– Поддержка мне бы не помешала, – мягко ответила Фрэнни. – А деньги… как-нибудь выкручусь. – В тебе нет ни капли стыда! Ты думаешь только о себе! – прокричала Карла. – Боже, что теперь будет со мной и с твоим отцом! Но тебе нет до этого никакого дела! Это разобьет сердце твоего отца и… – Оно не чувствует себя таким уж разбитым, – донесся от дверного проема спокойный голос Питера Голдсмита, и обе женщины обернулись к нему. Он действительно стоял в дверях, но не входил в комнату. Мыски его высоких ботинок замерли у черты, разделяющей два ковра, в гостиной и в коридоре. Фрэнни неожиданно поняла, что часто видела его именно на этом месте. Когда он в последний раз заходил в гостиную? Она не могла вспомнить. – Что ты тут делаешь? – рявкнула Карла, разом позабыв о потенциальном ущербе, который могло понести сердце ее мужа. – Я думала, ты сегодня работаешь допоздна. – Меня подменил Гарри Мастерс, – ответил Питер. – Фрэн мне уже все рассказала, Карла. Скоро мы станем дедушкой и бабушкой. – Дедушкой и бабушкой! – взвизгнула она. С ее губ сорвался отвратительный, скрежещущий смех. – Так ты взвалил все на меня! Она сказала тебе первому, а ты это скрыл! Ну а теперь я закрою дверь, и мы выясним все вопросы вдвоем. Она одарила Фрэнни ослепительно злобной улыбкой. – Только мы… девочки. Карла взялась за ручку двери и начала закрывать ее. Фрэнни наблюдала, все еще удивленная и с трудом понимающая причину внезапной вспышки гнева и сарказма со стороны матери. Питер медленно и неохотно поднял руку и остановил дверь на полпути. – Питер, я хочу, чтобы ты предоставил это мне. – Я знаю, что ты хочешь. В прошлом так и было. Но не сейчас, Карла. – Это не по твоей части. – По моей, – спокойно возразил он. – Папочка… Карла повернулась к ней. Бумажно-белая кожа ее лица теперь покрылась красными пятнами на щеках. – Не смей с ним говорить! – закричала она. – Ты имеешь дело не с ним! Я знаю, что ты всегда можешь подольститься к нему с любой безумной идеей и переманить его на свою сторону, что бы ты ни натворила. Однако сегодня тебе придется иметь дело не с ним! – Прекрати, Карла. – Выйди вон! – Я и не входил. Можешь убедиться, что… – Не смей надо мной насмехаться! Убирайся из моей гостиной! И с этими словами она принялась закрывать дверь, нагнув голову и выставив вперед плечи, напоминая некоего странного быка, в котором проступало что-то человеческое и женское. Сначала Питер с легкостью удерживал дверь, потом – прилагая все больше усилий. Наконец у него на шее вздулись жилы, несмотря на то что ему противостояла женщина, весившая на семьдесят фунтов меньше. Фрэнни хотелось закричать, потребовать, чтобы они прекратили, и попросить отца уйти, избавить их обоих от вида Карлы в таком внезапном и безрассудном ожесточении, которое всегда в ней чувствовалось, а сейчас выплеснулось на поверхность. Но губы онемели, отказываясь шевелиться. – Убирайся! Убирайся из моей гостиной! Вон! Вон! Вон! Отпусти эту чертову дверь, мерзавец, и УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! Именно в этот момент он отвесил ей оплеуху. Прозвучала она глухо и буднично. Дедушкины часы не рассыпались от ярости в пыль. Мебель не застонала. Но яростные крики Карлы прекратились, словно их отрезало скальпелем. Она упала на колени, а дверь распахнулась полностью и мягко ударилась о викторианский стул с высокой спинкой и вручную расшитым чехлом. – Нет, не надо, – прошептала Фрэнни. Карла прижала ладонь к щеке и уставилась на мужа. – Ты добивалась этого