И она была права. Конструкция «Аве Марии» предполагала, что «низ» – там, где двигатели. Когда корабль начнет ускоряться, экипаж притянет к «полу». Однако внутри центрифуги «низ» всегда с противоположной стороны от центра вращения. То есть «пол» окажется там, где носовая часть корабля. – Да, это может стать проблемой. – Локкен задумчиво разглядывала чертеж. – Кабели крепятся не напрямую к обитаемому отсеку, а к двум большим шарнирам по обеим сторонам корпуса: сюда и сюда, – показала она. – Носовую часть корпуса можно развернуть на сто восемьдесят градусов. Тогда в режиме центрифуги нос станет смотреть «внутрь», в сторону хвостовой части. И в обитаемом отсеке сила гравитации обеспечит тяготение не к носу корабля, а в ту же сторону, что и при работающих двигателях! Некоторое время Стратт переваривала услышанное. – Это довольно сложный механизм, – наконец, заговорила она. – К тому же вы предлагаете разделить корпус на две части. Неужели так мы действительно рискуем меньше? – Да, мы рискуем меньше, чем если бы стали использовать на борту абсолютно новое, непроверенное оборудование, – вмешался я. – Поверьте мне, я много лет проработал с высокочувствительной аппаратурой. Она очень капризна и требует осторожного обращения даже в идеальных условиях. Стратт постучала ручкой по столу. – Хорошо. Мы так и сделаем, – решительно проговорила она. – Отлично, – заулыбалась Локкен. – Я составлю документ и вышлю в ООН. Можно сформировать комитет… – Нет. Я сказала, мы так и сделаем, – Стратт поднялась со стула. – Теперь вы в нашей команде, доктор Локкен. Собирайтесь. Встретимся в аэропорту Женевы. Терминал три, частный борт, называется «Стратт». – Что? Я сотрудник ESA. Не могу же я просто… – Да вы не волнуйтесь, – успокоил я доктора Локкен. – Стратт сейчас позвонит вашему начальнику, или начальнику вашего начальника, или кому-нибудь еще и предупредит, что теперь вы работаете на нее. Вас только что приняли на другую службу. – Но… я не вызывалась лично проектировать корабль! – запротестовала Локкен. – Я лишь хотела указать… – А я и не говорю, что вызывались, – возразила Стратт. – Это дело не добровольное. – Не силой же вы меня потащите! – Либо мы встретимся в аэропорту через час, либо через два вас туда доставит жандармерия. Выбирайте, – бросила Стратт, выходя из переговорной. Некоторое время Локкен в изумлении смотрела на закрывшуюся дверь, а потом повернулась ко мне. – Вы привыкнете, – проговорил я. * * * Мой корабль – центрифуга! Теперь я вспомнил! Так вот, для чего нужен таинственный «обтекатель кабеля»! Там кабельные барабаны. Корабль может разделяться пополам, обитаемый отсек переворачивается, и начинается вращение! Деталь, обеспечивающая переворот, и есть то самое кольцо, которое я видел на корпусе во время выхода за борт! Теперь я припоминаю конструкцию. Два больших шарнира, с помощью которых обитаемый отсек разворачивается на сто восемьдесят градусов перед тем, как заработает центрифуга. Такое конструктивное решение неожиданно напоминает космический корабль «Аполлон». При запуске лунная кабина располагалась под отсеком экипажа, но потом они отстыковывались, обитаемый отсек разворачивался и, заново соединившись с лунной кабиной, летел к Луне. Это один из технических приемов, которые, на первый взгляд, кажутся смешными, но на самом деле оказываются самым эффективным способом решения задачи. Подлетаю к пульту управления и проверяю многочисленные экраны. Убедившись, что на очередном экране нет того, что я ищу, перемещаюсь к следующему, и так далее. Наконец, обнаруживаю искомое – экран центрифуги. Как выяснилось, он прятался в панели «Системы жизнеобеспечения». Тут вроде все просто. Вижу окошки крена, тангажа и рыскания: они показывают нынешнее состояние корабля по аналогии с системой навигации. А вот отдельное окно – «Угол обитаемого отсека». Видимо, это и есть механизм разворота. Значения везде стоят одинаковые: «0° в секунду». Ниже замечаю кнопку «Начать процедуру запуска центрифуги». А под ней ряды цифр, отражающих вращательное ускорение, конечную скорость, скорость вращения кабельного барабана, расчетное ускорение силы тяжести в лаборатории. Там же расположены четыре окна, отвечающие