Вот дьявол! Одна из автоматических пушек, составлявших основную огневую мощь «Убийцы», снесена под корень, должно быть, прямым попаданием из серпантины. Неприятно, но терпимо, ее отсутствие он заметил еще когда забирался в бронекапсулу. Другая на месте, однако падение в яму заклинило ее едва ли не намертво, сократив и так небольшой сектор стрельбы до нескольких градусов. К тому же, судя по всему, этот же удар серьезно повредил приводы наводки, сделав орудие практически бесполезным в бою. Пулеметам тоже пришлось несладко. Их пощадили вражеские снаряды, их не вывел из строя страшный удар о землю, однако их чуть было не погубила его собственная самонадеянность. В той страшной битве, через которую прошел «Убийца», он безоглядно тратил боезапас, щедро засеивая землю вокруг себя сталью и огнем, забыв, что у пулеметов, как и всего сущего на земле по воле Господа, есть собственный — отнюдь не бесконечный — ресурс. Ожесточенная почти бесконтрольная стрельба едва не расплавила стволы, почти полностью выбрав заложенный в них запас прочности и ощутимо снизив баллистические характеристики. Возможно, выдержат еще несколько минут боя, решил Гримберт, рассматривая разноцветные россыпи тревожных пиктограмм, усеявших визор гуще, чем оспины — лицо больного, да и то на предельно короткой дистанции. Однако самое большое разочарование ждало его впереди. Машинально проверив орудия, он услышал вместо привычных щелчков изготовившейся к бою автоматики неприятный глухой лязг. Сервоприводы, управляющие пулеметами, остались недвижимы, зато идущий неподалеку Бальдульф, пристально вглядывавшийся в снежную круговерть, вдруг остановился и повернулся в его сторону. Пусть он и был по сравнению с «Убийцей» лишь карликом из плоти и крови, взгляд его обладал достаточной силой, чтобы заставить Гримберта вздрогнуть в своей защищенной бронекапсуле. — На вашем месте я бы не хватался за пушки, мессир. Ни к чему это. — Я просто… Я хотел проверить. — Стрелять вам не придется, — сухо произнес рутьер, — Нечего и проверять. Сфокусировав сенсоры на орудиях, Гримберт обнаружил то, что должен был заметить с самого начала — но не заметил. Кто-то пробил в пулеметных кожухах аккуратные отверстия, пропустив сквозь них литые дужки амбарных замков, которые теперь покачивались под стволами на ходу точно маленькие стальные медальоны. Черт. Автоматика заблокирована, и не какой-нибудь хитростью, а самым грубым, примитивным, но в то же время и надежным способом. Вольфрам оказался достаточно предусмотрительным, чтобы доверить своему пленнику хоть какое-то оружие. Дьявол, подумал Гримберт, отрешенно разглядывая показания визора. Подумать только, я снова в рыцарском доспехе, но так же беспомощен, как если бы сидел запертым в простой дубовой бочке! *** — …по весне дела вроде получше пошли, снова начал мой заводик работать, пусть и не на всех порах. Ну, думаю, слава Господи. Мне бы теперь только месяц продержаться, до Благовещения, там-то у меня заказы и пойдут! Верну лошадок, верну дом, сына младшего выкуплю… Весной-то у меня дело, признаться, всегда шло. Оно и понятно, весной-то. Крестьяне потянутся, серу покупать, они для протравки семян ее замачивают, каждому по два боккале отсыплешь — уже дело. Святые отцы нет-нет, да и ртути купят, иногда, бывало, целый моджжо, колокола свои освящать. А ведь бывает горожане из Гренобля наведываются, тем я и метанол отпускал и амилазу и Бог весть что еще. Бывало, на одной только синильной кислоте сорок денье в день выручал! Да, мессир, весной заводик-то мой оживал. Запахи от него по всей округе шли, аж листва на деревьях жухла, а