Ноги слушаются, голова не кружится. Жизнь, вроде бы, продолжается. Я совершенно точно схожу с ума. Лечу в пропасть, из которой не выкарабкаться. Печально. Но что это… Шизофрения? – Не вешай нос. Моя шизофрения говорит мне не вешать нос… Но говорит мягко, стараясь не напугать очередным внезапным появлением, хочет приободрить. Почему он так спокоен? Не заметил приступ? Или Голос и есть причина? * * * Попасть ключом в замочную скважину мне удается с энной попытки. Вокруг нее, на металлической пластине, остаются царапины. Такие бывают на дверях пьяниц… Такие есть и на моей. Святослава я пропускаю вперед. Три замка – тишина. Покой. Бью ладонью по выключателю в прихожей. – Разувайся здесь. В душ сходи, если хочешь, а я пока стол организую, – я чувствую прилив сил. Дома и стены помогают. – А можно… вещи постирать? – Конечно, – я понимающе киваю. – Порошок за машинкой стоит, насыпь до половины в левую ячейку и ручку поверни вправо на два деления. Там на змеевике шорты висят с футболкой. Свежие. – Запомнил, спасибо, – он едва заметно улыбается и шаркает в ванную, захватив с собой обувь. Потертые, потерявшие форму ботинки. От них идет резкий запах чего-то стухшего, сырого. К запахам я привык. – Полотенце синее возьми, – говорю я ему вдогонку и плетусь на кухню. В холодильнике не густо. Мое питание обычно сводится к перекусам, либо к заказу еды. Гостей не люблю. Только Артема и Еву. Последние шесть яиц трачу на омлет. Соль, перец, приправы. Позавчерашний нарезной хлеб превращается в тосты, а подсохшее шоколадное печенье идет на десерт. Два стакана терпеливо ждут, когда их наполнят. Пара банок с сардинами продолжает лежать на нижней полке – запас на «черный день». Их я не трогаю. Совсем не густо. После душа Святослав заметно веселеет. Заходит на кухню – футболка и шорты ему великоваты. – Садись, чего стоишь-то? – я подталкиваю к нему пуф. – Пахнет вкусно. А это чего такое? – Ром. Кубинский, темный. Пьешь такое? – Когда-то пил… Дорогой он нынче, – задумчиво хмурится. – Постоянным покупателям скидка, – я усмехаюсь и лью ему немного. – Так или с колой? – Да, так. Не любитель я газировок, – он садится за стол. Мы поднимаем наши стаканы… * * * Незаметно для себя опустошаем половину бутылки. Сейчас я предпочитаю думать, что она наполовину полна. Разговоры ни о чем, еда, ром. Кондиция для расспросов достигнута. – Слушай, – я подливаю в стаканы, – а чем ты занимаешься? – Я-то? – Святослав мнется. – Да ничем особо… Знаешь, что? Давай ты о себе расскажешь, а потом я о себе? На это я не очень рассчитывал. Лукавить и опускать некоторые подробности своей биографии, что-то придумывать, чтобы обыграть это, мне не хочется. Слишком кропотливая и путаная работа, к тому же бессмысленная, ведь алкоголь все равно развязывает мне язык. План трещит по швам и рвется на куски. Любопытство кошку сгубило… но, удовлетворив его, она воскресла. Оптимистично. Если я хочу честности от него, значит должен и сам блеснуть откровением. И либо это сорок градусов «огненной воды» во мне говорят, либо это крайняя степень сумасшествия – я продолжаю чувствовать важность данной встречи. То, что сейчас происходит, должно происходить. Так нужно. – А что ты хочешь услышать? – спрашиваю я, прикидывая допустимый уровень тех самых откровений. Святослав прищуривается и смотрит куда-то за мою спину. На что-то конкретное, но кроме окна с опущенными жалюзи, там ничего нет. Я оглядываюсь – совершенно точно ничего нет. – Ты и сам прекрасно знаешь. Я пью. Мы пьем. На что Святослав намекает? На Голос? Он не может о нем знать. Никто не знает. – Не уверен, что мы думаем об одном и том же, – я ставлю пустой стакан на стол. – О чем думаешь, о том и расскажи, – лицо Святослава совершенно серьезно. Его единственный глаз сосредоточен на мне. Доведи до конца то, что начал… Я вновь наливаю. Хрен с ним… Утыкаюсь взглядом в стакан, постукиваю по нему средним пальцем. Душа нараспашку. Решимость