— Возьми их, Давид… спрячь, — проговорил он бледными губами. Мальчик принялся собирать деньги и рассовывать по карманам. — Но, папа, без тебя я не пойду, — заявил он решительно, когда последний золотой исчез из виду, а из-за поворота идущий сверху дороги послышался грохот фургона и стук лошадиных копыт. Возница неодобрительно посмотрел на мужчину и мальчика у дороги и не остановился. Когда он проехал, мальчик повернулся к отцу. Тот опять принялся рыться в карманах. На этот раз он вытащил из куртки карандаш и небольшую записную книжку, выдрал из нее листок и начал с усилием писать. Давид вздохнул и осмотрелся. Он устал, проголодался и совсем ничего не понимал. Должно быть, с его отцом было что-то очень дурное. Здесь уже почти стемнело, но им было некуда идти и нечего есть на ужин, в то время как далеко и высоко на склоне горы был их дорогой дом. И там, конечно, еще сияло солнце — по крайней мере, закатным светом, и было Серебряное озеро, на которое можно было смотреть, а здесь не было видно ничего — ничего, кроме серых теней, длинной пугающей дороги и пары домов. Сверху долина могла казаться прелестной сказочной страной, но на деле она была гнетущей, мрачной пустошью, решил Давид. Его отец вырвал из книжки вторую страницу и начал опять писать, когда мальчик вдруг вскочил на ноги. Один из домов стоял у дороги, где они сидели, и в голову Давида пришла идея. Он быстрым шагом устремился к двери дома и постучал. На пороге появилась высокая женщина и, не улыбнувшись, сказала: — Ну? Давид снял шапку, отец учил его делать так, когда какая-нибудь женщина на горе заговаривала с ним. — Добрый вечер, госпожа, я Давид, — начал он прямо. — Мой папа так устал, что упал вон там, и мы бы очень хотели остаться у вас на ночь, если вы не возражаете. Женщина в дверном проеме уставилась на мальчика, и, кажется, онемела от изумления. Глаза ее пробежались по простой и довольно грубой одежде, а затем перешли к фигуре мужчины, полулежащего у дороги. Она гневно вздернула подбородок. — Да неужели! Что ты говоришь! — отрезала она. — Хм! Мы здесь бродяг не принимаем. — И она с грохотом захлопнула дверь. Настал черед Давида таращиться в недоумении. Кто такие эти бродяги, он знать не знал, но никогда еще ему с такой злобой не отказывали. В нем поднялось нечто яростное — нечто новое и яростное, и кровь прилила к шее и лбу. Он решительно поднял руку к дверной ручке, вдруг дверь открылась. — Послушай, мальчик, — сказала женщина, глядя на него немного мягче, — если ты голоден, я дам тебе молока и хлеба. Подойди к заднему крыльцу. — И она опять захлопнула дверь. Рука Давида опустилась. Но лицо и шея оставались красными, и новое яростное чувство побуждало отказаться от пищи, предложенной этой женщиной… Но ведь был отец — бедный отец, который так устал, да и его собственный желудок урчал от голода. Нет, он не мог отказаться. И, повесив голову, Давид медленно обошел угол дома. Когда в его руках оказались полбуханки хлеба и ведерко с молоком, он вдруг вспомнил, что в деревенской лавке на горе отец расплачивался за пищу деньгами. Теперь он был рад, что у него в кармане лежали золотые монеты — ведь ими можно было заплатить. Мальчик тут же поднял голову. К нему вернулось самоуважение, и он выпрямился, взял ведерко и буханку одной рукой, залез другой в карман и протянул женщине золотой диск. — Пожалуйста, будьте любезны, возьмите это за хлеб и молоко, — гордо сказал он. Женщина начала была качать головой, но, взглянув на монету, вздрогнула и наклонилась, чтобы получше