— Еду сейчас принесут, — я провела рукой по сосудистому узору из переплетенных ветвей вокруг его сердца, загипнотизированная ярким течением крови и металлической субстанцией, струящейся в ней. Ненасытный жар пронзил мой желудок и зашевелился в корнях зубов. Я жаждала Салема, его крови, но до тех пор, пока не пойму, что происходит, я не собиралась говорить ему об этом. Он посмотрел на свою грудь. — Ты видишь мои вены? — Да, но… — с каждой лаской артерии пульсировали сильнее, ярче, поднимаясь ближе к его коже и тянясь к моей руке. Я провела пальцами вниз по его торсу и производила тот же эффект везде, где прикасалась. — Ты чувствуешь это? — Чувствую, что? — он смотрел на мою руку с таким вниманием, что его глаза загорелись. — Я вижу эти серебряные ленточки в твоей крови. Я слышу твое кровообращение, и когда я… — я провела рукой по его груди, пораженная странным ощущением силы. — Когда я делаю так, твои вены трепещут и тянутся вверх, как… магнитом? Я не чувствую их на ощупь, но, черт возьми, Салем. Как ты можешь этого не чувствовать? Раздалось электрическое жужжание, и стальная дверь медленно пришла в движение. Его широко раскрытые глаза встретились с моими. Он выглядел почти… испуганным. Только не из-за двери. Он боялся меня? Салем вывернулся из-под меня и перевернул меня на спину. — Притворись, что ты больна. Умираешь, — прошептал он мне на ухо. Затем бросился к двери. Глава 10 «Притворись, что ты больна. Умираешь». Закрыв глаза, я неподвижно лежала на тюфяке и издала самый слабый стон, какой только могла издать. Если наши похитители поверят в эту уловку и хотят сохранить меня в живых, они поспешат сюда, верно? Мои мышцы напряглись, готовясь к бою. — Вернись! Она больна! — Салем затряс ворота. — Я не знаю, что с ней не так, — звук его расхаживающих туда-сюда шагов разносился над полом. — Ее рвет. Высокая температура. Судороги. Я не знаю. Она не в себе. Думаю, это из-за укуса на ее ноге. Похоже, он воспалился. Мое бедро дернулось, но рана была в порядке. Казалось, она заживает нормально. Дверь загудела, шестеренки заработали, и стон стали, скользящей на место, обозначил напрасные усилия. Его дыхание участилось, и ворота лязгнули о ту часть его тела, которой он врезался в них. — Бл*дь, не оставляй меня здесь с гниющим трупом! Не та мысль, которую я хотела бы представлять. Я приоткрыла один глаз и вытянула шею. Он сердито схватил картонку с едой и втащил ее в комнату. Когда дверь закрылась, я натянула шорты, повязала замшевую ленту вокруг груди и проскользнула в ванную, чтобы почистить зубы. Когда я сплюнула соду в раковину, Салем подошел ко мне сзади. Его ладонь фамильярно прошлась по моей спине, а другой рукой он выхватил зубную щетку из моих пальцев. Никто из нас не произнес ни слова, пока он чистил зубы. Мы устроились на тюфяке и молча поели. Жареная свекла, какая-то дичь, приготовленная, на костре и вода в бутылках. По крайней мере, нас хорошо кормили, но я не чувствовала вкуса еды. Я ощущала онемение. Я доела свою порцию еды, убеждая себя, что мы вырвемся. Так или иначе, я снова увижу своих отцов. — Прежде чем дверь открылась, — сказала я, — ты выглядел испуганным. Почему? Салем провел пальцем по брови, изучая меня. — Ты сказала, что можешь заставить мои вены… трепетать? Это довольно тревожно, Доун, потому что я ни хрена не чувствую. Я прервала зрительный контакт и поджала губы. — Эй, — он коснулся моего подбородка и поднял мое лицо к своему. — Ты меня не пугаешь. Ты заставила мои вены двигаться. Я все еще жив. У нас все хорошо. — Хорошо — это не то слово, которое я бы употребила, — я обвела взглядом нашу камеру. — Расскажи мне что-нибудь, — Салем притянул меня к себе на колени, накрыл наши ноги одеялом и прислонился к стене. — Что-нибудь личное. — Личное? — сидя боком на его бедрах, я положила голову ему на плечо. — Например, что? — Даже не знаю, — он схватил прядь моих волос и накрутил ее на палец. — Расскажи мне о ком-то, кто тебе дорог, о своей самой большой радости, о самых счастливых и худших воспоминаниях. Расскажи мне что-нибудь. Я вздохнула, когда мой разум метнулся к единственной вещи, которая заключала в