*** Оливер Два дня спустя — Ты должен дать мне краткую информацию о ее лекарствах, о том, как их применять, о побочных эффектах, — скрестив руки на груди, скомандовал Оливер. Ему не понравился этот жест: он выдавал слабость, человечность. Но у него не было выбора. Хотя он был уверен, что человечность и сострадание - это две вещи, без которых он родился, но иногда он их испытывал. Конечно, не как у обычных людей. Если он не задушил ее подушкой, то это уже человечность. А еще он гладил ее подушечками пальцев по руке, когда она плакала во время кошмаров. Разве теперь не очевидно, что именно он будет заботиться о ней в ближайшем будущем? Присутствие Эвана здесь было риском. Правда, откуда его клиенты могут узнать о том, что он не выполнил условия контракта? — О чем ты говоришь? — спросил Эван, скрестив руки на груди. — Скажи, как ухаживать за ней, чтобы ты больше не приходил сюда, — пояснил Оливер ровным голосом. Он терпеть не мог объясняться кому-то. Особенно когда люди говорят: «О чем ты говоришь», чтобы изобразить невежество или усилить драматический эффект. Эван прекрасно понимал, о чем говорит Оливер. Эван был единственным человеком на этой планете, который знал Оливера. Кто вообще знал, что Оливер существует помимо имени, счета и репутации. Оливер убил всех, кто знал его историю. Любой, кто мог навредить ему и, что еще важнее, его репутации. Эван почти ничего не знал, но знал достаточно, чтобы подразнить Оливера. Он явно не настолько умен, чтобы понять, что такие дразнилки опасны. Опасны для жизни. Единственная причина, по которой Оливер не убил доктора, заключалась в том, что он был осторожен и не был глуп, как остальная человеческая раса. Но это не означало, что он не убьет его в мгновение ока, если того потребует ситуация. — Я не против приезжать, — сказал Эван, не подозревая, насколько ненадежной была его хватка. — А я против, — возразил Оливер. — Так что объясняй. Эван знал, что протесты бесполезны, Оливер принял решение. Так что он все-таки объяснил. Оливер был удивлен, насколько все инструкции просты. Удаленные от существа в спальне позади него, они казались почти такими же простыми, как убийство человека. Сохранить кому-то жизнь гораздо труднее. — Но это не точное решение, — сказал Эван, глядя на дверь. — Она не может оставаться в таком состоянии вечно. Она близка к параличу. Либо ты ее отвезешь в психиатрическую больницу, либо каким-то чудом она сама из этого выкарабкается. Оливер прищурился. — Чудес не бывает. Такова человеческая воля. И она сама может из этого выбраться. Вопрос в том, захочет ли. Эван внимательно посмотрел на него. — Что такого в этой женщине? — спросил он. — Ты не имеешь никакого отношения к человеческой красоте, а она прекрасна, даже скрючившись на твоей импровизированной больничной койке. Ты не поступаешь, как герой. И снова Эван играл со своей жизнью. Оливер уставился на него. — Это прямо противоположно героизму, я её не спасаю. Она проклята. Я все еще могу убить ее. Брови Эвана изогнулись. — Правда? Но ты ведь целый час изучал, как сохранить ей жизнь. Он стиснул зубы. — Я готов к любым неожиданностям. Тень усмешки тронула уголок рта Эвана. Оливер решил, что если улыбка перерастет в широкую, он убьет его. — А если она проснется в ясном сознании и восстановит способность мыслить без снотворного? Думал об этом? Оливер не ответил, продолжая пристально смотреть на доктора. Эван знаком с Оливером долго, и понимал, что ответа не получит. — Ладно, звони, если понадоблюсь, — сказал он, задержавшись у открытой входной двери. — Не буду, — сказал Оливер. — И тебе лучше забыть, что ты был здесь. Если ты хоть словом обмолвишься об этой девушке, тебе конец, — это была не пустая угроза, которую глупые головорезы бросали на улице. Это было обещание. Эван тоже это знал. Он кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Оливер повернулся и уставился на другую закрытую дверь. Чудес не бывает. Он знал это. Но он поймал себя на том, что борется со странной тоской по ней. Но быстро отмахнулся от этого. Что, если она проснется? Что же тогда будет? Тогда ему придется решать, что с ней делать. Он не мог отпустить ее, хотя у него было смутное подозрение, что она никуда не уйдет даже с открытой дверью, полным банковским счетом и пустой дорогой. Она была сломлена. Скорее всего, не подлежащая восстановлению. Она не в состоянии собраться с мыслями, и он, конечно, был не тем человеком, который поможет в этом. Она не могла никуда пойти. Так что это тоже проблема. Ей некуда было идти, кроме как сюда. Это было его нигде. Здесь жили только мертвецы. Включая его самого. Его выбор состоял в том, чтобы сделать ее такой или всадить пулю ей в голову. *** Элизабет Я просыпалась снова и снова. Иногда кричала. Боролась с руками, которые держали меня. Но в моменты ужаса мне и в голову не приходило, что я не смогу убежать. Не смогла бы убежать во внешний мир. Стены угрожали поглотить меня здесь, и я, возможно, была близка к коме, но выйти на улицу еще хуже. Может быть, я уже в коме от того, что меня насильственно вытащили из дома. Но кома будет временной, пока смерть или жизнь меня не схватят. Так что бежать было некуда. И, может быть, именно это делало всё хуже в те мимолетные, но мучительно долгие моменты пробуждения. До тех пор, пока небольшой укол боли не сменился онемением и не-таким-благословенным беспамятством. Потому что мои сны не были пустыми. Были лишь повторы моих прошлых прегрешений. Ужасы.