Чувства Брира были уже не так остры, как раньше. Летняя жара сделала его вялым и слабым. Его кожа воняла, волосы выпадали, кишечник теперь почти не двигался. Ему нужен отдых, решил он. Как только Европеец найдет Уайтхеда и расправится с ним – а это, несомненно, вопрос нескольких дней, – он отправится поглядеть на северное сияние. Это означало оставить его гостью – он чувствовал ее присутствие в считаных футах от себя, – но к тому времени она все равно потеряет привлекательность. Он стал еще более непостоянным, чем раньше, а красота преходяща. Через две-три недели – в прохладную погоду от прелести не остается и следа. Он сел за стол и налил себе ромашкового чая. Запах, когда-то доставлявший ему огромную радость, был слишком тонким для его упрямых носовых пазух, но он пил ради традиции. Позже он поднимется в свою комнату и посмотрит мыльные оперы, которые так любил; может, заглянет к Карис и понаблюдает за ней, пока она спит; заставит ее, если она проснется, отлить в его присутствии. Погрузившись в мечтания о туалетном обучении, он сидел и потягивал чай. Марти надеялся, что мужчина уйдет к себе с напитком, оставив им доступ к задней двери, но Брир предпочел оставаться на месте какое-то время. Он снова потянулся в темноте к Карис. Она стояла на лестнице позади него, дрожа с головы до ног, как и он. По глупости он оставил свой ломик, единственное оружие, где-то в доме, возможно в комнате Карис. Если дело дойдет до драки лицом к лицу, он будет безоружен. Хуже того, время шло. Как скоро Мамулян вернется домой? При этой мысли у него упало сердце. Он скользнул вниз по лестнице, держась руками за холодный кирпич стены, мимо Карис, вглубь самого подвала. Возможно, здесь есть какое-нибудь оружие. Даже, надежда из надежд, еще один выход из дома. Однако света было очень мало. Он не видел ни одной щели, которая указывала бы на люк или угольный лаз. Убедившись, что находится вне прямой линии с дверью, он включил фонарик. Подвал был не совсем пуст. Его разделили искусственной стеной из натянутого брезента. Он положил руку на низкую крышу и осторожными шажками двинулся через подвал, цепляясь за трубы на потолке для равновесия. Откинул брезент в сторону и направил луч фонарика в пространство за ним. Когда он это сделал, его желудок подскочил ко рту. Почти раздался крик; Марти подавил его за мгновение до того, как тот вырвался. В ярде или двух от того места, где он застыл, стоял стол. За ним сидела девочка. Она пристально смотрела на него. Он приложил пальцы ко рту, чтобы заставить ее замолчать, прежде чем она закричит. Но в этом не было необходимости. Она не двигалась и не говорила. Остекленевший взгляд на ее лице не был признаком умственной отсталости. Теперь он понял, что ребенок мертв. На ней была пыль. – О Господи, – сказал он очень тихо. Карис услышала его. Она повернулась и направилась к подножию лестницы. – Марти? – выдохнула она. – Не подходи, – сказал он, не в силах оторвать глаз от мертвой девочки. Поглядеть можно было не только на тело. На столе перед ней лежали ножи и тарелка, на коленях – аккуратно расправленная салфетка. На тарелке, как он заметил, лежало мясо, нарезанное тонкими ломтиками, словно поработал мастер-мясник. Он прошел мимо тела, стараясь ускользнуть от пристального взгляда. Проходя мимо стола, он смахнул шелковую салфетку; она скользнула между ног девочки. Пришли два ужаса, жестокие близнецы, один на другом. Салфетка аккуратно прикрывала место на внутренней стороне бедра девочки, с которого было вырезано мясо на ее тарелке. В тот же миг пришло еще одно осознание: он ел такое мясо, по наущению Уайтхеда, в комнате поместья. Это было вкуснейшее лакомство; он не оставил на тарелке ни крупицы. Его охватила тошнота. Он выронил фонарик, пытаясь побороть тошноту, но она была вне его физического контроля. Горький запах желудочной кислоты наполнил подвал. В одночасье от этого безумия