– Услышал. Внял. Пушку опусти. Коша тут же ослабил руку. Ребята почти синхронно выдохнули и тоже опустили стволы. Уверена, не только я за последние несколько секунд была близка к сердечному приступу. – Значит, виноватый здесь один, – вспомнил Иван о Саше, который даже голову не поднимал. Коша развернулся, снова вскинул руку, приставил дуло к затылку парня и мгновенно выстрелил. Тело дернулось и полетело вперед, а я начала оседать на пол. Но успела увидеть, как Иван со всего размаха бьет Кошу рукояткой пистолета, наотмашь по лицу, а тот даже не прикрывается. – Еще раз поднимешь на меня ствол, щенок, и будешь на его месте! – Иван орал так, что стекла звенели. – Ебучье неблагодарное отродье! Ты другого способа остановить меня не придумал, урод? Ему было плевать на мертвое тело, плевать на брызги крови и мозгов, полетевших в меня. Ему было даже плевать на то, что Коша пристрелил виновного без окончательного приказа. Он лупил его и захлебывался воплями. Но парни вокруг заметно расслаблялись – они испытывали облегчение, что опасность миновала, а этому на полу все равно было не выбраться. Так еще и легко отделался. Но не пришлось стрелять в Кошу, который им почти начальник, и он, к счастью, ничего такого не имел в виду, просто не сообразил, как остановить шефа иначе – некогда было соображать. Все, кому положено, живы и здоровы. Обычный вечерок. Должно быть, сегодня будний день. Теперь можно разойтись и выпить пива. Больше сознанию не за что было держаться, я отключилась. Глава 15 Поместили меня в отделение для буйнопомешанных. Дома я сутки билась в непрерывной истерике, кричала, что больше не хочу здесь оставаться – уйду хоть куда, хоть на улицу, хоть в окно, но меня даже из спальни не выпускали. А потом Иван вызвал санитаров, а мне напутствовал с нежной заботой в тоне: – Ничего, ничего, Лизонька, это обычный стресс. Специалисты помогут. В больнице я попыталась взять себя в руки и объяснить врачам, что здорова, что муж таким образом меня просто наказывает. Но меня, разумеется, никто слушать не собирался – им за это прилично заплатили. И опухшее от слез лицо давало им «доказательства», что я не в себе. Меня привязали ремнями к кровати и до обморока накачали транквилизаторами. Меня не навещали. Я потеряла счет времени, но по прикидкам прошло не меньше недели до того дня, как я начала целенаправленно считать. Повезло, что медики не оказались настолько зверями, чтобы привязывать меня постоянно – я не демонстрировала никаких признаков буйства, со временем меня перевели с инъекций на таблетки. Заторможенность оставалась, мысли вообще будто по черепушке изнутри растекались, но так я хоть отчасти себя осознавала. Сидела у окна и пыталась думать. Сашу убил Коша, но долго злиться на последнего я не могла. Кое-как складывала по кадрам все произошедшее и, кажется, до конца поняла, что произошло: он спас меня, подставился сам, но спас. Да и Сашу спас от еще худшей участи. Он выстрелил слишком быстро, как будто просто не дал возможности Ивану выкрикнуть приказ. Нет, на Кошу я не злилась. Мне вообще больше нечем было злиться – из меня сделали какую-то вялотекущую пластмассу. Палата у меня была одиночная – наверняка Иван об этом договорился, но и медперсонал с меня глаз не сводил. Я притихла, старалась ни с кем не общаться в столовой, но внимательно слушала. Похоже, здесь лечили очень разных пациентов – и нередки были полностью невменяемые. Иван опасался за мою жизнь, потому договорился об «одиночке»? Скорее всего. И скорее всего он рано или поздно явится – удостовериться, сделала ли я нужные выводы. А иначе… что ж, он вполне может содержать меня в психушке годами. Таблетки делали с моим разумом что-то невозможное. Я вроде бы понимала, что должна ненавидеть мужа, но сил для этого не оставалось. К врачу вызывали раз в день, он задавал одни и те же вопросы: «Не повторяются ли у меня галлюцинации?» и «Нет ли каких-то мыслей, которыми я хотела бы поделиться?». Про