десять лет. – Голос Питера чуть дрожал. – Я всегда сдерживался, потому что бить женщин – это не мое. Я и сейчас так думаю. Но когда человек – мужчина или женщина – превращается в собаку и начинает кусаться, кому-то приходится ставить его на место. И я, Карла, сожалею только о том, что мне не хватило духа сделать этого раньше. Тогда мы оба не ощущали бы такой боли. – Папочка… – Тихо, Фрэнни! – В голосе отца звучала небрежная суровость, и она умолкла. – Ты говоришь, что она эгоистка. – Питер не сводил глаз с застывшего, потрясенного лица жены. – На самом деле эгоистка здесь – ты. Ты перестала любить Фрэнни после смерти Фреда. Именно тогда ты решила, что любовь приносит слишком много страданий и куда проще жить для себя. Что ты и сделала, замкнувшись на этой комнате. Посвятила себя умершим членам своей семьи, забыв, что некоторые еще живы. А когда твоя дочь пришла сюда, сказала, что попала в беду, и попросила о помощи, готов спорить, ты первым делом задалась вопросом: а что скажут женщины в клубе «Цветы и садоводство»? Или испугалась, что теперь тебе не удастся пойти на свадьбу Эми Лаудер. Боль – причина перемен, но вся боль этого мира не способна изменить факты. Ты эгоистична. Он наклонился и помог жене встать. Она поднялась, как лунатик. Выражение ее лица не менялось, глаза оставались широко раскрытыми, и в них застыло изумление. Безжалостность еще не вернулась, но Фрэнни бесстрастно подумала, что со временем она обязательно вернется. Обязательно. – Я виноват в том, что не остановил тебя. Не хотел лишних хлопот. Не хотел раскачивать лодку. Сама видишь, я тоже эгоист. И когда Фрэн поступила в колледж, я подумал: «Что ж, Карла теперь может жить как хочет, и это никому не повредит, кроме нее самой, а если человек не знает, что вредит себе, возможно, и не нужно его трогать». Я ошибся. Я и раньше допускал ошибки, но такую серьезную – никогда. – Он осторожно, но с силой взял ее за плечи. – А теперь я говорю с тобой как твой муж. Если Фрэнни потребуется пристанище, она найдет его здесь – всегда. Если ей потребуются деньги, она сможет найти их в моем кошельке – всегда. И если она захочет оставить ребенка, ты проследишь за тем, чтобы смотрины младенца прошли на должном уровне. Ты, возможно, думаешь, что никто не придет, но у нее есть друзья, верные друзья, и они придут. И вот что еще я тебе скажу. Если она захочет окрестить ребенка, обряд пройдет прямо здесь. Прямо здесь, в этой чертовой гостиной. Рот Карлы широко раскрылся, и теперь из него стали доноситься звуки, поначалу не складывавшиеся в слова, напоминавшие свисток закипающего чайника. Потом они преобразовались в пронзительный вопль: – Питер, твой сын лежал в гробу в этой комнате! – Да. Именно поэтому я считаю, что лучшего места для крещения новой жизни не найти, – ответил он. – Кровь Фреда. Живая кровь. А сам Фред, он уже много лет мертв, Карла. Его тело давно съели черви. Она вскрикнула и закрыла уши руками. Он наклонился и отвел их. – Но червям не достались твоя дочь и ребенок твоей дочери. Не важно, откуда он взялся, но он живой. Ты ведешь себя так, будто собираешься ее прогнать, Карла. Что у тебя останется, если ты это сделаешь? Ничего, кроме этой комнаты и мужа, который будет ненавидеть тебя за то, что ты сделала. Если ты это сделаешь, возможно, для тебя умрут все трое – не только Фред, но и мы с Фрэнни. – Хочу подняться наверх и прилечь, – выдохнула Карла. – Меня тошнит. Думаю, мне лучше прилечь. – Я тебе помогу, – вызвалась Фрэнни. – Не