внутри, значит, автоклавы щелкают, центрифуги жужжат, электропечи жару дают… Ну, думаю, мне только до Благовещения дотерпеть, а там-то уж разгуляемся. Все верну, что ростовщикам заложил, когда жена заболела, и еще стократ приумножу! Люди по-разному справляются с напряжением. Некоторых оно сковывает, точно льдом, намертво запечатывая все душевные поры и трещины, других же, напротив, делает болтливыми. Судя по всему, Бражник относился ко второй категории. Если в его языке и были кости, к исходу второго часа ожидания они рассосались без остатка. А может, так сказывалась на нем необходимость неподвижно лежать в снегу. — Только не дошло дело до Благовещения, мессир. Тем же днем возвращаюсь с завода в контору и вижу пятерых молодцев со взведенными пистолями, копающихся у меня в сундуках. И добро бы еще разбойники, разбойниками-то в наших краях никого не удивишь. Если что, можно и откупиться. Но нет, мессир. Представьте себе, то были слуги графа Раймунда Второго. Тут я и понял, дело дрянь… — Прикрой воздухоотвод, Бражник! — отрывисто приказала Блудница, — Следи за дорогой. Помни, если твои наводчики промажут, Вольфрам вынет из тебя душу, но мне достанется тело! Укрывшись в плотном снегу неподалеку от них, за последние два часа она, кажется, ни разу не пошевелилась. Удивительная выдержка, свойственная больше холоднокровному хищнику, чем человеку из плоти и крови. Но Блудница, безусловно, была хищником, причем куда более опасным, чем многие свирепые разбойники из банды Вольфрама. Хищником, который подобно змее долго копит в себе яд, делаясь равнодушным и обманчиво медлительным, чтобы в решающую секунду впрыснуть его во вражеские вены. И судя по всему, миг этот был чертовски близок. — Промажут? — Бражник разразился презрительным хохотом, — Это твой папаша промазал не раз мимо твоей мамаши, когда пытался заделать тебя. У моих серпантин я лично выверял прицел! Блудница негромко щелкнула зубами под стальной маской шлема. Очень отчетливый и ясный звук, не несущий ничего доброго. — В таком случае тебе стоит выверить его еще раз. Или лишишься своей любимой погремушки, в которой лежат твои сморщенные старческие яйца. — Не лезь к моим пушкам! — буркнул Бражник, не скрывая раздражения, — Не буду я ничего заново выверять, они и так идеально стоят. Если купцы заартачатся, я дам один залп, но такой, что их дерьмо по всему лесу развеет! Серпантины он в самом деле замаскировал весьма искусно. Расположенные на склоне, как раз напротив излучины дороги, они имели превосходный сектор огня и, если бы заговорили все разом, обрушили бы на ползущие по дороге транспорты настоящий огненный дождь. Вот только дорога, петлявшая меж холмов Сальбертранского леса, уже второй час оставалась пустой. — Смотри, чтоб от тебя самого не полетело, — огрызнулась Блудница, демонстрируя точеные, белее снега, зубы, — Может, шпионы Вольфрама ошиблись, а? Вдруг у этих купцов с собой мортирка или даже две?.. Едва ли Орлеанскую Блудницу заботила судьба пушкарей. Ее собственный отряд тяжелой пехоты притаился в густом кустарнике немногим ниже по склону. Среди них едва ли были мастера маскировки, но Гримберт не сомневался, что стоит ей подать условленный сигнал, как они сделают все, что от них требуется — обрушатся вниз на дорогу подобно тяжелому лезвию палаческого топора, рассекая купеческую оборону на разрозненные куски подобно тому, как топор рассекает позвонки своей жертвы. Отряд Виконта расположился на противоположном склоне, по другую сторону дороги. У этих не было ни артиллерии, ни тяжелых доспехов, зато было то, что на протяжении многих веков делает легкую пехоту одним из