И дядя Аббас жестом факира извлек из внутреннего кармана пиджака мешочек из красного бархата. Он распустил золотистые тесемки, очень осторожно залез тремя пальцами в мешочек и выудил из него блестящую штуковину, похожую на лампочку. Лампой она и оказалась. Радиолампой с золотистым напылением. – В самом конце двадцатых годов века же такого же, двадцатого, – рассказывал дядя Аббас, – в вашем городе Ленинграде была выпущена очень небольшая серия радиоприемников. Это была совместная продукция с немецкой фирмой «Телефункен». Приемник назывался «КИ», что значит «Красная искра». Всю партию разослали по военным гарнизонам. И все аппараты погибли или потерялись во время войны. Кроме одного. И этого одного нашел твой старший родственник Аббас Худайдан. И восстановил вот этими самыми своими руками. – Дядя Аббас артистично так развел руки и свел руки. – Он у меня теперь весь есть и готов петь, но одна лампа была совсем сломана – и вот она здесь есть. Такую лампу я никак не могу найти, а заменить на другую нельзя. Нельзя заменить сердце коня на сердце ишака, хотя пересадить в наши дни так легко, если есть много лишних денег и одна дурная голова. И вообрази, мой Искандер, я живу надеждой найти такую радиолампу. Найти ее здесь, сначала в России, потом в твоем превосходном городе Платонове. Я слышал, что в радиогороде военных «Сигнал» был целый музей старых радиоприемников. Главный начальник их любил тоже, как я. Но остался только я, потому что тот главный начальник уже умер, и про это я узнал. И я узнал еще, что музея там тоже больше нет никакого и что приемники никуда не были переданы на хранение. Я подумал своей головой и стал надеяться, что хотя бы какие-то аппараты есть у тех, кто работал в радиогороде. Очень страстно я стал надеяться на это! И подумал, что ты можешь мне помочь в моих поисках. Тут меня осенило! Как будто холодом и как будто даже приятным меня всего обдало… И после того короткого холодного душа даже успокоился я сразу, потому что все это ковровое счастьеметание дяди Аббаса вдруг обрело простое объяснение без всяких намеков на подкуп кого-то, знающего секретную информацию или способного залезть за ней туда, куда не пускают. Вон оно что! Давным-давно какой-то король был готов отдать полцарства за коня. А вот этот пухленький и весь ароматизированный арабский миллионер готов кучу денег выложить за старую-престарую радиолампочку со свалки. Да, такую блажь понять можно! – Я вижу, что ты меня прекрасно понял, мой Искандер! – воскликнул дядя Аббас. – У тебя уже глаза светиться сделались! Ты знаешь, что такое коллекция! У тебя тоже какая-то есть? – …Да нет, мы как-то не увлекаемся, – чуток потупившись, ответил я, по привычке приплюсовав свою близняшку. Я, конечно же, зауважал дядю за безумство рукастого коллекционера-радиолюбителя, который не за шедеврами живописи гоняется, отдавая тучи миллионов на аукционах, а за деталями старых приемников! – А как насчет коллекции старых мотороллеров или мопедов? – прямо напугал меня дядя и тут же сам расхохотался: – Я сейчас шучу, шучу… Я сейчас хочу тебя спросить, не видел ли ты у кого-нибудь из соседей старые радиоприемники, которые могут быть из того музея. Может, кто-то еще здесь увлекается радио? И тут я, не подумав, прямо взял и сдал деда Геру. Деда Гера ведь – радиолюбитель. У него своя зарегистрированная радиостанция была! Только что-то в ней пару лет назад поломалось, и он перестал выходить на связь с внешним миром. А искать нужные детали то ли ленился, то ли не знаю что… Ну, с тех пор, как у него ноги стали болеть к прилету летающих тарелок, радиостанция и вправду могла показаться смешной, никчемной рухлядью! – …Это значит – «хвала Аллаху»! – воскликнул дядя Аббас по-русски, перед этим очень музыкально воскликнув «хвалу» на своем языке. – И где он