Тем не менее замечаю, что на нас направлены взгляды нескольких пар глаз тех, кто уже успел рассесться за столами. Одна из наблюдателей – Чайка, кто бы сомневался. А Пересмешник, никого не стесняясь или, наоборот, играя на публику, вдруг притягивает меня к себе. Касается рукой моих волос, убирая их от лица. На этот раз не дергаюсь. Уже поняла, что все, связанное с этим человеком, не то, чем кажется. Уверена, со стороны выглядит так, будто он целует меня. На самом же деле шепчет на ухо: – Никому ни слова о вчерашнем, – лукаво подмигивает и отпускает. Выдавливаю из себя улыбку. Кто знает, насколько фальшивую, но я стараюсь. Лицо Кайры, только что устроившейся рядом со своей подругой Чайкой, краснеет и идет белыми пятнами. Кажется, я поспешила с выводами, решив, что она дала Пересмешнику от ворот поворот. Очевидно, что девушка все еще в нем заинтересована. – Из-за тебя мне светит новая драка, – шиплю, когда Пересмешник увлекает меня за собой к столам. Он удивленно приподнимает брови, буквально к волосам. Те у него сегодня не собраны в хвост, и пара прядей падает на лоб. Как ни странно, ему снова идет. Молча кошусь в сторону Чайки и Кайры, прильнувших друг к другу и активно перешептывающихся, зыркая в нашу сторону. Поджимаю губы. Только ревнивой Кайры мне не хватало. – А-а-а. – Пересмешник прослеживает направление моего взгляда и усмехается. – Тебе же не нравилось, что испытания только для мужчин, – подначивает. – Да, – шепчу в ответ, – только мужчин за них награждают, а мне снова висеть на ветке. Кажется, понял. Взгляд становится серьезным, но губы все еще улыбаются. Запуталась: что правда, а что напоказ? – Она к тебе не полезет, – обещает, как по мне, то, на что совершенно не имеет влияния. – О! Вон за тем столом два места свободны. – Нагло хватает меня за запястье и тянет за собой. – Мы теперь всегда будем сидеть вместе? – интересуюсь вполголоса. Нам уже поверили, меня оправдали по обвинению в убийстве, так что можно остановиться и перестать мозолить всем глаза. – Еще как будем, – обещает Пересмешник с какой-то долей мстительности в голосе. – Мне на прошлом ужине не понравилось вынимать чужую грудь из своей тарелки. В столовой я предпочитаю есть. От такого заявления даже сбиваюсь с шага. Бедная Кайра, а так старалась. – Это было грубо, – бурчу. – Угу, – с готовностью подтверждает. – Подстраиваюсь под местность. Зачем я вообще с ним говорю? Золотое правило: меньше говоришь – дольше живешь. Упрямо поджимаю губы, давая понять, что общение закончено. Тем не менее руку не вырываю и позволяю довести себя до стола. Замечаю пристальный взгляд Пингвина. Злой, многообещающий и при этом немного обиженный. * * * Сегодня снова жарко и душно. Ботва моркови склонилась до самой земли, жалостливо раскидав листочки в разные стороны, и будто бы шепчет: «Воды, воды-ы-ы…» Вчерашний ветер так и не пригнал дождевые тучи. В последний раз дождь был в ночь смерти Чижа. Сколько? Пять дней назад. Но этого хватило, чтобы почва вновь пересохла. На небе ни облачка. Хорошо хоть дождь успел наполнить бочки, специально для этих целей установленные во дворе под водостоками с крыш, иначе пришлось бы возить воду на тачке с реки. Иду между грядок с ведром в одной руке и с ковшом – в другой. Где-то пропалываю сорняки, где-то поливаю овощи. Жара давит на голову. Стараюсь работать монотонно и думать поменьше. Но, видимо, не думать я в принципе не умею, потому что снова и снова прокручиваю в голове все то, что узнала за последние дни: о себе, о Нике и о том, что на