себе его список. — У меня была собака. — Собака? — его рука замерла в моих волосах. — Та самая собака? — Дарвин. Полагаю, ты слышал истории. — Я слышал о немецкой овчарке, которая спасла твою мать от голода, тли, оборотней и привела твоих отцов в тюрьму на плотине Гувера. — Оборотней? — я рассмеялась. — Это был лев. — А собака…? — Он умер, — 15 августа в 6:10 утра. Как раз, когда солнце поднялось над плотиной Гувера. — Мне было десять. Мы были одни на нашей утренней прогулке по саду, где умерла моя мать. — Легендарное место твоего рождения. Я кивнула, и мою грудь сдавило. — Он доковылял до того места, где она… — я прочистила горло. — Жители построили мемориал в саду, где она скончалась. Там есть фонтан и скамейки. Деревянная статуя, вырезанная по ее подобию, окруженная цветами и сувенирами — клинками, статуэтками, драгоценностями, вещами, которые люди, приходившие со всей страны, сделали для нее в знак почитания ее жизни. Чувствуя себя неуютно от дрожащего звука своего голоса, я потерла рукой бедро и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Салем переплел свои пальцы вокруг моих. — Ты выросла там? На плотине? — Поблизости. У моих отцов была яхта на озере Мид, в нескольких минутах езды на скоростном катере. Но чем старше я становилась, тем больше времени мы проводили на плотине и меньше на яхте. Нехватка топлива затрудняла транспортировку, и все мои друзья и учителя жили в этих стенах. Поэтому, когда мне исполнилось девять, мы переехали на постоянное место жительства в плотину. Дарвин умер годом позже. — От старости? — Да. Он… — мое дыхание дрогнуло, когда вскрылись старые раны. — Он ушел тихо, мило. Просто подошел к статуе Ив и лег, закрыв глаза, положив свою серую морду на резные ноги статуи. Это было идеально, правда. Солнце только что взошло. Воздух был теплым и благоухал цветущими цветами. И я была с ним, гладила его по голове, когда он испустил последний вздох, — я попыталась слегка улыбнуться, но мои глаза горели, расплываясь от слез. Большой палец Салема поймал слезу, которая скатилась по моей щеке. Затем он обхватил мое лицо руками и прижался лбом к моему. — Мои отцы… они… когда они появились, было ужасно смотреть, — я обвила пальцами его запястья. — Это был единственный раз, когда я видела их плачущими. Мои свирепые, пугающие защитники. Согбенные в опустошении. Глаза опухли, плечи ссутулились, и они цеплялись друг за друга, как будто заново переживали смерть моей матери. Салем прижал меня к груди и погладил по волосам. Прошли долгие минуты, прежде чем он заговорил. — У меня был друг. Он был мне как отец. Я не двигалась, не дышала, страстно желая увидеть что-то уязвимое в этом уверенном, опасном мужчине. — Его звали Уайатт. Один из бесчисленных любовников Элейн, — Салем теребил узел на шкурах. — Он отличался от остальных. Защищающий. Добрый. Как отец, — последнее слово было произнесено грубым шепотом, полным боли и обиды. Я боялась спросить, но напряженная линия его губ подсказывала, что Салем не будет продолжать. — Что с ним случилось? — я наклонилась ближе и коснулась твердой линии его подбородка. — Элейн убила его. Перерезала ему горло во сне, — выражение его лица было пустым, голос — монотонным. — Ей не нравилось то внимание, которое он уделял мне. Надо было тогда прикончить эту ревнивую сучку, но мне было всего восемь. Слишком молод, чтобы выжить в одиночку. И все же он убил ее, когда ему было двенадцать? Слишком молод, чтобы быть сиротой в этом жестоком, пустынном мире. — Мне очень жаль, — я предложила ему то же самое сострадание, что и он мне, прижавшись лбом к его лбу, поглаживая пальцами его шею. Потом я поцеловала его в губы и откинулась назад. — Когда тебе было двенадцать… — Хватит об Элейн. Ладно, хорошо. Я не стану настаивать. Пока что. Салем долго молча смотрел на меня, его веки лениво опустились на расширенные зрачки. — Твои губы испачканы красным, как… кровью. Я прикоснулась к губам. Свекла. Потом я дотронулась до его руки. Ни намека на красный цвет в поле зрения. — Как долго ты сможешь обходиться без крови? — Зависит от обстоятельств, — Салем высунул язык и лизнул кончик моего пальца.