не осталось ни укрытия, ни помощи, кроме как выблевать его и принять последствия. Наверху Пожиратель Бритв поднялся из-за стола, отодвинул стул и вышел из кухни. – Кто? – резко спросил он хриплым голосом. – Кто внизу? Он безошибочно подошел к двери подвала и распахнул ее. Мертвый флуоресцентный свет хлынул вниз по лестнице. – Кто там? – сказал он снова и начал спускаться вниз в погоне за светом: его ноги грохотали по деревянным ступеням. – Что ты делаешь? – Он кричал, его голос был на грани истерики. – Тебе нельзя сюда спускаться! Марти поднял голову – она кружилась от нехватки воздуха, – и увидел Карис, идущую к нему через подвал: ее глаза остановились на картине за столом, но она сохранила восхитительное самообладание, не обращая внимания на труп и потянувшись за ножом и вилкой, которые лежали рядом с тарелкой. Она схватила то и другое, в спешке сдернув скатерть. Яство полетело на пол; ножи со звоном упали рядом. Брир остановился у подножия лестницы, взирая на осквернение своего храма. Теперь, потрясенный, он несся к неверным, его размеры придавали атаке устрашающий импульс. Крошечная по сравнению с ним, Карис полуобернулась, когда он с ревом попытался ее схватить. Ее заслонили. Марти не мог понять, кто где находится. Но замешательство длилось всего несколько секунд. Затем Брир поднял свои серые руки, будто хотел оттолкнуть Карис, его голова качалась взад-вперед. Из него вырвался вой, больше похожий на жалобу, чем на боль. Карис увернулась от его беспорядочных ударов и скользнула в сторону, подальше от опасности. Нож и вилка, которые она держала в руках, исчезли. Брир наткнулся прямо на них. Однако он, казалось, не замечал их присутствия у себя в животе. Он беспокоился о девочке, чье тело прямо в тот момент заваливалось набок, чтобы рухнуть безвольной кучей на пол. Он бросился утешать ее, из-за своих мук не обращая внимания на осквернителей. Карис заметила Марти с грязным лицом – он с трудом выпрямился, держась за потолочные трубы. – Шевелись! – крикнула она ему. Она ждала достаточно долго, чтобы убедиться, что он ответил, и направилась к лестнице. Поднимаясь по ступенькам к свету, она услышала, как Пожиратель Бритв позади него кричит: – Нет! Нет! Она оглянулась через плечо. Марти добрался до нижней ступеньки лестницы как раз в тот момент, когда Брир схватил его своими ухоженными, надушенными и смертельно опасными ручищами. Марти ударил не целясь, Брир его выпустил. Однако это была минутная передышка, не более. Марти был уже на полпути к лестнице, когда нападавший снова бросился за ним. Макияж на лице, выглядывавшем из глубин подвала, так размазался, черты так исказились от ярости, что едва ли их можно было назвать человеческими. На этот раз Брир схватил Марти за брюки, пальцы глубоко впились в кожу и мышцы. Марти взвизгнул, когда ткань порвалась и потекла кровь. Он протянул руку Карис, которая отдала все силы, что у нее оставались, на борьбу, и потянула Марти к себе. Брир, плохо удерживая равновесие, потерял хватку, и Марти, спотыкаясь, поднялся по лестнице, толкая Карис впереди себя. Она вывалилась в коридор, и Марти последовал за ней, Брир – за ним по пятам. На верхней площадке лестницы Марти вдруг обернулся и пнул его. Пятка ударила в пробитый живот Пожирателя Бритв. Брир упал навзничь, цепляясь руками за воздух в поисках опоры, но ее не было. Ногти ухитрились царапнуть кирпичную кладку, когда он упал и тяжело рухнул вниз по ступенькам, ударившись о каменный пол подвала с ленивым глухим ударом. Там, распластавшись, он лежал неподвижно – раскрашенный великан. Марти захлопнул за ним дверь и запер ее на засов. Его слишком тошнило, чтобы посмотреть на рану на ноге, но по теплу, пропитавшему носок и ботинок, понял, что она сильно кровоточит. – Ты не могла бы… достать что-нибудь… – сказал он. – Просто чтобы прикрыть ее? Слишком запыхавшись, чтобы ответить, Карис кивнула и свернула за