галлюцинации я только в первые дни отрицала, а потом смирилась и признавалась – мол, были, и нет, больше не повторяются. Все разговоры о выписке заканчивались добродушной и многозначительной улыбкой доктора. Да не выпустят меня отсюда, никогда не выпустят. Разве что на руки к Ивану. Если бы я могла беспокоиться, то обязательно начала бы паниковать от того, что он не приходит. Дни начала считать в уме по рассветам и сделала вывод, что муж явно не спешит. Пыталась не глотать таблетки – не вышло, медсестра просила открыть рот и показывать. Шла после приема в туалет и засовывала два пальца в рот, вызывая рвотные позывы, но и это заметили. Похоже, я далеко не первая здесь такая, сообразительная. Зато меня снова начали привязывать на ночь ремнями – возможно, это способ наказания для «самых умных». Меня даже не выпускали на прогулки. Медсестра хлопала по плечу и обещала, что как только состояние улучшится, переведут в другое отделение – а там рай! Видимо, рай по сравнению с этим. Но как может улучшиться мое состояние, если оно и без того стабильно? Да, я сутки прорыдала, но на моих глазах убили дорогого человека! Вряд ли кто-то на моем месте выдержал бы. Более того, вряд ли я избежала бы этого «лечебного воспитания», если бы и не впала в истерику. Примерно через месяц я начала сомневаться в своем здоровье. А вдруг все психи считают, что они здоровы? Может, смерть Саши лишила меня и без того небогатого умишка? И я этого перехода просто не заметила. Со временем я начала мечтать увидеть в окне Ивана. Ведь он заботился обо мне, любил – именно так, как умеет. Я же ценила это четыре года, сама виновата, что ценить перестала. Полезла зачем-то в его дела, Саше не смогла объяснить – его убили из-за меня. А Ваня… Ваня такой, какой есть. Все-таки лучше вернуться к нему, чем навсегда остаться здесь. Я гнала от себя это слабоволие, но на самом деле никакой воли во мне не осталось – все вышибли, вытравили красивыми таблетками, ночными ремнями и глухим одиночеством. Два месяца или три. Или пролетело уже полгода, просто я шизофреничка, потому могу сильно ошибаться в подсчете рассветов. * * * – Лиза, к тебе гости! – Врач сам зашел в палату с улыбкой. Я уже разучилась ненавидеть, но именно эту улыбку выносить не могла – она была его оружием и аргументом на любой неудобный вопрос. Иван пропустил его мимо на выход, потом вошел и прикрыл дверь. На плечи накинут белый халат, на подбородке легкая щетина, которую я некогда обожала. Сел на край постели, а я подтянула колени к подбородку и сжалась. Мне было невыносимо стыдно за то, что я рада его видеть. Обрадовалась бы любому знакомому лицу, знаменующему надежду, но Иван мою надежду не просто афишировал – он нес ее как вымпел. – Привет, моя красивая девочка, – от этих слов я едва не расплакалась. – Как дела? – Хорошо, – мой голос немного скрипел, мне вообще здесь говорить приходилось очень редко. – Хочешь отсюда уйти? Вот он – момент истины. Предай себя или похорони себя здесь. Мне бы хоть неделю без таблеток – я смогла бы ответить на этот вопрос более разумно. – Да… очень. – Лизонька, – его интонация пробирала до знакомых приятных мурашек. – Прости меня, хорошая. Прости за то, что ты видела смерть того мерзавца. Прости за все тревоги, от которых я не смог тебя избавить. И если ты уже в порядке, то, может, начнем сначала? Как будто впервые встретились. Обещаю, скоро все изменится – ты будешь гордиться таким мужем. Знаешь, а ведь я стал депутатом. – Поздравляю, Вань. – Ну вот видишь – мои слова не расходятся с делом! Так что, домой? Я, превозмогая накатившую мысленную тошноту, уловила смысл этого вопроса. Это не выбор, это шантаж. Ваня не спрашивает, люблю ли я его, хочу ли быть его женой, он спрашивает об одном – хочу ли я остаться здесь еще на месяц или полгодика. И потом он придет и снова задаст этот же вопрос, если я прямо сейчас ошибусь. Я не ошиблась: – Да. – Славно! Я очень рад. Безумно по тебе скучал, Лизонька! – Он