смей ко мне прикасаться. Оставайся со своим отцом. Похоже, вы вместе все продумали. Решили, как растоптать меня. Почему бы тебе просто не поселиться в моей гостиной, Фрэнни? Пачкать грязью ковер, швырять угли из камина в мои часы? Почему бы и нет? Почему? Она начала смеяться и протиснулась мимо отца в коридор. Ее шатало, как пьяную. Питер попытался обнять жену за плечи. Она оскалилась и зашипела на него, словно кошка. Пока она медленно поднималась по лестнице, опираясь на перила красного дерева, ее смех перешел в рыдания. Такие безутешные и отчаянные, что Фрэнни чуть не закричала, одновременно почувствовав, что ее сейчас вырвет. Лицо отца цветом не отличалось от грязного постельного белья. Наверху Карла обернулась, и ее сильно качнуло. Фрэнни даже испугалась, что сейчас мать скатится вниз. Она посмотрела на них, как будто собиралась что-то сказать, но потом отвернулась. Мгновение спустя дверь ее спальни закрылась, приглушив бурные звуки горя и боли. Фрэнни и Питер переглянулись, потрясенные. Дедушкины часы продолжали тикать. – Все образуется. – Голос Питера звучал спокойно. – Она придет в себя. – Ты уверен? – спросила Фрэнни. Медленно подошла к отцу, прижалась к нему, и он обнял ее одной рукой. – Я в этом сомневаюсь. – Не важно. Сейчас мы не будем об этом думать. – Я должна уйти. Она не хочет видеть меня здесь. – Ты должна остаться. Ты должна быть здесь в тот момент, когда – если – она придет в себя и поймет, что ты по-прежнему нужна ей в этом доме. – Он выдержал паузу. – Что касается меня, я это уже понял, Фрэн. – Папочка. – Она опустила голову ему на грудь. – Папочка, я чувствую себя такой виноватой, такой виноватой… – Ш-ш-ш… – Он пригладил волосы дочери. Над ее головой послеполуденный солнечный свет вливался в окна, золотой и недвижный, как в музеях и залах мертвых. – Ш-ш-ш, Фрэнни, я люблю тебя. Я люблю тебя. Глава 13 Зажглась красная лампочка. Зашипел насос. Дверь открылась. Вошел мужчина, без белого скафандра, но со вставленным в нос маленьким блестящим фильтром, отдаленно напоминающим серебряную вилку с двумя зубцами, какую в ресторанах оставляют на столе для закусок, чтобы доставать оливки из банки. – Привет, мистер Редман, – произнес мужчина, пересекая комнату. Протянул руку в тонкой прозрачной резиновой перчатке, и Стью, еще не придя в себя от изумления, пожал ее. – Дик Дитц. Деннинджер сказал, что вы не будете играть в наши игры, пока не узнаете, какой счет. Стью кивнул. – Хорошо. – Дитц присел на краешек кровати. Маленький смуглолицый мужчина. Оперся локтями на колени – и стал еще больше похож на гнома из диснеевского мультфильма. – Так что вы хотите знать? – В первую очередь, наверное, я хочу знать, почему на вас нет скафандра. – Потому что Херальдо утверждает, что вы не заразны. – Дитц указал на морскую свинку за панелью из двойного стекла. Морская свинка сидела в клетке, а за ней, с каменным лицом, стоял Деннинджер. – Херальдо? – Херальдо последние три дня дышал одним с вами воздухом, поступающим к нему через конвектор. Болезнь, которой заразились ваши друзья, легко передается от людей морским свинкам и наоборот. Будь вы заразным, Херальдо бы уже сдох. – Но вы все равно предпочитаете не рисковать. – Стью указал на носовой фильтр. – Этого в моем контракте нет, – ответил Дитц с циничной улыбкой. – Что у меня? Ответ Дитца последовал без запинки, словно отрепетированный: – Черные волосы, голубые глаза, чертовски классный загар… – Он пристально посмотрел на Стью. – Не смешно, да?