важнейших звеньев всякой военной машины — стремительность и гибкость. Гримберт не знал, какие инструкции отдал им Вольфрам Благочестивый, но сомневался в том, что они останутся безучастными зрителями в том спектакле, что должен был разыграться с минуты на минуту. Скорее всего, они должны были отвлечь охрану каравана ложным наступлением с противоположной стороны, открывая фланг для воинства Блудницы или внести сумятицу рядом разнонаправленных ударов или… Ни к чему гадать, решил он, едва ли лесные разбойники штудировали те же труды по тактике, что когда-то постигали они с Аривальдом. Единственным, кто не искал укрытия, был Олеандр Бесконечный. В обществе дюжины рутьеров он расположился прямо посреди дороги, в том месте, где она делала изгиб. У них даже была пара кулеврин, которые они тоже не спешили забросать снегом, напротив, с демонстративной небрежностью выставили прямо на обочине. Демонстративный заслон, понял Гримберт. Ложная мишень. Фальшивка. Рутьеры Олеандра не станут принимать деятельное участие в схватке, лишь сыграют роль преграды, которая заставит караван остановиться, сделавшись легкой мишенью для Гиен и их ждущей своего часа артиллерии. Не было видно лишь Бальдульфа с ведомой им стаей профессиональных забойщиков. Те отделились еще на подходе и так ловко растворились в снегу, что даже чуткие сенсоры «Убийцы» не могли отыскать их следов. Учитывая дьявольское коварство плана, скорее всего, расположились в резерве, готовые по сигналу Вольфрама прийти на помощь в нужном направлении — там, где пригодятся более всего. — …схватили они меня за шкирку и потащили, — Бражник потер озябшие руки, которые держал поверх тщательно выверенной кремальеры прицела, — К самому графу Раймунду Второму, понятно. А тот и ждет меня, будто гостя дорогого. В кресло усаживает, вина собственноручно наливает. Много недоброго могу про великосветских господ сказать, это уж как Бог свят, но одного у них не отнять — дела вести умеют. Обходительно все, на благородный манер. Присядьте, угощайтесь, умейте великодушие выслушать и такое вот всякое… Это тебе не чернь, что рыбой на базаре торгует. Что ни говори, а приятно с такими господами дело вести. Как будто и сам в такие моменты благородней как-то делаешься, что ни говори… Гримберт вновь навел сенсоры «Убийцы» на тянущуюся под склонами дорогу. За последние два часа он делал это так часто, что, кажется, успел выучить наизусть каждый ее фут. Что там, каждый дюйм. Безжизненная, неподвижная, больше угадываемая под снегом, чем видимая, она напоминала дохлую змею, свернувшуюся между холмов. В любой момент это могло измениться. И тогда… Я могу сбежать, подумал Гримберт. В тот миг, когда рутьеры обрушат огонь на ползущий внизу караван, они будут слишком заняты, чтобы вовремя заметить перемены в тактической обстановке и исчезновение «Убийцы». Не говоря уже о том, чтобы быстро перенести огонь на новую цель и поразить ее. Их замешательство даст ему по меньшей мере минуту, а может, если повезет, и три-четыре. Этого времени хватит «Убийце», чтобы броситься на всех оборотах прочь, давя лапами зазевавшихся, не успевших убраться подальше рутьеров. Может, парочка успеет пальнуть ему в спину, но… Кремальеры серпантин требуют филигранной наводки и почти бесполезны, если речь не идет о заранее пристрелянных ориентирах. Типичное оружие разбойников, превосходное в своем роде, но лишь против неподготовленного к столкновению противника. Гримберт готов был побиться об заклад, что успеет увести «Убийцу» из сектора их огня без серьезных повреждений. Но… Аривальд. Аривальд остался в лагере. Беспомощный, раненый, не способный