живет, этот достопочтенный Дедагер? – Его Герман Валентинович зовут, – уточнил я. – Это мы называем его «деда Гера». Он на деда похож, хотя еще не стар. – Умный человек всегда должен выглядеть старше, чем он родился, – подняв оба указательных пальца к небу, весомо выразился дядя Аббас, а радиолампу он уже успел убрать обратно в мешочек и в карман пиджака. – Так где его дом? Далеко от твоего дома? – Да вон через два дома, – небрежно махнул я рукой в сторону сентябрьского заката. – На нашей стороне. Зеленая крыша. Разной блажью славился деда Гера, в том числе – и тем, что прилежно раз в три года красил свою железную крышу салатовой краской. – О! Зеленый цвет мил сердцу гостя из Марокко! – воскликнул дядя Аббас. И вдруг его словно в одно мгновение подменили на очень серьезного близнеца. Он свел брови, посмотрел на наш дом, а потом перевел взгляд на меня. Так, пожалуй, на нас с сестренкой смотрели недавно особисты, пытаясь вытряхнуть из нас признание, зачем мы лазили в «Сигнал». – Света в доме нет, так и мамы с папой твоих там тоже еще нет, – произнес он странным металлическим тоном, под стать взгляду. – Я заеду в твой дом позже. Благодарю за превосходную информацию. Возможно, она будет стоить дороже мотороллера «Веспа». Тогда снова будет долг за мной. Он повернулся и пошел прочь с участка. Сел в свой порше и покатил по улице в сторону заката – значит, прямо к деду Гере… Хотя тут пешком пройти всего ничего. Но такие шейхи пешком не ходят – или на арабском скакуне, на которого дядя Аббас вряд ли бы смог сесть, или на крутом авто… Папе тоже придется делиться «мотороллером» Я, наверно, еще с минуту стоял на месте и утрясал в голове новые впечатления. Обрывками недавнего сна проносились отдельные фразы из длинных речей дяди Аббаса… Я вспомнил про пылесос с велосипедным приводом… а еще вдруг мне представился грустный и толстый жеребец с сердцем ишака. И вдруг я понял, что сам сейчас сделаюсь таким с сердцем ишака жеребенком, если немедля не спрячу мотороллер с глаз долой, пока родители не появились за калиткой! И я бегом – ну, точно ишак с тяглом, – покатил его за дом в сарай, а в сарае еще накинул на него старую родительскую туристическую палатку из брезента… В общем, теперь времени должно было хватить, чтобы подготовить Павлинов к новому сюрпризу… а если дядя Аббас успеет заявиться и спросить раньше, чем надо, то… нет, я сразу просек, что он – хитрый бедуин и лишних вопросов моим родителям не задаст. Чутье не подвело: успел я тик в тик и, когда выходил обратно, из-за дома к крыльцу, увидел Павлинов. Папа Павел крепкой рукой открывал калитку и пропускал вперед маму Лину… И тут я удивился тому, что они так долго ехали от больницы. Неужели папе пришлось всерьез успокаивать маму, которая при мне и при сестренке так мужественно держалась?! Мы же с Санькой никогда не умели держаться, как в танке, когда начинали что-нибудь таить от родителей… Мы сразу приобретали супермолчаливый вид суперзаговорщиков. И родителям оставалось только поглядывать на нас проницательно до тех пор, пока мы не расколемся. Может, в одиночку каждому из нас было бы легче скрывать какие-то большие секреты? Но я решил не рисковать. – Приветики! – махнул я рукой. – Сейчас загривицу устрою! Загривица – это наша фирменная семейная яичница, которой еще в юности баловалась мама Лина, а название ей придумал папа Паша, когда женился на нашей маме и первый раз такую яичницу попробовал. Рецепт прост: берем салат оливье, кладем его на сковородку, заливаем не майонезом, а яйцами и жарим на слабом огне так, чтобы получилась дрожащая глазунья. В общем, я славно отвлекся у плиты от мучивших меня сомнений и, как показалось мне, достаточно долго продержался спиной к родителям, чтобы они не уловили в сыне веяние сокровенного секрета. Однако ж критический момент все равно должен был настать. Мы сели за стол, и я опустил глаза, изучая содержимое своей тарелки, будто обнаружив, что приготовил не яичницу, а какой-то непонятный деликатес… – Что это ты такой загадочный сегодня? – вдруг раздался вопрос мамы, от которого я так и оцепенел… И уже собрался расколоться, как вдруг прозрел как бы сквозь яичницу, что вопрос задан не мне. Я поднял глаза и обомлел: это у нашего папы, сидевшего напротив нас с мамой, был вид стопроцентного заговорщика! Туманный такой и напряженный. Некоторое время мы приглядывались к папе, который жевал яичницу, словно в замедленной съемке… Наконец он раскололся. Оказалось, что ректор сегодня вызвал к себе в кабинет нашего папу… нет-нет-нет, очень любезно пригласил и очень так вежливо-превежливо справился, не может ли марокканский родственник и спонсор исследований папы отщипнуть немного от гранта в пользу научной работы племянника ректора… тому самое время кандидатской диссертацией заняться… а еще лучше сделать грант вообще общеуниверситетским… ну, там от реконструкции антенного поля чуток отстегнуть, к примеру… потом оно окупится же, не так ли? – …Что я мог ему обещать? – сокрушенно-виновато сказал папа. – Обещал, что поговорю… Вот такая хрень началась! Лин, ты можешь намекнуть своему шурину, что на меня начали коситься, к примеру?.. И надо немножко другим сестрам по серьгам отсыпать… Ну, пусть обрежет мне. Мне и так нашего министерского гранта хватает на базовую работу… Мама первым делом мне подмигнула. И сказала мне мило-назидательно: – Вот так! Изучай, Аль, классическую русскую литературу. Будешь предупрежден – значит, вооружен. Я ничего не понял сначала и от этого очень кстати отключился от своего собственного секрета. – Паш, а чего б тебе самому не взять сеть, не выйти на берег синего моря, – обратилась мама в папе, – не закинуть ее, не выловить самому эту Золотую рыбку-пиранью и не попросить ее?.. Она тебя лучше услышит, уверяю, и сразу войдет в положение… Уж араб-то легко поймет, что, если перед тобой клан, то спонсорством только одного члена клана дело не обойдется… Умная у меня мама, что и говорить! Я понял, что папе от дальнего марокканского родственника досталось круче, чем мне, и вздохнул с облегчением… Ночью, однако ж, мне снился берег Платоновки и рыбаки на нем. Они ловили золотых пираний… а пираньи ловили их. То есть рыбаки периодически валились с берега в воду – и пираньи их там сжирали… И я увидел папу, который приближался к берегу с удочкой и ведерком. Я помчался к нему навстречу и стал отговаривать от опасной рыбной ловли. Он слушал меня, улыбался, но продолжал идти… Я очнулся в холодном поту около пяти часов утра и больше заснуть не смог. А ковровая бомбардировка счастьем все продолжается и продолжается! Неладное я почуял утром уже на ступенях гимназии. Вздрогнул, тряхнул головой – почудилось, будто ноги принесли меня не в школу, а к дверям больницы. Глюк пропал… Но запашок остался. Я потянул носом. Внутри здания запах усилился и потащил меня дальше и выше. Первым уроком у нас была химия, кабинет на верхнем, четвертом этаже. На уровне третьего я уже полностью пришел в сознание и обо всем догадался. А когда вошел в кабинет химии чуть ли не последним, едва не задохнулся… Атмосферка стояла, как, наверно, в гареме турецкого султана в банный день. Не хватало только какого-нибудь бахчисарайского фонтанчика и пары-тройки павлинов… с маленькой буквы павлинов, птичек то есть… Мы с Артурчиком даже поздоровались молча и стали с нетерпением ждать спецэффекты… Химичка наша, Нина Яновна Аксельрод, которую, в зависимости от ее настроения, прозывали то «Водородом», то «Кислородом», была дамой, на первый взгляд, незаметной, но, однако, очень колоритной, стоило ей только рот раскрыть и выдать очередной перл низким прокуренным голосом. Худенькая, остролицая, густые мелко вьющиеся волосы – перец с солью – туго затянуты в кичку на темени. Всегда в сереньком костюмчике и старомодных очках с громоздкой серой оправой. Она выглядела старше своих примерно пятидесяти пяти, лишь пока не двигалась, а движения ее были стремительными и легкими, сразу сбрасывая ей лет десять от даты в паспорте… Дверь открылась, как всегда, с таким звуком, будто сейчас должен был ворваться в класс отряд СОБРа. Яновна вонзилась в кабинет, но через три шага замерла как вкопанная… и оглядела класс, будто в нем нынче собрались на урок одни зомби. – Мне что, дезактивацию вызывать? – задала она риторический вопрос. Никогда… никогда в ее голосе не проскальзывала злость. Но дезактивировать ее ироничное презрение могла, пожалуй, только нейтронная бомба. – Нина Яновна, у нас же органическая химия, – выступила Орловская, – а это – классическая органика с бензольными кольцами. Давайте пройдем хотя бы как факультатив. Ароматические вещества. Отличный курс. – Гаэсэм это, – бросила Нина Яновна, двинувшись дальше к столу. – Горюче-смазочные материалы… Вот уж не ожидала! Какое падение нравов… А вкусов-то! От Армани до сераля… Этим «сералем» она, конечно, всех убила наотмашь. Урок прошел тупо, толково и тихо, как тюремная прогулка… Выяснить, что такое сераль и чем он, если так называется, отличается от туалета типа сортир, девчонки не решились аж до перемены. А упоминание парфюмов Армани – это был как раз камешек в огород Орловской, мама которой владела магазином косметики и парфюмерии и пропагандировала эту марку как любимую… Город же небольшой: все всё про всех знают… хотя Нина Яновна сама никогда парфюмами и практически никакой косметикой не пользовалась и посетителем того магазина не числилась ни разу… Завершала тот день физика, а физику у нас вела завуч Ирина Витальевна Бондаренко, кандидат физ. мат. наук, дама того же возраста, подражавшая дважды нобелевскому лауреату Марии Склодовской-Кюри и в прическе (эдакий кудрявый туман-дым на голове), и в одежде (просторные платья с оборочками всякими) – с небольшой поправкой на нынешний век. К своим классным гуриям мы с Артурчиком уже принюхались, поэтому привнесенная физичкой сильная нота парфюмной герани – а наша парта на физике была первой в правом ряду – сразу настроила наше сознание на новые ориентиры. Девчонки, оценив ароматную новость, слегка прибалдели, а мы с Артурчиком переглянулись… и не ошиблись. Физичка обрадовала нас тем, что в гимназии создается учебно-экспериментальная лаборатория радиофизики с акцентом на развитие радиосвязи и, в общем, она ждет от нас интересных тем, а ученикам, которые такие темы предложат и станут ими заниматься всерьез, высший балл в году будет обеспечен «автоматом», а к нему в придачу – дополнительный балл на экзамене по физике при поступлении в наш платоновский универ. – Ковровое бомбометание! – шепнул мне Артурчик. – Счастьеметание, – уточнил я. – А? – сначала не понял, а потом понял Артурчик: – А-а! Через три секунды после звонка я получил впечатляющую эсэмэску от сестренки: «Аль! Сегодня ко мне не приходи, ладно? Тебе будет больно на меня смотреть, как вчера, а мне будет больно от того, что тебе больно! Давай пару дней отдохни». Я успел подумать, что папа уже успел рассказать и Саньке про нашу квантовую запутанность, как пришли еще, одна за другой, целых пять эсэмэсок, которые заставили меня глубже задуматься о положении дел в мире: «Пусть Артурчик сегодня придет. Скажи ему». «Нет, лучше – Славка. Он хладнокровный весь. Не станет напрягать». «Нет, лучше давай обоих. Можно без цветов». «Пусть мороженое мне принесут». «Я тут растоплю. И через трубочку. Трубочка есть». Я перевел дух и, приготовившись к новым сюрпризам сестренки, дал надлежащие инструкции Артурчику. А сам взял и пошел домой.