Она удивленно ахнула. — Я сделаю это для себя, — сказал он ей прямо в губы. Но он не сказал, что сделает это ради нее. Как всегда, она сдалась ему. Вконец. Полностью. Без страха. Она страшилась внешнего мира. Небо, солнце и траву. Вещей, которые не причиняли ей вреда. Этого она боялась. Она застонала ему в рот, кусая его губу и царапая ногтями его обнаженную спину. Он схватил ее за волосы, грубо дернув так, что их губы оторвались. Он обвел ее шею рукой. Да, она боялась мира, который, вероятно, не причинит ей вреда, но с ним весь этот страх испарился. И он был единственным существом на этой земле, которого она должна была бояться. Он ослабил хватку. Но она нет. — Я хочу разорвать тебя на части, — прорычал он. — Просто чтобы понять, как мир не превратил тебя в прах, — он погладил шрам на ее голове. — Понять, как я не раздавил тебя в пыль. Как ты до сих пор стоишь на ногах. Она схватила его руку и прижалась губами к его ладони. Затем слегка повернула, чтобы впиться зубами в кожу, не сильно, но причиняя ему боль, которую он так желал. Боль, которую он жаждал. Он жаждал большего. Какая-то животная часть его души хотела, чтобы Элизабет разорвала его плоть. — Но ты раздавил меня, — прошептала она. — Я раздроблена до каждого обнаженного нерва, до каждого обнаженного куска кожи. Ты видишь мою неприкрашенную человечность во всем ее уродстве, но ты до сих пор хочешь меня. Вот так я и стою. Губы Лукьяна оказались на ее губах прежде, чем она смогла произнести свое последнее слово. Он толкнул ее обратно на кровать. Насрать, что она не готова к большему. Он ее подготовит. И он позаботится о том, чтобы она никогда, блять, не покидала его объятий ГЛАВА 11 Элизабет Я проснулась одна. Я привыкла к этому, но не ожидала, что почувствую ошеломляющую и полную панику. Потому что я была в постели Лукьяна. Я принадлежала Лукьяну. Каждый квадратный дюйм моего тела болел, некоторые участки кожи были отмечены его жестокостью. И мне это нравилось. Даже когда я думала, что не выживу. Не помню, как заснула. У меня мелькнула смутная мысль, что я могла отключиться, когда Лукьян был еще внутри меня. Сейчас его тут нет. Ни внутри меня. Ни рядом со мной. Без него тут казалось пусто. Раньше я была смертельно уверена, что никогда не позволю другому мужчине завладеть этой частью меня, потому что это принесло бы еще больше страдания. Я ошиблась. Какое-то движение вырвало меня из раздумья. Лукьян, конечно. Как обычно, он был одет в костюм. Угольно-черный. Под ним черная рубашка. Расстегнутый воротник, где виднеются следы зубов и синяки, украшающие его шею. Я покраснела от осознания того, что это следы от моих зубов. Больная часть меня – та, что увеличивалась с каждой секундой, проведенной с Лукьяном, – упивалась этими отметинами; хотела сделать их больше, глубже, оставить шрамы навсегда. Он стоял в углу комнаты, не делая ни малейшего движения, чтобы подойти ко мне, как я жаждала, и просто рассматривал мое обнаженное тело. Нету простыней, под которыми можно было бы спрятаться; он прятал их от меня всю ночь. Мне не было холодно. Почти всю ночь мое тело было покрыто тонким слоем пота, постоянно двигалось против неуемного аппетита Лукьяна. Я не помнила, как заснула, и просыпалась от холода, который, как я была уверена, всегда исходил от Лукьяна. От него струилось только тепло. Может быть, раньше этот ледяной холод исходил не от него, а от меня. Может быть, находясь рядом с ним, я понимала, насколько близка к смерти. — Я думала, ты ушел, — сказала я, поднимая свое хрупкое тело вверх, чтобы прислониться к изголовью кровати. Он не ответил, просто продолжал смотреть. Я прикусила губу, чувствуя себя неловко и уязвимо. Я ждала неизбежного, чтобы он выстрелил в меня холодным ядом, вышвырнув меня из своей постели, из своего дома, из своего мира. Но нет. Разочарование прогнало ту робость, за которую я цеплялась. — Ты что, собираешься просто стоять и пытаться убить меня взглядом? — потребовала я ответа. Его челюсть сжималась. — Ты поселилась здесь и отгородилась от мира, который якобы уничтожит тебя, — сказал он, направляясь ко мне. — Заперлась здесь со мной, думая, что ты в безопасности, боишься, что внешний мир убьет тебя, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что я могу сделать, — кровать опустилась, когда он оперся на нее коленом, наклонился ко мне, обхватываю мою шею сзади, прижимаясь своим лбом к моему. — Я знаю, — прошептала я. — Я знаю, что ты уничтожишь меня. Я хочу, чтобы ты уничтожил меня. Он дернул меня вперед, и тонкая полоска боли пронзила мой позвоночник. — Ты сама не знаешь, о чем просишь. Я не отступила. — Тогда покажи. Он показал. И это было великолепно. *** Неделю спустя За неделю многое может случиться. Но не всё может измениться. Я чудесным образом не исцелилась. Осколки моей души не собирались вместе от прикосновения Лукьяна, от его пьянящего и жестокого присутствия. Если уж на то пошло, я была еще более сломлена. Более испорчена. Он не возвращал меня к жизни: он тащил меня дальше в могилу. Но я узнала кое-что о себе. Всегда знала, но никогда не признавала. Я никогда не смогу вернуться к жизни. Этого просто не случиться. Иногда люди настолько сломлены, что им приходиться жить с этим. Выбирать себе кусочек жизнь в пустоши, которая была их миром. И я принимала это. Я буду больной и уродливой, и это не конец света. Мне становилось уютно в своей пустоши. Но пустошь была полна дискомфорта. И практики. В сексе. Очень много секса. Который мы только что закончили. Мое тело пульсировало от его прикосновений. На заднем плане моих мыслей шел ливень. Моя кожа была горячей и холодной одновременно, он давил меня своим телом. Мы были обнажены, так что его восхитительно твердая кожа терлась о мою мучительно чувствительную плоть. Я закричала ему в рот, когда он прикусил мою губу. Ему нравилась кровь. Мне хотелось большего. Мои губы хотели большего. Мне нужен был контроль. Мои ногти впились в кожу его спины, оставляя царапины, раскрывая старые, которые только начинали покрываться корочкой. Он зашипел от удовольствия. Ему нравилось, когда я причиняла ему боль.