позаботиться о себе. Там же, в лагере, осталось по меньшей мере полдюжины рутьеров. Никчемная сила по военным меркам, однако и ее хватит с запасом против безоружного рыцарского доспеха. — Да, очень обходительный господин этот граф Раймунд, — Бражник подышал в кулак, чтоб согреть пальцы, — Наливает мне дорогого вина, а сам, значит, открывает гроссбух специальный и вкрадчиво меня этак спрашивает «А ведь с вас, господин Ремигий, как будто что-то еще причитается?» Тут у меня печеночка и екнула, мессир. Дал бы он мне еще месяц срока, я бы все ему уплатил, но разве ж с графом Раймундом спорят? Он, говорят, своего слугу как-то раз живьем в камине сжег, когда тот позволил угольку выскочить и его сиятельство обжечь. «Да, — говорю, — Задолжал я немного, но сделайте уж Божескую милость, отсрочьте, а я…» Спрятать «Убийцу» было тяжелее всего. Здесь, на поросшем редким ельником склоне даже крупный валун был хорошо заметен со стороны, рутьерам пришлось потратить прилично времени, чтобы замаскировать его ветвями и снегом. Зато теперь Гримберт находился в куда более выигрышном положении, чем «Гиены». По крайней мере, он был в тепле. Вот только настроения его это не улучшало, душе было зябко, мокро и холодно, точно ее саму сунули в снег. Многих раубриттеров корят за то, что те используют рыцарское оружие позорным для честного христианина образом, понукаемые к тому алчностью и неразборчивостью, многих даже клянут прилюдно разбойниками, вот только далеко не все из них опускаются до всамделишных разбойных набегов. Он же сделался разбойником по доброй воле, причем разбойником в самом изначальном и полном смысле этого жуткого слова. Раубриттер. Рыцарь-разбойник. Предатель христианской веры и всех мыслимых рыцарских добродетелей. Если об этом узнает отец… Гримберт ощутил, как в его желудке ворочается ледяной ком из смерзшегося снега. Если об этом узнает хоть одна живая душа в Турине, все кончено. Можно раскаяться, можно пройти сквозь самую суровую епитимью, можно принести самые строгие обеты, это уже не поможет. До конца дней в него будут украдкой тыкать пальцами, видит он это или нет. Сын маркграфа Туринского, сделавшийся разбойником в двенадцать лет. Плевать, что об этом знает Вольфрам Благочестивый и его дрянное войско. Может, они и именуют себя Гиенами, но по своей природе всего лишь крысы, а крысам редко уготована долгая жизнь. Едва ли кто-то из них проживет более года. Кто замерзнет этой же зимой, кого перевешают стражники, прочие же перегрызут друг другу глотки из-за добычи или немногим позже — от передозировки непривычными зельями, в уличных драках, в бессмысленных войнах, в нелепых стычках и случайных конфликтах… Рутьерский отряд «Смиренные Гиены» канет в Лету, как и многие сотни прочих банд, сгинет без следа, не удостоившись даже упоминания в летописях или записях церковного информатория. Все его наследие уйдет вслед за ним. И даже если последний ублюдок из числа тех, что сейчас нетерпеливо ерзает в снегу, вдруг вспомнит, переминаясь у подножья эшафота, о том, что в разбойничьем налете им помогал рыцарь, едва ли хоть одна живая душа примет это всерьез. Из-за охранников каравана тоже можно не беспокоиться. Стараниями рутьеров «Убийца» обрел столь непривычный облик, что никто не узнает в этом чудовище «Предрассветного Убийцу», про которого в Турине отпускают немало шуточек. И уж конечно он не станет рассказывать об этом Аривальду, даже когда они оба выберутся из Сальбертранского леса. Даже Вальдо не может знать истинную правду о том, какой ценой ему пришлось купить их жизни и свободу. Он что-нибудь придумает на этот счет. Не