветным, необработанным, как грубая шерсть, из которой было соткано его одеяние, — И пятая минута истекает. Я не уполномочен продлять отпущенный вам на размышления срок, но не стану вас преследовать, если вы проявите благоразумие и уйдете с дороги. Это не прозвучало ни внушительно, ни угрожающе, кажется, говоривший сам не вкладывал в слова никаких интонаций, но некоторое впечатление все же произвело. Рутьеры, окружившие караван, глухо заворчали. Как беспокойные псы, скалящие зубы, но не получившие команды пустить их в ход. Виконт Карходон рассмеялся. Так искренне, что ему вновь пришлось достать вышитый платок, чтоб вытереть уголок глаза. — Воистину, вы мастер вести переговоры, сударь! Какая непринужденность! Какой такт! Я буду с удовольствием вспоминать недолгие минуты нашего общения. Но знаете, воспоминания становятся более сочными или живыми, если уснащать их тем, что подстегивает память. Сойдет все, что будет напоминать мне вас, маленький сувенир или прядь волос… Быть может… Я думаю, ваше ухо вполне подойдет для этих целей! Виконт небрежно поднял свой эсток и его острием сбросил с головы охранника капюшон. И отчего-то застыл, не найдя в себе сил ни прикоснуться оружием к его уху, ни опустить его вниз. — Ах ты ж адская срань… Это все, что он успел сказать за отпущенное ему время. Все те секунды, что еще оставались в его распоряжении, он потратил на крик. *** Старые гравюры. Вот, что это напомнило ему — ветхие старые гравюры из летописного архива маркграфа Туринского. Иногда, когда информационные сводки из церковного информатория о великих битвах прошлого казались ему сухими и скомканными, он забирался в отцовский архив и часами разглядывал ветхие пергаменты, на которых неизвестный художник в меру своих сил и таланта запечатлел битвы глубокой древности, битвы, которые ему самому не суждено было увидеть. Холодное Чистилище и Рубку при Трех Тополях, Желтое с Черным и Огненную Траву, Вторую Жеребицу и Кровавую Корону. Но если выдержки из церковного информатория казались сухими и пресными, не передающими в должной мере ощущение битвы, гравюры грешили другими недостатками. Живописуя столкновения армий, они частенько пропускали весьма значимые их части, запечатлевая лишь то, что казалось художнику основным, оттого у Гримберта часто возникало ощущение, что многие события, важные для понимания происходящего, попросту вырезаны, растворились в извечной пустоте. Вот армия графа Бернара строится в боевые порядки, готовая обрушить на лангобардов всю мощь закованного в сталь императорского кулака. Сверкают на солнце гизармы и алебарды, хорохорятся, подкручивая усы, ландскнехты, графские оруженосцы полируют перед битвой доспехи. А вот армии уже нет, лишь темнеют на перепаханном снарядами поле воронки, пламенеют довольно ворчащие костры, получившие в этот день много богатой пищи, а единственная деталь, которую можно толком рассмотреть — распятый на своем собственном доспехе граф Бернар, обративший к небу невидящие глаза. Что было между двумя этими картинами? Сколько времени миновало? В какой миг славная и безоговорочная победа обернулась страшным поражением?.. Вот и сейчас у Гримберта возникло ощущение, что он ненароком перелистнул сразу несколько страниц, пропустив важные иллюстрации, и уже бесполезно разглядывать детали, бессмысленно силиться восстановить ход событий — потому что все важное уже миновало и обернулось прошлым, пока он пытался его понять. Треск. Сперва ему показалось, что он слышит треск мешковины, сползающей с охранника. Затем он увидел Виконта Кархародона, застывшего в неестественной позе. Его эсток, тяжелое элегантное оружие, застыл в воздухе, точно огромная стальная сосулька, так и не успев опуститься. Потому что рука, его сжимавшая, уже бессильна была это сделать. Треск, который он услышал, издала не ветхая ткань робы, ее издала рука Виконта. Она точно угодила в работающий на полных оборотах фрезеровочный станок. Скрученная, неестественно вывернутая, с торчащими наружу раздробленными костями и свисающими обрывками сухожилий, эта рука уже не смогла бы нанести удар, даже если бы ее хозяин приложил для этого все возможные силы. Виконт уставился на нее, выпучив свои глаза, и боли, которую он испытывал, было столько, что глаза эти показались Гримберту не рыбьими, безразличными и тусклыми, а почти человеческими. Кажется, кто-то вскрикнул. Не испуганно — удивленно. Кто-то отшатнулся, забрызганный чужой кровью. Кто-то поперхнулся так и не вырвавшимся из глотки ругательством.