Кивнув, Кейси перебирает бумаги на столе, после чего толкает в мою сторону листовки с библейскими цитатами, церковные брошюры и флаеры. Все они кричат о лжепророках. Одна из них мне знакома: листовка с голубыми небесами из бумажника Джереми. На ней та же самая цитата: «Но верен Господь, который утвердит вас и сохранит от лукавого». – Тонко, да? – спрашивает Кейси. – Уверена, ты понимаешь, что церковь не в восторге от антицерковной риторики Льва. Они направляют на нас всю мощь своей пропаганды, пытаясь заставить наших членов сменить убеждения. У нас она везде: в доме, на ферме, во всех центрах. Звонит ее мобильный, и она бросает на него взгляд. – Он готов встретиться с тобой. Кейси не предупреждала, что я буду брать интервью у Льва в его домике. Она велела следовать по тропинке, ведущей через сосны к озеру, повернуть на берегу направо и идти по кромке леса до самой хижины. Путь, по ее словам, займет всего пятнадцать минут, но в мои планы такое мини-путешествие не входило. Кейси выводит меня на задний двор и, кинув взгляд на мои ботинки, указывает на сосны. Несмотря на их разлапистые ветви, на земле скопилось порядочно снега, и я проваливаюсь в него по щиколотку. Снег забивается в ботинки, промокают носки. Я стараюсь не обращать на это внимания. Пальцы немеют к тому времени, как я добираюсь до озера. Но, должна признать, отсюда открывается такой вид, что мучения почти стоили того. Открывшаяся передо мной бесконечная гладь воды полузатянута льдом, она прекрасна в своей неподвижности и сиянии солнца. Я любуюсь озером, пока отчего-то не начинает сосать под ложечкой. Встревоженно оборачиваюсь. Отсюда тропинка между сосен закрыта тенью. На ней никого нет. Иду вдоль берега, как и наставляла Кейси. Тишина нервирует. Вижу лениво подымающийся к небу дымок. Значит, я уже близко. Наконец передо мной домик с зеленой крышей и такой же дверью. Я уже почти дошла до хижины, когда за спиной слышится шорох. Остановившись, оборачиваюсь. Опять никого. Во всяком случае, я никого не вижу. Когда снова направляюсь к домику, его дверь распахнута. * * * Внутри тесновато: комната с кухонькой, столик на двоих, письменный стол у окна и диван у камина. Еще одна дверь – полагаю, ведущая в ванную. В дальнем углу – незаправленная кровать со смятыми простынями. Лев наблюдает за мной, прислонившись к кухонной стойке. На нем белая футболка, черные джинсы и плотные носки. Я раскладываю на столе содержимое своей сумки: диктофон, мобильный, записную книжку. И лишь закончив с этим, поворачиваюсь ко Льву и говорю: – Начнем, как будешь готов. Мы садимся за стол напротив друг друга, он держит кружку с кофе, я листаю записную книжку со своими заметками и вопросами. Внутри все дрожит, и я пытаюсь ровным голосом спросить Льва, почему интервью с журналом «Вайс» не удалось. – Мне сказали, что статья будет об идее, возможно, в корне меняющей положение дел в мире, – отвечает он. – Однако им показалось гораздо увлекательнее подать рассказ о нас как о новом культе. В вашей профессии слишком многое зависит от личных предпочтений, целевой аудитории, ретвитов, «сенсационных» новостей, реклам-приманок[16]. Как вы сохраняете при этом профессиональную этику? – Не ты берешь у меня интервью, а я у тебя, и я сейчас нажму кнопку записи. Лев кивает, и я проговариваю дату и время, свое имя и имя того, напротив кого сижу. Прошу того же у Льва с обозначением цели этого самого интервью и заверением, что наш разговор записывается с его согласия. Меня охватывает бешеный восторг от его слов: «Я даю согласие на интервью, которое Ло Денэм берет у меня для публикации в журнале ”СВО” статьи обо мне и Проекте ”Единство”». Все, чего я так сильно желала, голос Льва обещает воплотить в жизнь. И я почему-то теряюсь. – Начнем, как будешь готова, – возвращает меня в реальность Лев легким поддразниванием. Вспыхнув, прочищаю горло. – Я хочу начать с самого начала. – С какого именно? У меня их много. Смотрю в свои записи. – Тогда почему бы не начать с того, где и когда ты родился, как воспитывался? – Родился в 1980 году, в Индиане. В маленьком городке Альмер. – С тобой жестоко обращалась мать? Я отрываюсь от записей. Лицо Льва бесстрастно, но