угол, в кухню. На сушильной доске лежало полотенце, но оно было слишком грязным, чтобы использовать его на открытой ране. Она начала искать что-то чистое, пусть и примитивное. Им пора было уходить; Мамулян не проведет вне дома всю ночь. В коридоре Марти прислушивался, не доносится ли из подвала какой-нибудь звук. Он ничего не слышал. Однако в комнату проник еще один шум, о котором он почти забыл. Гул дома вернулся в его голову, и этот мягкий голос вплетался в него, как сонное подводное течение. Здравый смысл подсказывал, что лучше отгородиться от такого. Но когда он прислушался, пытаясь разобрать слова, казалось, тошнота и боль в ноге утихли. На спинке кухонного стула Карис нашла одну из темно-серых рубашек Мамуляна. Европеец был очень щепетилен в вопросах прачечного обслуживания. Рубашку недавно выстирали – идеальная повязка. Она разорвала ее, хотя тончайший хлопок сопротивлялся, затем намочила кусок в холодной воде, чтобы промыть рану, а из оставшейся ткани сделала полоски, чтобы перевязать ногу. Закончив, она вышла в коридор. Но Марти там не было. 55 Он должен был увидеть. Или если способность видеть не поможет (что вообще такое ви́дение – лишь проявление чувственной стороны бытия), он научится новому способу познания. Это было обещание, которое комната шептала ему на ухо: новое знание и способ его обрести. Он полз вверх по перилам, перебирая руками, все меньше осознавая боль, пока карабкался в гудящую темноту. Ему так хотелось прокатиться на поезде-призраке. Там были сны, которых он никогда не видел, и у него никогда не будет шанса увидеть их снова. Кровь захлюпала у него в ботинке, и он рассмеялся. В ноге началась судорога, но он не обратил на это внимания. Последние ступеньки были впереди: он поднимался по ним с упорным трудом. Дверь была приоткрыта. Он добрался до верха лестницы и захромал к ней. Хотя в подвале было совершенно темно, это почти не беспокоило Пожирателя Бритв. Прошло много недель с тех пор, как глаза служили ему так же хорошо, как раньше: он научился заменять зрение осязанием. Он встал и попытался собраться с мыслями. Скоро Европеец вернется домой. Будет наказание за то, что он оставил дом без присмотра и позволил побегу состояться. Хуже того, он не увидит девушку и больше не сможет смотреть, как она испускает воду, эту ароматную воду, которую он хранил для особых случаев. Он был в отчаянии. Он даже сейчас слышал ее шаги в коридоре наверху; она поднималась по лестнице. Ритм ее крошечных ножек был ему знаком, он слушал долгие ночи и дни, как она ходит взад-вперед по своей камере. Перед его мысленным взором потолок подвала стал прозрачным; он смотрел вверх между ее ног, когда она поднималась по лестнице; роскошная щель зияла. Его злило, что он теряет их обеих. Она была стара, конечно, не так, как милашка за столом или другие на улице, но были времена, когда ее присутствие было единственным, что удерживало его от безумия. Он пошел назад, спотыкаясь в кромешной тьме, по направлению к своей маленькой пожирательнице самой себя, чей ужин так грубо прервали. Прежде чем он добрался до нее, его нога пнула один из ножей для разделки мяса, которые он оставил на столе, если она захочет угоститься. Он опустился на четвереньки и принялся шарить по земле, пока не нашел нож, а потом пополз вверх по лестнице и принялся рубить дерево там, где, судя по свету, пробивавшемуся сквозь дверную щель, находились засовы. * * * Карис не хотела снова подниматься на верхний этаж. Там было слишком много всего, чего она боялась. Скорее намеки, чем факты, но достаточно, чтобы сделать ее слабой. Почему Марти поднялся наверх – а это было единственное место, куда он мог пойти, – она не имела ни малейшего понятия. Пусть он и заявлял, что разобрался в ситуации, ему еще многому предстояло научиться. – Марти? – позвала она у подножия лестницы, надеясь, что он появится наверху, улыбнется и, прихрамывая, спустится, чтобы