Его губы шевельнулись. Я все еще будто была под водой, потому что ничего не слышала. Или, может быть, потому, что мое грохочущее сердцебиение заглушало звуки. Резко, со вздохом, я почувствовала огонь в горле и легких, когда осознала реальность. Я была вне своего безопасного пространства. В чужом доме. Руки незнакомца трогали меня. Глаза убийцы меня разглядывали. А потом появилась боль, небольшой укол по сравнению с жжением, но за ним последовало ощущение холода. — Сахарная вата, — пробормотала я, уставившись на шприц, выходящий из моей руки. Теперь вся жидкость была во мне, и это приятно. Никакого огня. Мой взгляд мечтательно остановился на полных-пустых глазах. Ледяных. Но теперь лед был теплым. И он последовал за мной во сны. *** Он Он тихо закрыл дверь, сам не зная почему. Не было никакой необходимости в тишине, ведь ее накачали лекарствами. Он говорил мягким тоном, пока они шли по коридору. — Ты должен это исправить, — сказал он, то есть скомандовал. Он работал, не задавая вопросов или просьб, а лишь отдавая команды. Доктор искоса взглянул на него. — Под «Этим» ты подразумеваешь девушку, я полагаю? Он кивнул, борясь с желанием сжать кулак. Такой жест показал бы эмоции, слабость. Он этого не делал. Физические тики были одним из первых признаков дискомфорта. От отсутствия контроля. Это была одна из первых вещей, которыми он овладел. — Оливер, ты не можешь исправить то, что у нее есть, — сказал Эван, останавливаясь у входной двери. Он сердито посмотрел на мужчину за то, что тот назвал его имя. Не настоящее, но всё же. Может быть, он и был близок с доктором, но ему все равно не нравилась фамильярность в его тоне. — Можешь. Дай ей таблетку. Или еще что-нибудь. Чего бы это ни стоило, — сказал он холодным, опасным голосом. Доктор - Эван - испытующе посмотрел на него, что Оливеру не очень понравилось. — От этого нет никаких таблеток, — вздохнул он. — Особенно на этой стадии. Мы можем только дать ей успокоительное. Ты вызвал огромный психологический срыв, вынудив девушку, страдающую агорафобией, покинуть свой дом. Такие вещи никогда не должны делаться по принуждению и за несколько часов. Постепенное воздействие в дополнение к агрессивной терапии и стабилизаторам настроения - это наибольший успех в постепенном возвращении агорафобии в мир. Я не психолог, но она почти в коме от психологической травмы, — он снова вздохнул. — Ни от меня, ни от тебя ей легче не будет. От чего бы она ни пряталась, оно нашло ее. И только от нее зависит, позволит ли она этому поглотить себя. На этот раз Оливер сжал кулаки: не смог сдержаться. Он также не мог контролировать свою реакцию на слова Эвана. Потому что он был взбешен тем, что не мог контролировать. Он исключал такие вещи, потому что они были угрозой. Она - угроза, но вместо исключения он привез ее сюда. К себе домой. Скорее всего, это единственное место, где она будет в безопасности от того клиента. Но она не была в безопасности от него самого. Его реакция слишком эмоциональная. Слишком неконтролируемая. Одно лишь сжатие кулака говорило об этом. — Оливер, — пробормотал Эван. Он резко перевел взгляд на него. Мужчина не дрогнул и не отвел взгляда. — Ей нужно в больницу, — сказал он. — Не вариант, — прошипел Оливер. Эван поджал губы — Ну что ж, тогда только время покажет, — задумчиво произнес он, зная, что Оливера не переубедить. Уходя, Оливер закрыл за ним дверь. — Только время покажет, — повторил он. Да, так и будет. Покажет, вернется ли Эван к пациенту, или у Оливера появится еще одно дополнение к коллекции. ГЛАВА 4 Элизабет — Отдай ее мне, — хрипло потребовала я. Доктор, державший на руках маленького ребенка, посмотрел на меня, возможно, холодно. Или с жалостью. Скорее всего, его нанял Кристофер. Я бы даже не удивилась, если бы по приказу Кристофера доктор заставил меня унести с собой убитого им ребенка. Теперь это не имело большого значения. Ничто не имело значения. Мои руки были будто без костей, но я вытянула их, потому что у меня не было другого выбора. Этот человек держал в своих руках весь мир. Весь мой мир. Безмолвный и истощенный мир, который мог бы процветать, если бы не жестокость судьбы. И моя слабость. — Отдай мне мою дочь, — потребовала я, дергая пальцами, чтобы дотянуться до нее. Он двигался медленно, неуверенно, но все же подошел ко мне и положил маленький сверток мне на руки. Она была крошечной, и он держал ее так, словно она была легкой, как перышко. Но тяжесть ее безмолвного и безжизненного тела на моей мокрой от пота груди мешала дышать. Каждый раз, когда мое сердце билось под ее безмолвным телом, меня пронизывала боль. Если бы я могла отдать ей свое громыхающее и здоровое сердце и взять ее тихое и разбитое, я бы так и сделала. В одно мгновение. В тот момент я желала этого больше всего на свете. Так сильно, что черные точки заплясали в глазах. Желания не сбывались, поэтому ее сердечко молчало, а мое медленно разбивалось с каждым ударом. Я погладила ее кудряшки, слегка влажные, с кровавыми прожилками, но идеальные. У моей малышки была пышная шевелюра. Если бы ей подарили жизнь, а не отняли, она была бы прекрасна. Кожа у нее бледная, синяя, в пятнах. Глаза ее были закрыты, маленький ротик, как бутон розы, поджат, неподвижен. Она была заморожена в младенчестве, и всегда останется такой. Она существовала только в моем чреве, в моем сердце. Я была единственной, что она знала о жизни. Она была единственной, что я знала о жизни. И вот я умерла, прямо там, прямо тогда. Баюкая маленький трупик своей дочери. Потом чьи-то руки оттащили ее от меня. Я напряглась, чтобы схватить ее обратно. — Нет! — завизжала я, пытаясь пошевелиться. — Ты не можешь забрать ее у меня. Верни! Верните ее! Но они этого не сделали. Они забрали мою дочь, и я больше никогда ее не видела. Я выдернула себя из кошмара. Или сна. Язык распух, во рту пересохло. Дыхание неглубокое. Еще не проснувшись, я поняла, где нахожусь. Комната была расплывчатой, полной черных пятен. Чужеродность всего этого пульсировала, дразня меня, как живое существо. Стены угрожающе пялились. Я сосредоточилась на очертании человека в дальнем углу, наблюдавшим за мной. — Зачем ты это делаешь? — прохрипела я. — Почему ты не убил меня? Мужчина молчал. — Не знаю, — сказал он наконец. — Жаль, что ты этого не сделал. Снова воцарилась тишина, и темнота поползла обратно. — Мне тоже, — услышала я, как пробормотал он. Или, может быть, мне показалось.