сейчас — позже. Когда возьмет курс на Турин. А вот с доспехом придется расстаться. Тут ничего не поделаешь. Он не может позволить, чтоб кто-то в Турине увидел его в подобном виде или, тем паче, получил доступ ко внутренним протоколам, фиксирующим события. «Убийце» придется исчезнуть без следа. Тяжелое, но оправданное решение. Он схоронит его в каком-нибудь глубоком овраге, после чего испепелит лайтером приборную панель и все содержимое бронекапсулы. Магнебоду придется сказать, будто бросил сломанный доспех в лесу, где-то в глухой чаще. Извини, «Убийца» — Гримберт мысленно прикоснулся к терпеливо рокочущему реактору своего доспеха — Ты был мне верным слугой, ты принял бой, защищая меня, но позволить тебе вернуться я не могу. Тебе придется погибнуть, спасая честь своего никчемного хозяина… Что ж, может, это и к лучшему. После подобного отцу придется раскошелиться наконец на пристойный доспех, и это уже будет не учебная машина, а самая настоящая, с трехдюймовыми орудиями, активной броней, мощным радаром и… Бражник заерзал в своем укрытии, продолжая свою никчемную историю, про которую Гримберт уже успел забыть. — А граф пальчиком себе по бумаге водит. «Да, любезный, — говорит, — Запустили вы свое дело-то. С февраля мне причиталось получить с вас тридцать сетье аммиака. Да, я понимаю, жена ваша хворала, податью обложили, да только ведь и в мое положение войдите, я до самой весны ждал!» Мигает своим молодцам, я и пикнуть не успел, как меня с ног сбили и к столу прикрутили. Рыдаю, о пощаде его молю, но куда там. «Так-с, — говорит он, а сам ободряюще мне кивает, мол, не сердись, старик, сам понимаешь, — За аммиак я согласен принять в уплату вашу поджелудочную. Не то, чтоб от нее был толк, однако она пригодится мне для опытов. Да вы не переживайте, господин Ремигий, не бледнейте. В вашем ли положении жадничать? Вы и не заметите ее нестачи, небось. Так-с… Вот, я вижу, в прошлом году вы на три недели с нитридами задержались. Тогда я не стал применять санкций, но теперь я вижу, что человек вы ненадежный и слову вашему верить нельзя. Ну, это будет стоить вам одного легкого. Помилуйте! А не вы ли полгода назад отгрузили мне пять ливров галогенирированного бифенила вместо диоксина? Значит, вы? Ну, будет вам убиваться, господин Ремигий, тем более, что я охотно прощу вам эту ошибку за… скажем, за вашу щитовидную железу. А вот что станет вам подороже, так это оскорбление моего доброго имени, каковое вы допустили третьего дня, когда отказались в трактире выпить за мое здоровье… Не переживайте, у меня тут все записано. Думаю, мы сможем разрешить все наши разногласия к нашему обоюдному удовлетворению, тем более, что у вас весьма много активов…» Гримберт хотел было шикнуть на него, но не стал. Из всех средств общения с внешним миром у него остались лишь динамики «Убийцы». Не способные к шепоту, они могли произвести больше шума, чем было необходимо. Если Вольфрам, где бы он сейчас ни прятался, узнает, что спугнутые купцы, не дойдя туаза до места засады, задали стрекоча, быть беде — и для него и для Аривальда… — Что бы ни говорили про графа Раймунда, а только работать своими руками он не боится, — Бражник подышал на бутылочку, внутри которой колыхалось что-то вроде подгнившего съежившегося яблока, возможно, его почка, — Сам же долг и взыскал. Нож для бумаг взял — и готово, чик-чик… — Он мог бы прихватить и твой язык, — пробормотала Блудница, ее глаза в прорези шлема сердито сверкнули, — Большое упущение с его стороны. Бражник был слишком увлечен своим рассказом, чтобы отвлекаться на перебранку. — Думал, мессир, прямо там кровью и истеку. Но тут старший сын со слугами мне на выручку поспели. По горячим следам пришли, значит, жаль, что не часом раньше. Выломали дверь и, прежде чем графские слуги опомнились, живо их перебили. А самого графа в бочку с бромоводородной кислотой запихнули. Ну он и бился там, ну и ревел… Только я уже не слушал. Добро свое, по скляночкам разложенное, в охапку схватил — и бежать. Той же ночью мы с сыном завод подожгли, а сами выбрались из города и на юг припустили. Подальше от графских расчетов, пока нам обоим еще какую пеню не накинули. Решили в рутьерское ремесло податься, раз уж так сложилось. Примкнули сперва к «Разнузданным Вертопрахам», потом к «Шкуродерам», но тех в двадцать шестом году под нож пустили во времена Танца Слепых. Сынка моего рыцарь какой-то франкский раздавил, причем свой же, по случайности, а я, значит, выжил. Переметнулся к «Ревнителям Чести», с ними маленько пожил, пока местечко в «Шаперони» не подвернулось, ну и… — Заткнись, — процедила Блудница, — Бальдульф знак подает. Едут. *** Караван двигался неспешно, но сосредоточено, точно меланхоличная гусеница, ползущая по ветке. Вынырнув из-за холма, он стал увеличиваться в размерах и увеличивался до тех пор, пока сенсоры «Убийцы» не могли в деталях разглядеть его, расчленив эту гусеницу на отдельные составляющие. Не самый большой караван из виденных им, даже, пожалуй, небольшой. В Турине ему приходилось видеть настоящие караваны, состоящие из сотен тяжело нагруженных грузовых платформ и трициклов. Когда они шли по улицам, окрестные дома дребезжали, точно трухлявые зубы во рту у нищего, а брусчатка лопалась под гусеницами. Но этот… — Шесть вагонов, — сообщила Орлеанская Блудница, сделавшаяся еще более скованной и неподвижной, — И здоровенные, мать твою… Гримберт и сам это отлично видел, пусть и не своими глазами, а зоркими сенсорами «Убийцы». Тащил всю вереницу тяжелый грузовой тягач-трицикл, огромный и неповоротливый, точно вылезшее из нефтяного озера доисторическое чудище, отрыгивающее дымом из бесчисленного множества выпирающих по бокам труб. Сотни квинталов старой дребезжащей стали, прущей сквозь снег с такой уверенностью, будто даже сами величественные и смертоносные Альбы, состоящие из сплошного гранита, не могли послужить для нее препятствием. Вагоны и верно были велики, непривычного для Гримберта типа. Тяжелые, грузные, похожие на исполинские стальные коробки, водруженные на колеса, они не несли на своих боках никаких характерных, знакомых ему, черт. Ни окон, ни вентиляционных отверстий, бойниц, ни резных панелей, ни даже выписанных краской номеров. Словом, ничего того, что несли обычно на себе самоходные контейнеры, отправлявшиеся с караванами из Турина во все стороны света. Если они на что и походили, так это на раздувшиеся, выкрашенные в невыразительные серый цвет, цистерны. Тяжелые, определил Гримберт. Едва ли потому, что сделаны из броневой стали, скорее, просто набиты под завязку. Даже на расстоянии он ощущал грузную тяжесть этих влекомых тягачом туш, кажущихся безмятежными тучными тельцами, идущими за пастухом, как ощущал и чудовищное напряжение их осей. Что бы ни вез этот караван, Вольфрам Благочестивый сделал свою ставку как нельзя удачно, его «Гиен» ожидала богатая добыча. — Серебро… — прошептал Бражник, вцепившийся в свою серпантину так, что едва не сбил прицел, — Побей меня Бог, Блудница, если там не серебро с Лаврийских рудников! Про него давненько слухи ходят. Купцы из Венеции тайно скупают его на юге и переправляют украдкой в Тулон, чтобы там переплавить и снабдить фальшивыми клеймами, а потом через подставные векселя выкупают обратно и…