повисшее молчание красноречиво говорит о том, что он думает о поднятой теме. – Да, – наконец подтверждает он. – Опиши свое детство. Взгляд Льва устремляется в потолок. – До восьми лет я жил с матерью в квартире над прачечной самообслуживания, потом мама сняла дом далеко за городом, без соседей. Мне приходилось проходить пару миль, чтобы сесть на автобус до школы. – Твое самое раннее воспоминание? – Как я стою у окна в квартире, смотрю на прохожих, жду маму. Ищу ее взглядом. Она не со мной. Не помню, где она была, но позже, вспоминая об этом, я осознал две вещи: первая – я был слишком маленьким, чтобы оставаться дома одному, и вторая – возвращения мамы я ждал не со страхом, а с предвкушением. Я очень хотел, чтобы она вернулась. Это был единственный раз на моей памяти, когда я не боялся собственной матери. – Когда она начала плохо обращаться с тобой? – Когда мне было около четырех или чуть больше. – Губы Льва изгибаются в горькой улыбке. – Я живо помню, когда это случилось впервые, но не помню из-за чего. Она ударила меня по лицу. Кровь из носа запачкала мою любимую футболку с изображением «Громовых котов»[17], и я страшно расстроился, когда пятна не отстирались. Удивительно, какие детали остаются в памяти… Это было начало. После переезда за город все стало гораздо хуже. Мне некуда было идти. Я жил в постоянном страхе. – Лев ненадолго умолкает. – Вот так я описал бы свое детство. Он внимательно смотрит на меня, пока я перевариваю сказанное, и вот к этому я не была готова – к ожиданию ответной реакции. Как отвечать на подобное? В моих записях это не предусмотрено. В конце концов я решаю задать вопрос, на который вряд ли кто-то может ответить. – Почему она стала такой? – Из-за меня. Во всяком случае, так она говорила. – Я могу пообщаться с ней? – Она умерла несколько лет назад. – Значит, рассказанное тобой некому подтвердить? Лев сжимает губы и опускает взгляд. Затем поднимается, обходит стол, встает прямо передо мной. Длинными пальцами медленно поднимает футболку, обнажая живот. Кожа, которую я вижу, покрыта россыпью шрамов и сморщенными кружками ожогов, видимо, оставленных сигаретами. Слева еще один ожог – большой участок изуродованной кожи. Мне хочется коснуться этих шрамов, убедиться в их реальности. Мне дурно, я теряю дар речи. И он пережил это в детстве! Пытаюсь скрыть облегчение, когда Лев опускает футболку. – Каким ребенком ты был? – спрашиваю слабым голосом. – Склонным к вспышкам гнева, порой депрессивным, – отвечает он, возвращаясь на свое место. – Меня мучили приступы ярости, но я никогда не причинял боль другим. Зато часто причинял боль себе. – Как ты думаешь, привело ли пережитое к тому, что ты отчаянно жаждал одобрения, любви и поклонения от других? – Да, – Лев наклоняется вперед, положив руки на стол, – потому и основал культ. Пораженно моргнув, бросаю взгляд на диктофон: записалось? – Ты… – Заканчиваю твою скучную вереницу вопросов наиболее убогим выводом. – В его глазах на секунду мелькает презрение. – Пережитое тобой определяет тебя, Ло? Или другие люди определяют, кто ты есть, по тому, что ты пережила? – Речь не обо мне. – Твой шрам рассказывает твою историю, хочешь ты того или нет. Невольно вскидываю руку к лицу и тут же этого стыжусь. Лев допивает кофе, встает, относит пустую кружку в мойку и разворачивается ко мне. – Пережитое тобой определяет тебя, Ло? – повторяет он свой вопрос. Медля с ответом, смотрю в записи. Пытаюсь понять, как вернуть интервью в нужное мне русло, а не в нужное Льву. – Не ты берешь у меня интервью, – замечаю второй раз за наш разговор. – Тогда, может, мы просто пообщаемся? Если хочешь написать берущий за душу очерк, то должна вложить в него часть своей души. – Спасибо, но нет, – ровным голосом отрезаю я. – Почему? Как много ты делаешь, говоришь или хочешь под влиянием пережитого? – Лев подходит ко мне, поднимает пальцем мой подбородок и разворачивает лицо шрамом к свету. – И насколько пережитое влияет на то, что ты делаешь и говоришь, независимо от того, чего ты по-настоящему хочешь? Я сглатываю, и он наверняка ощущает движение моего горла. – Я делаю и говорю все, что хочу. Лев опускает руку. – Ты не водишь машину.