Пандоре есть люди, занимающиеся бог весть чем. А еще думаю о Пересмешнике. Зачем я ему сдалась? Почему прикрывается мной от внимания Кайры? Ведь любой другой мужчина Птицефермы прыгает от восторга, когда рыжеволосая красавица со свекольными губами обращает на него внимание. Рисовка, Олуша, Майна и Фифи трудятся на соседних грядках, Сова с сосредоточенным видом прохаживается от одной работницы к другой, контролируя. Сама она уже обработала ту часть огорода, которую выделила для себя на сегодня, и теперь поторапливает остальных. А вот и мой черед. – Спина-то гнется? – спрашивает, подходя. Кряхтит, перебираясь через канаву. Инстинкты подсказывают подать руку пожилой женщине. Но опыт заставляет стоять и не шевелиться: для Совы рука помощи – оскорбление. – Нормально, – отмахиваюсь. Спина и правда не болит, чешется – это да. – Швы снимешь? Сова кладет клюку между грядок на манер мостика и с кряхтением садится на нее, смотрит на меня с прищуром. – Там делов-то. Пусть любовник твой снимет. Я бы и сама сняла. С талии, может, и получится, а до лопатки не дотянусь. – Ты-то прекрасно знаешь, что он мне не любовник, – огрызаюсь. – Погромче крикни, – отвечает Сова мне в тон, – глядишь, Филин передумает и таки вздернет тебя на ближайшем суку. Что верно, то верно. Филин не упустит шанса убрать меня с глаз долой. Я и так уже набила ему оскомину. Выливаю на чахлую морковь последний ковш и выпрямляюсь, смахиваю со лба пот. – Это ты надоумила Пересмешника выгородить меня? – спрашиваю прямо. Не приди Сова тогда ко мне сама и не заведи она разговор о фальшивом алиби, я бы смолчала. – Вот еще. – Женщина нервно дергает плечом. – С темными лошадками я не связываюсь. – Тоже верно, на тот момент Пересмешник пробыл на Птицеферме всего один день. – Сам услышал, как я намекала Пингвину, что было бы неплохо, если бы нашелся кто-то, кто признался бы, что видел или был с тобой той ночью. А Пингвин мычал в ответ о том, как жаль, что он проспал большую часть праздника под столом. – И Пересмешник пришел к тебе? – И Пересмешник пришел ко мне, – подтверждает и замолкает. Мне что, клещами из нее тащить каждое слово? – И что сказал? – принимаю правила игры. – Спросил. Снова пауза. – Что спросил? Сова пожимает плечами, устремляет взгляд куда-то вдаль, будто ей и смотреть на меня скучно, а начатый мной разговор безумно утомляет. – Спасет ли тебя, если он скажет, что вы были вместе. – И что ты сказала? – Что спасет. Главное, чтобы вел себя поправдоподобнее. – И Филин ему сразу поверил? – не отстаю. Ставлю ведро на землю и опускаюсь на корточки рядом с Совой, чтобы наши лица были на одном уровне. Женщина на мгновение отрывает глаза от линии горизонта, одаривает меня снисходительным взглядом и вновь устремляет их вдаль. – Пытал, расспрашивал часа два. Потом поверил. Упорный малый этот Пересмешник. Упорный, это и странно. Рисковать своей шеей и лгать Главе поселения ради незнакомки – более чем странно. – Ясно, – буркаю и поднимаюсь в полный рост. Ничего нового я не узнала, но что-то разложилось по полочкам. Нужно подумать. – Смирись, – скрипит Сова, вынуждая вновь повернуться к ней. – Смирись. Хватит желать большего. При словах о большем я тут же вспоминаю полет прекрасного катера. И почему-то Ника. Дергаю плечом, давая понять, что это мое дело, чего и сколько желать. Отворачиваюсь. – Бери мужика, пока он в тебе заинтересован, и держи его. Чего тебе еще надо? Не садист, не урод, печется о тебе. Действительно, не урод. И вроде бы не садист. Чего еще желать, не так ли?