рассмотреть. В следующую секунду она резко выпрямилась и гневно воскликнула: — Это золото! Десять долларов золотом! Так ты еще и вор, а не только бродяга? Хм! Тогда, думаю, это тебе не нужно, — резко закончила она и выхватила у мальчика хлеб и ведерко. Давид остался на пороге один, и звук быстро запертого засова звучал у него в ушах. Вор! Давид мало что знал о ворах, но представлял, кто они такие. Всего месяц назад один человек пытался украсть скрипки из хижины, и мальчик-молочник сказал, что это вор. Давид снова ощутил гнев и покраснел, но не стал мешкать. Он повернулся и побежал к отцу. — Папа, уходи скорее! Ты должен уйти, — задыхаясь, сказал он. Голос мальчика был таким настойчивым, что мужчина почти бессознательно поднялся. Дрожащими руками он сунул свои записи в карман. Записная книжка, из которой он выдирал листы, упала в траву. — Да, сын, мы пойдем, — пробормотал мужчина. — Я чувствую себя лучше. Я могу… идти. И он действительно пошел, хотя и очень медленно, — десять, двенадцать, двадцать шагов. Сзади послышался скрип колес — и тут же затих, когда повозка остановилась прямо за спинами путников. — Приветствую! В город идете? — раздался голос из повозки. — Да, сэр, — ответил Давид, не мешкая ни секунды. Он не знал, где находился «город» — только думал, что он, должно быть, далеко от женщины, назвавшей его вором. И этого было достаточно. — Я сам почти дотуда еду. Хотите, подвезу? — спросил мужчина добрым голосом. — Да, сэр! — радостно закричал мальчик. — Спасибо! — Вместе они помогли отцу взобраться в просторную телегу. Путники говорили мало. Мужчина на козлах гнал и обращал внимание только на лошадей. Больной задремал. Мальчик сидел тихо и задумчиво смотрел, как мимо неслись дома и деревья. Солнце давно зашло, но темно не было, потому что полная луна ярко светила на безоблачном небе. Достигнув крутой развилки, возница остановил лошадей. — Уж простите, любезные, но я гляжу, что вам тут слезать. Мне направо надо, но до города вам четверть мили осталось, не больше, — закончил он весело, указывая концом кнута на горстку мигающих огней. — Спасибо, сэр, спасибо! — благодарно выдохнул Дэвид, помогая отцу идти. — Вы очень нам помогли. Спасибо! В глубине души Давид страстно желал бросить к ногам этого человека все свои золотые монеты, чтобы заплатить за своевременную помощь. Но осторожность удержала его: оказалось, деньгами можно было платить только в лавках, а в других местах за них тебя клеймили вором! Оставшись наедине с отцом, он вновь столкнулся со своей проблемой. Где им ночевать? Отец просто никуда бы не дошел. Он вновь начал говорить — тихо, отрывочными и непонятными Давиду предложениями, и это смутно тревожило мальчика. Рядом стоял дом, а у дороги к городку было еще несколько, но на сегодня Давиду хватило переживаний со странными домами и странными женщинами. Ближе всего был большой амбар, и мальчик направил отца к нему. — Мы пойдем туда, папочка, — тихо предложил он. — И если сможем войти, останемся на ночь и отдохнем. Глава III Долина Долгие сумерки июньского дня сменились ночью, которая едва ли была темнее, — так ярко светила луна. Сидевшим у дома амбар и низкие постройки за ним казались нереальными. На боковом крыльце Симеон Холли и его жена отдыхали телом и душой после целого дня добросовестной работы. В тот самый момент, когда Симеон поднялся, чтобы войти в дом, они услышали долгую скрипичную ноту. — Симеон! — воскликнула женщина. — Что это было? Мужчина не ответил. Он не отводил взгляда от амбара. — Симеон, это