ей не пришлось подниматься за ним. Но ее вопрос был встречен молчанием, и время текло своим чередом. Европеец мог появиться в дверях в любой момент. Она неохотно начала подниматься по ступенькам. До сих пор Марти ничего не понимал. Он был девственником, живущим в невинном мире, не познавшим этого глубокого и волнующего проникновения не только внутрь тела, но и внутрь разума. Воздух в комнате сомкнулся вокруг его головы, как только он вошел туда. Пластины черепа, казалось, скрежетали друг о друга; голос комнаты, больше не нуждавшийся в шепоте, кричал в его мозгу: «Так ты пришел? Конечно, ты пришел. Добро пожаловать в Страну чудес». Он смутно сознавал, что эти слова произносит его собственный голос. Наверное, это был его голос с самого начала. Он разговаривал сам с собой как сумасшедший. Несмотря на то, что теперь он разгадал трюк, голос раздался снова, на этот раз тише: «Прекрасное место, чтобы найти себя, не так ли?» Услышав вопрос, он огляделся. Смотреть было не на что, даже на стены. Если в комнате и были окна, то они герметично закрыты. Здесь не было места ни одной частичке внешнего мира. – Я ничего не вижу, – пробормотал он в ответ на похвальбу комнаты. Голос засмеялся, и он засмеялся вместе с ним. «Здесь нечего бояться, – сказало оно. Затем, после ухмыляющейся паузы: – Здесь кругом ничто». И это было правильно, не так ли? Полное ничто. Не только темнота лишала его зрения, но и сама комната. Он легкомысленно оглянулся через плечо: он больше не мог видеть дверь позади, хотя знал, что оставил ее открытой, когда вошел. В комнату должен был проникнуть хотя бы слабый свет с нижнего этажа. Но это освещение было сожрано, как и луч его фонарика. Удушливый серый туман так плотно прижимался к глазам, что даже если бы он поднял руку, ничего бы не увидел. «С тобой все в порядке, – успокаивала его комната. – Здесь нет судей, здесь нет решеток». – Я что, ослеп? – спросил он. «Нет, – ответила комната. – Ты впервые прозрел». – Мне… это… не нравится. «Конечно, не нравится. Но со временем ты научишься. Жизнь – это не для тебя. Призраки призраков – вот кто такие живые. Тебе хочется прилечь; покончить с этим карнавалом. Ничто – вот в чем суть, дружок». – Я хочу уйти. «По-твоему, я лгу?» – Я хочу уйти… пожалуйста. «Здесь ты в безопасности». – Пожалуйста. Он шагнул вперед, не понимая, в какой стороне дверь. Впереди или сзади? Раскинув руки перед собой, как слепой на краю обрыва, он пошатнулся, ища точку опоры. Это было совсем не то приключение, о котором он думал; это было ничто. «Ничто – вот в чем суть». Безграничное нигде, в которое он вступил, не имело ни расстояния, ни глубины, ни севера, ни юга. И все снаружи – лестница, лестничная площадка, ступеньки под ней, коридор, Карис – все было похоже на вымысел. Реальность сна, а не истинное место. Не было другого настоящего места, кроме этого. Все, что он пережил и испытал; все, чем наслаждался; все, отчего страдал, было иллюзорным. Страсть – это прах. Оптимизм, самообман. Теперь он сомневался даже в воспоминаниях о чувствах: текстурах, температурах. Цвет, форма, узор. Все это – отвлекающие маневры, игры разума, нацеленные на сокрытие невыносимого нуля. А почему бы и нет? Если слишком долго смотреть в бездну, можно сойти с ума. «А ты точно не обезумел?» – поинтересовалась комната, смакуя эту мысль. Всегда, даже в самые мрачные минуты (лежа на койке в душной, как теплица, камере и слушая, как человек внизу всхлипывает во сне), ему было чего ждать: письма, рассвета, освобождения, проблеска смысла. Но здесь смысл был мертв. Будущее и прошлое мертвы. Любовь и жизнь мертвы. Даже смерть мертва, потому что все, что возбуждало эмоции, было здесь нежеланным. Только ничто: отныне и вовеки веков – ничто. – Помогите, – сказал он, ощущая себя потерянным ребенком. «Иди к черту», – почтительно ответила комната, и впервые в жизни он понял, что это значит.