Дежурный нажал на кнопку электрического замка, и под его треск она вышла на лестницу и поднялась в длинное открытое помещение, использующееся подразделением детективов. Там было почти пусто, большинство письменных столов скрывались в тени. Поначалу никто ее даже не заметил, но, когда щелкнула закрывшаяся дверь, грузный коп в помятом костюме поднял на нее взгляд от стола. – Йо-йо! А вот и сеструха Блэк подгребла![4] – Йо-йо? – Элизабет подступила к нему. – А чё? – Он откинулся в кресле. – На раёне за своего не проканаю? – Я бы держалась за то, что у тебя уже есть. – И за что же? Она подступила к его столу. – За ипотеку, за детишек. За тридцать лишних фунтов веса и жену – сколько вы там в браке, девять лет? – Десять. – Ладно, десять так десять. Любящая семья, толстые артерии и двадцать лет до пенсии – есть за что держаться. – Забавно. Спасибо на добром слове. Элизабет взяла из стеклянной банки леденец, подбоченилась, выставив бедро, и посмотрела сверху вниз на круглое лицо Чарли Бекетта. Ростом он был в шесть футов три дюйма[5] и уже порядком растолстел, но однажды она видела, как он перекинул двухсотфунтового[6] подозреваемого через крышу припаркованной машины, даже не повредив краску. – Классная прическа, – заметил Бекетт. Она прикоснулась к своим волосам, ощутив, насколько они короткие и взлохмаченные, торчат во все стороны. – Ты серьезно? – Сарказм, женщина! Что это ты с собой сделала? – Наверное, в зеркале мне виделось что-то другое. – Наверное, тебе следовало нанять кого-нибудь, кто знает, что делает. Когда это произошло? Я же видел тебя два дня назад. Она лишь смутно припоминала, как состригла их – в четыре утра, пьяная, не включив свет в ванной. Над чем-то тогда смеялась, но это больше походило на плач. – Что ты тут вообще делаешь, Чарли? Ночь на дворе. – Стрельба в колледже, – объяснил Бекетт. – Господи, только не опять! – Не, это из другой оперы. Какие-то местные ребятки пытались навалять одному салаге-первокурснику, поскольку решили, что он гомик. Гомик там, не гомик, но оказалось, что он большой фанат закона про скрытое ношение[7]. Они загнали его в переулок возле парикмахерской на краю кампуса. Четверо на одного, вот он и вытащил «тридцать восьмой». – Убил кого-нибудь? – Прострелил одному из этих дустов руку. Остальные сдрыснули, когда это произошло. Впрочем, у нас есть имена. Сейчас ищем. – Этому парню что-нибудь предъявили? – Так ведь четверо на одного! Студент, ни одного привода… – Бекетт покачал головой. – Что касается меня, то сейчас чисто бумажки осталось оформить. – И все, насколько я полагаю. – Тоже так думаю. – Слышь, мне надо идти. – Угу, капитан сказал, что ты скоро появишься. Вид у него не слишком-то довольный. – Он меня застукал, что околачиваюсь у входа. – Но тебя же все-таки отстранили… Не забыла, надеюсь? – Нет. – И этим ты не особо помогаешь своему разбирательству. Элизабет знала, что он имеет в виду. Возникало все больше вопросов про тот подвал – в отличие от имеющихся у нее ответов. Напряжение нарастало. Полиция штата. Генеральный прокурор. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Как Кэрол? Бекетт опять откинулся в кресле и пожал плечами. – Работает допоздна. – В парикмахерских салонах тоже бывает такая горячка? – Веришь или нет – случается. Свадьба, по-моему. Или развод. Короче, что-то такое празднуют. Вечером – глубокое кондиционирование. С утра стрижка и укладка. – Ого! – Во-во. Она все еще хочет привести тебя в порядок, кстати. – С кем, с ортодонтом? – С дантистом. – А есть разница? – Кто-то из них больше берет, по-моему. Элизабет стряхнула воображаемую пылинку с плеча. – Подождет. – Послушай, Лиз. – Бекетт подался к ней, понизив голос. – Я ведь старался не дергать тебя с этой стрельбой. Верно? Старался быть напарником, другом, проявлять понимание. Но завтра эти копы из штата… – У них есть моя объяснительная. Задавая одни и те же вопросы, не получишь каких-то других ответов. – У них было четыре дня, чтобы найти свидетелей, поговорить с Ченнинг, обработать место происшествия… Они не будут задавать те же самые вопросы. Сама знаешь. Она пожала плечами. – Мой рассказ от этого не изменится. – Это политика, Лиз. Сама-то понимаешь? Белый коп, черные потерпевшие… – Они не потерпевшие! – Послушай. – Бекетт изучал ее лицо, явно обеспокоенный. – Они хотят прищучить копа, который, на их взгляд, либо расист, либо психически нестабилен, или и то и другое сразу. Для них это ты. Скоро выборы, и генеральный прокурор хочет закорешиться с черным населением. Он думает, это как раз подходящий вариант. – Да плевать я на все это хотела. – Ты выстрелила в них восемнадцать раз. – Они насиловали эту девчушку чуть ли не двое суток. – Знаю, но послушай… – Скрутили ей руки проволокой прямо до кости. – Лиз… – Да я сто лет уже Лиз, черт побери! Они ей сказали, что задушат ее, когда с ней закончат, а потом выбросят труп в карьер. Уже и пластиковый мешок, и строительный скотч приготовили. Один из них хотел отыметь ее уже мертвую. Называл это «родео с белой телкой». – Да знаю я все это, – отмахнулся Бекетт. – Тогда этого разговора не было бы. – Но он есть, так ведь? Отец Ченнинг – богатый и белый. Люди, которых ты застрелила, – бедные и черные. Это политика. Пресса. Это уже началось. Сама ведь видела газеты. Еще вот столько, – он показал на пальцах, – и дело выйдет на общенациональный уровень. Люди хотят суда и приговора. Элизабет знала, кого конкретно он понимал под «людьми». Политиков. Агитаторов-подстрекателей. Тех, кто считает, что существующая система окончательно коррумпирована. – Ты можешь поговорить с юристом? – Уже поговорила.