скрипка! — вскрикнула миссис Холли, когда второй звук затрепетал воздухе. Симеон сжал зубы. С гневным возгласом он пересек крыльцо и вошел в комнату. Мгновение спустя он вернулся, держа в руке зажженный фонарь. — Симеон, не… не… не ходи, — взмолилась женщина дрожащим голосом. — Ты… ты не знаешь, что там. — На скрипке без рук не сыграешь, Элен, — резко возразил мужчина. — Хочешь, чтобы я в постель пошел и оставил наш амбар к услугам пьяного охальника-музыкантишки? Я сегодня шел домой и чудесную парочку видел — валялись у дороги. Мужчина и мальчик с двумя скрипками. Видно, они и хулиганят, но как сюда добрались, ума не приложу. Думаешь, я свой амбар таким бродягам оставлю? — Н-нет, думаю, нет, — заикаясь, ответила женщина и поднялась. Дрожа, она пересекла двор, следуя за тенью мужа. Войдя в амбар, Симеон Холли и его жена невольно остановились. Теперь музыка была повсюду, наполняя воздух руладами, трелями и зажигательными пассажами. Издав возмущенное восклицание, мужчина повернул к узкой лестнице и стал карабкаться на сеновал. Жена карабкаясь по пятам, и поэтому почти одновременно с мужем увидела мужчину, лежащего на сене. Его лицо было залито лунным светом. Музыка моментально сменилась шепотом: тихий голос послышался из темноты за квадратом лунного света от чердачного окна. — Будьте любезны, сэр, пожалуйста, не шумите. Видите ли, он уснул. А он так устал, — сказал голос. На секунду мужчина и женщина на лестнице застыли в изумлении, а потом мужчина поднял фонарь и пошел на голос. — Кто ты? И что здесь делаешь? — резко сказал он. Из темноты вынырнуло круглое, загорелое и немного озабоченное лицо мальчика. — О, пожалуйста, сэр, не могли бы вы говорить потише? — взмолился мальчик. — Он так устал! Я Давид, сэр, а это папа. Мы зашли, чтобы отдохнуть и поспать. Симеон Холли перевел пристальный взгляд с лица мальчика на мужчину, лежавшего на сене, и тут же опустил фонарь. Он наклонился ниже, осторожно протянул руку и тотчас выпрямился, пробормотав себе под нос грубое слово. Потом он повернулся к мальчику. — Мальчик, с какой это стати, — гневно проговорил он, — ты играешь джигу в такой час? — Как же, это папа попросил сыграть, — радостно ответил паренек. — Он сказал, что тогда сможет прогуляться в зеленом лесу и услышать, как журчат ручейки, а птички и белочки… — Так, мальчик, говори, кто ты! — резко прервал его Симеон Холли. — Откуда ты явился? — Из дома, сэр. — Где это? — Ну как же, дом, сэр, — это место, где я живу. В горах, высоко-высоко — очень высоко! И там такое большое-большое небо, гораздо красивее, чем здесь. — Голос мальчика дрожал и почти срывался, а глаза постоянно возвращались к белому лицу лежавшего на сене мужчины. В этот момент Симеон Холли очнулся, вдруг осознав, что пришло время действовать. Он повернулся к жене. — Отведи мальчика в дом, — резко сказал он ей. — Думаю, сегодня придется оставить его у нас. Я схожу за Хиггинсом. Конечно, надо, чтобы он сразу этим занялся. Ты здесь ничего не сделаешь, — сказал он, поймав вопросительный взгляд жены. — Оставь все как есть. Мужчина мертв. — Мертв? — громко вскрикнул мальчик — но скорее с удивлением, чем с ужасом. — Вы хотите сказать, он ушел, как вода из ручья, — в далекую страну? — дрогнувшим голосом спросил он. Симеон пристально посмотрел на ребенка. И повторил еще четче: — Мальчик, твой отец умер. — И он больше не вернется? — все же голос его сорвался. Ответа не последовало. Миссис Холли судорожно вздохнула и отвернулась. Даже Симеон Холли не мог смотреть в умоляющие глаза мальчика.