действительно выглядел счастливым. – Слушай, я твою квартиру продал. Не сердишься? – Не сержусь. – Я так и решил, зачем она тебе? Но деньги на твою карту перекинул – можешь купить себе что пожелаешь: платья, украшения, у твоего любимого модного дома ведь вышла новая коллекция! – Спасибо. – А через месяц-другой рванем в Альпы! Ты как? Поди мечтаешь отдохнуть на природе? – С удовольствием. В машине я все-таки расплакалась. За рулем сидел незнакомый мужчина – видимо, у нас теперь и водители сменились. Он с удивлением глянул на меня в зеркало заднего вида один раз, но тут же потерял интерес. А деревья уже отполыхали осенью, раздевались перед зимой. Это значило, что прошло почти четыре месяца. Четыре месяца науки, важнее всех курсов на свете. И я безудержно разревелась. Надеюсь, от счастья. * * * Через два дня сознание начало проясняться. И единственное, что оно мне подсказывало: теперь я стану самой прилежной женой, какой даже раньше не была. Потому что Ваня любит меня настолько, что отпустить не сможет. По дому ходила на цыпочках, и потребовалось не меньше недели, чтобы спокойно переворачиваться во сне – так привыкла засыпать с фиксацией. Мне очень хотелось поговорить с Кошей, но я и этого боялась. Видела его, порадовалась, что жив и даже не в опале, но заговорить не осмелилась. Из окна один раз заметила Пижона – этим вообще нерационально вдохновилась, будто уже успела убедить себя в том, что все без исключения люди должны были сгинуть. И остались бы в мире только двое – я и мой муж. И все равно через неделю улучила момент, когда Коша был дома один. Подкралась в гостиной, где он что-то искал на книжной полке. Но он уловил мое появление и обернулся. – Рад, что вы в порядке, Елизавета Андреевна. Он смотрел как-то совсем по-другому. Многое, наверное, за это время изменилось. Или я просто забыла его взгляд. Зашептала: – Я поблагодарить тебя должна. Наверное. – Нет, не должны. Я ведь убил его. Кивнула. Теперь от воспоминаний о Саше душа хотя бы в комок не сжималась, время не то чтобы лечит, но границы немного стирает. И снова – на грани слышимости: – Да. Но я помню, что ты сделал тогда. Я даже не знаю, почему ты так поступил, но все равно спасибо. – Почему вы шепчете, Елизавета Андреевна? – он чуть растянул губы в улыбке. – Жучков больше нет, все поснимали. По крайней мере, в проходных комнатах. Мы теперь цивилизованные люди, если вы не заметили. Иван Алексеевич решил, что больше нет необходимости, а в доме бывают посторонние, ни к чему им на такие вещи случайно натолкнуться. Я уже присматриваю вам телохранителя. Не возражаете против женщины? – Не возражаю, – я все равно не смогла прибавить громкости. Позади что-то хлопнуло – я резко отскочила к камину, разворачиваясь прямо в воздухе. Коша сопроводил мое движение изумленно вскинутой бровью. – Это сквозняк. Что с вами, Елизавета Андреевна? Медленно выдохнула. Это, наверное, так препараты отпускают – мысли возвращаются, а с ними и страхи, но увеличенные, потому что наваливаются разом. – Ничего! – Почти беззаботно отмахнулась. – Ты теперь финансами занимаешься? Иван долго на тебя злился? Но Коша своим привычкам не отказал – он и раньше не особенно любил отвечать на вопросы прямо. Нахмурился и смотрел на меня долго, о чем-то думая. Потом произнес медленно: – Елизавета Андреевна, я не буду спрашивать, каково вам пришлось. У нас всех жизнь не сахар. Но мы можем поехать завтра в тир. Никаких запретов на ваше перемещение от Ивана Алексеевича не поступало. – В тир, зачем? – я продолжала шептать. – Не знаю. Не хотите? И я могу с вами заниматься – вам еще интересно учиться защищаться? Со страхом затрясла головой. – Нет, не думаю! Блажь какая-то. Зачем молодой девушке драться и стрелять? Это я от безделья раньше придумывала. Но есть занятия поинтереснее. И его взгляд снова застыл на моем лице. Не было понятно, что его так обескураживает или настораживает во мне. А следующая фраза удивила однозначностью: