Но она была меньше и слабее вооружена, чем «Прекрасная Саррия», и в конце концов, решили, что Император пойдёт на флагмане. Ещё ушло какое-то время на то, чтобы заказать в Фианго императорский штандарт для «Прекрасной Саррии». Герб императорского рода, будь он проклят! На него просили не меньше двух дней, потому что сложный, а у местных ремесленников мало опыта в таких делах. Но без штандарта плыть было невместно, и пришлось согласиться на эти два дня. Дорант прекрасно понимал, что они легко растянутся до трёх, если не четырёх. А куда деваться? В довершение всего наместник Фианго каваллиер Гасетт пригласил Императора с ближними посетить местный театр (а в Фианго был-таки театр), где знаменитая на всю Марку труппа Бегилона давала оперу «Атерче победитель». Ещё целый вечер прахом, самое продуктивное время. 3 Организация посещения театра выросла в целую историю. Во-первых, нужно было соблюсти придворный церемониал, который был сложен, напыщен и полон условностей, кои нельзя было обойти никак, чтобы не осквернить святыни. Дорант от души пожалел Йорре, которому, с его больной ногой, придётся стоять и ходить куда больше, чем он мог себе позволить без неприятных ощущений. Во-вторых, в театр не допускались люди с боевым оружием. Но поощрялось церемониальное, облегчённое и украшенное. Ни у Императора, ни у Доранта, ни у кого из тех, кто пришёл в Фианго вместе с ними, такого, разумеется не было. И это создавало угрозу безопасности Императора. Местный гуасил клялся, что его стража обеспечит защиту — но Дорант не знал этого гуасила лично, видел его всего два раза и не имел оснований ему доверять. Пришлось просить Венеу, сына Оррау, сына Аллеу, чтобы дал шестерых гаррани из самых надёжных, и чтобы они были внимательны и готовы, случись что, закрыть Императора своими телами. Дорант объяснил, как они должны стоять и ходить, и — что обошлось ему гораздо дороже по части спокойствия — объяснил Йорре, как тот должен себя вести, чтобы его можно было защитить. Юноша всерьёз воспринимал такие понятия, как «умаление чести» и «доблесть рыцаря», что в его статусе и положении было уже даже не смешно. Пришлось прикрикнуть, пользуясь тем, что разговор был наедине, и, когда парень обиженно заткнулся, подробно рассказать, что на самом деле на кону, что такое ответственность и что такое обязанности Императора. Йорре впечатлился и полдня ходил задумчивый. Дорант предвкушал, когда Император начнёт интересоваться, нельзя ли соскочить, но так и не дождался. Чему на самом деле был рад, потому что Император, который понимает, что власть — это обязанности и ответственность, а не абстрактная честь, лучше, чем тот, которому на это наплевать. На всякий случай Дорант прихватил с собой короткую пиштоль из Сайтелерской добычи, зарядив ее картечью. Повесил её на импровизированную перевязь, загнал назад, за левое бедро, а ремень перевязи скрыл под камизолом. Наконец, настал вечер; они длинной кавалькадой, окружающей карету с Его Императорским Величеством, дотянулись до театра, который был в двух сотнях шагов от дворца наместника, куда они переехали жить на третий день, церемонно выгрузились, зашли в театр и в просторном фойе выдержали все положенные ритуалы, включая представление владельца труппы наместником, представление труппы (всех по очереди) её владельцем, представление важных лиц города и окрестностей, которые ещё не успели представиться до того, и прочая, и прочая. К концу действа у Йорре разболелась нога, он морщился, что неадекватно воспринимали представляемые, но терпел. А потом пришлось подниматься четырьмя маршами лестницы в центральную ложу, откуда было лучше всего видно и слышно. Там парень, наконец, присел в назначенное ему кресло — не столько удобное, сколько огромное и вычурное — и попытался растереть ногу, но из зала понеслись аплодисменты, и пришлось вставать, подходить к барьеру и кланяться. По счастью, до начала спектакля прошло с четверть часа, и Йорре успел прийти в себя. Доранту пришлось в это время выдержать небольшую битву за то, чтобы правильно разместить телохранителей — и то наместника Фианго он вынужден был впустить в ближний круг. Наконец, началась опера. Как любой дворянин Империи, получивший обычное домашнее образование, Дорант читал роман «Атерче победитель» и знал его сюжет. Однако на сцене разворачивалось действие, которое не совпадало с романом дословно. Как смог понять Дорант, пытаясь вслушиваться в рулады певцов (а женские роли тоже исполняли мужчины), из романа выгрызены были некоторые сцены, с точки зрения либреттиста, самые эффектные, и переведены в стихи. Неясно было, однако, почему стихи эти — состоящие из пяти, самое большее, десяти строк — пелись с таким количеством повторений. Вообще Дорант никогда не был в восторге от сюжета этого романа: он казался ему идиотским, несмотря на то, что, как было принято считать, был изложением настоящей истории, запечатлённой древним летописцем. Там полководец великого царя убил его, свалив убийство на собственного сына (которого великий царь оскорбил), в расчете на то, что сможет контролировать наследника. Но сын полководца (и друг наследника) состоит в отношениях с сестрой наследника, а наследник, в свою очередь, влюблен в его сестру (дочь полководца). В результате задумка полководца рассыпается из-за того, что наследник не может поверить, что его друг мог убить его отца. Наследник находит сына полководца и выясняет с ним отношения. Тут приходит полководец и кается в преступлении. В конце концов полководец кончает самоубийством, а остальные дружно женятся. Чушь, конечно, но музыка чудесная[40]. И голоса были прекрасны, только замазанная гримом щетина на лицах женских персонажей смотрелась странновато. 4 Оба антракта просидели в ложе, чтобы не нагружать ногу Йорре (и заодно не подвергать его рискам в толпе). Пришлось, правда, принять нужных людей, в их числе граба элс Штесшенжея, который занырнул в ложу в первом же антракте и попытался влезть на такое же место, как то, что занимал наместник Фианго — внутрь ближнего круга охраны. Доранту удалось этому мягко воспрепятствовать, однако гальвиец, со своим шипящим акцентом, принялся ездить по ушам Императора. Пришлось это терпеть, хотя и не долго: как только начался второй акт, граб, поневоле делавший вид человека, тонко чувствующего искусство, заткнулся. Дорант незаметно выскользнул из ложи и пошептался с несколькими людьми. В результате во втором антракте гальвийцу не удалось сказать ни слова, потому что к Императору явились владелец труппы, гуасил, тот самый местный купец, чьи два корабля удалось привлечь к перевозкам, и просились ещё посетители, да антракт кончился. По окончании третьего и последнего акта Дорант и хотел бы увести Йорре отдыхать, но не дали наместник и владелец труппы, умолившие Его Императорское Величество присутствовать на торжественном (кто бы сомневался) отмечании успешного спектакля. Поскольку Йорре, когда актёры выходили кланяться, из вежливости похлопал, встав в ложе так, чтобы его было видно, отвертеться не удалось. Как выяснилось, в театре был просторный зал, в котором собралось всё приличное общество Фианго, и куда, переодевшись, наконец, в приличные мужские костюмы, вышли члены труппы во главе с её хозяином. Император, считая себя здесь в безопасности, выдвинулся вперёд. Вышел при этом из шестёрки телохранителей. Дорант поторопился встать за его левым плечом. Тут на натёртый паркет в промежутке между труппой и Императором выскочил какой-то дворянчик, одетый в шикарно расшитый камизол и обтягивающие штаны, которые заправил в короткие сапожки мягкой кожи, явно не приспособленные для того, чтобы ходить даже и по улицам, не говоря уже о лесе. Дорант напрягся, поскольку на бедре у дворянчика болталась тонкая рапира с золочёной вычурной рукоятью. Дворянчик, однако, не стал предпринимать враждебных действий против Императора. Он, напротив, обратился к Доранту: — Не поясните ли мне, каваллиер, — он явно знал, кто такой Дорант и какова его история, — какой тайной магией вы пытаетесь вовлечь Его Императорское Величество в противоестественные отношения между мужчиной и мужчиной, неприличные для существа человеческого рода и противные Богам? Дорант даже сначала не понял того, что услышал. А когда понял — взбесился: — А кто вы такой, чтобы задавать благородному человеку такие непристойные вопросы? — Я-то человек известный, и в моём благородстве нет ни у кого сомнений. Я комес Леанты, Кенвер, пятый этого имени. А вот кто такой ты, безродный извращенец? Дорант с трудом протолкнул через сведенные от бешенства скулы: — Я, Дорант из Регны, милостью Его Императорского Величества комес Агуиры, вызываю вас. Дуэль до смерти. Зал затих с неимоверной быстротой. Вокруг Доранта и комеса Леанты образовался круг пустоты. В тишине прозвучали вдруг неровные шаги, и на краю этого круга, сквозь расступившуюся толпу, появился Император: — Комес Агуиры, я не разрешу вам… Дорант повернулся к нему, сверкнув глазами; скулы его по-прежнему сводила судорога. Лицо его было таким, что Император осёкся. Дорант, поклонившись по этикету, произнес: — Верно ли понимаю я, Ваше Императорское Величество, что вы хотели бы запретить оскорблённому дворянину защитить свою честь в поединке? Он не стал цитировать полностью общеизвестную статью Дуэльного кодекса, гласившую: «Никто не вправе воспрепятствовать оскорблённому дворянину защищать его честь, выйдя один на один с оружием в руках против оскорбителя, как описано в настоящем Кодексе, за исключением случая, если некто, с согласия оскорблённого, выйдет на поединок вместо него». Сделай он это, он вынудил бы Йорре действительно выйти на дуэль вместо себя — что было не по чину, неуместно, и привело бы — с учетом личности противника — к неизбежной бессмысленной гибели Императора. И, возможно, Империи. А может, и нет, кто знает… Йорриг, Седьмой этого имени, пунцовый от неловкости, проговорил быстро, но достаточно громко: — Нет, Дорант. Я погорячился. Делайте, как знаете. По залу, будто порыв ветра в камышах, прошелестел шёпот. Император извинился перед дворянином — пусть комесом, пусть даже комесом Агуиры — неслыханно! И к тому же публично обратился к нему по имени. Оскорбитель меж тем растянул губы в злорадной улыбке: — Вот и отлично. Вы меня вызвали — выбор оружия и условий за мной. — Он сделал театральную паузу. — Так вот: мы сражаемся здесь и сейчас, на том оружии, что на себе у каждого! И он с видом превосходства глянул на одинокую дагу на правом бедре Доранта. Тот неторопливо расстегнул камизол и, потянув под ним перевязь, выдвинул из-за спины кобуру с пиштолью. Противник его побледнел и приоткрыл рот. Потом сглотнул и проговорил почему-то фальцетом: — Начинаем с трех шагов! По счету «три»! Оружие должно быть в руках! И снова порыв ветра в камышах: всем было очевидно, что оскорбитель рассчитывает покончить дело одним стремительным выпадом. Пока-то противник его будет подсыпать порох на полку… Ему невдомёк было, что Дорант, по примеру своей любимой четырёхстволки, велел переделать всё огнестрельное оружие, которым пользовался сам и которое было у его боевых слуг. Теперь затравочный порох постоянно был в хитрой коробочке, приделанной к огнепроводному отверстию и закрывающейся плотно пригнанной крышкой, которая сдвигалась специальной тягой при нажатии на спуск. Дорант стянул с себя камизет, не без труда справившись с узкими рукавами, сбросил его на чьи-то услужливые руки и, вытащив из ножен дагу, взял её прямым хватом в левую руку. В правой — была уже пиштоль. Комес Леанты тоже освободился от камизета и держал в руках свою игрушечную костюмную рапиру. Узоры на её клинке, впрочем, не позволяли обольщаться, что оружие это сломается при первом ударе о хорошую сталь. В зале меж тем расчистили от толпы место, причем присутствующие сгрудились позади Доранта, а за спиной его противника, шагах в пяти, была лишь стена. Многие в зале знали на опыте, что такое огнестрел. На паркете уже провели мелом две черты в трех шагах одна от другой. — На позицию! — Скомандовал чей-то властный голос. Доранту до черты было два шага. Он встал к ней носками сапог, держа дагу и пиштоль в опущенных руках. Противник плавным, змеиным движением преодолел три шага до черты и тоже застыл на ней, только рапира его смотрела остриём на Доранта. — Три… Два… Комес Леанты, не дождавшись слова «Один», сделал длинный выпад рапирой, почти прижавшись к самому полу. Дорант, ожидавший этого, сдвинулся влево с поворотом, отбивая рапиру дагой, и одновременно выстрелил практически в упор в голову оскорбителя. Девять картечин, пролетев две ладони, эту голову просто снесли.