за состояние кабельных барабанов (следовательно, барабанов четыре – по два с каждой стороны корпуса), а кроме того, протоколы действий в случае чрезвычайной ситуации и еще многое, чего я, признаюсь, не понимаю. Главное, везде предустановлены значения. Вот за что люблю компьютерные системы: все просчитано, и вам не нужно заморачиваться. И все же я внимательно изучаю протокол действий в случае нештатной ситуации. Там значится лишь: «Замедлить вращение». Жму туда, выпадает новое меню. Похоже, варианты таковы: «Замедлить вращение», «Остановить все кабельные барабаны» и еще один, выделенный красным, – «Отстыковка». Вот уж, чего я точно делать не собираюсь. Предполагаю, что кнопка «Замедлить вращение» плавно затормозит вращение корабля в случае возникновения неполадок. Звучит логично, поэтому настройки оставлю, как есть. Почти запускаю центрифугу, но в последний момент останавливаюсь. А все ли у меня привязано? Безопасно ли подвергать корабль резкому воздействию мощной силы? Что за нелепый страх? Корабль шел в режиме постоянного ускорения несколько лет! Не развалится же он под действием небольшой центробежной силы, верно? А верно ли? Как и сотни космонавтов до меня, я вручаю свою жизнь инженерам, спроектировавшим этот корабль. То есть доктору Локкен. Надеюсь, она справилась с поставленной задачей. Жму на кнопку. Сначала ничего не происходит. Даже успеваю подумать, нажал ли я на экран как следует, или лишь неуклюже провел пальцем, как это часто случалось у меня с мобильным телефоном. Но в следующее мгновение раздается сигнал тревоги. Каждые несколько секунд звучит серия из трех пронзительных гудков. Такой громкий звук ни один член экипажа точно не пропустил бы. Скорее всего, это финальное предупреждение на случай, если команда не может связаться друг с другом. На экране над моей головой выводится сообщение о блокировке петроваскопа. Значит, я был прав, предполагая, что маневровые двигатели работают на астрофагах. Конечно, если вдуматься, это логично. Но до сих пор я не был уверен. Гудки прекращаются, но ничего вроде бы не происходит. И тут я замечаю, что оказался ближе к навигационной консоли. Тогда я намеренно перемещаюсь к стене командного отсека. Вытягиваю вперед руку, стараясь восстановить равновесие, но меня опять сносит к навигационной консоли. – Оййй! – вырывается у меня. Началось. Не я плыву к навигационной консоли. Весь круговой пульт управления надвигается на меня! Корабль начинает вращаться. Все куда-то едет и меняет направление. Так происходит потому, что обитаемый отсек выполняет разворот. Процесс может оказаться сложнее, чем я думал. Оттолкнувшись от стены ногой, быстро усаживаюсь в пилотское кресло. И вдруг я куда-то ухаю. Точнее, ухает весь отсек. Нет, это какой-то бред. Ничего никуда не ухает. Просто корабль раскручивается все быстрее и быстрее. И, таким образом, наращивает ускорение. Кроме того, носовая часть корпуса отстыковалась от хвостовой и разворачивается на двух больших шарнирах. Когда разворот завершится, нос корпуса будет обращен внутрь, к хвосту. И все это происходит одновременно, а значит, я сейчас подвергаюсь воздействию довольно необычного сочетания сил. Процесс крайне сложный, но, к счастью, выполняю его не я. Все контролируется компьютерами. Смотрю на экран центрифуги. Угловая скорость тангажа: 0,17° в секунду Отстыковка модулей: 2,4 метра Раздается негромкий сигнал, и всплывает еще одно сообщение: Угол обитаемого отсека: 180°. Думаю, вся последовательность была хорошо отлажена заранее, дабы снизить нагрузку на систему или/и на экипаж. Процесс идет очень плавно. Я лишь испытываю постепенное увеличение гравитации, когда мне кажется, будто все куда-то ухает. Ощущения, конечно, странные. Разумом я понимаю, что нахожусь внутри вращающегося корабля. Но иллюминаторов, чтобы выглянуть наружу, нет. Только экраны. Я проверяю экран телескопа, который по-прежнему нацелен на «Объект А». Звезды на заднем плане никуда не движутся. То есть телескоп, передавая картинку, каким-то образом учитывает и компенсирует режим центрифуги. Эта часть программного обеспечения наверняка сложная, особенно принимая во внимание, что камера находится не совсем в центре вращения. Руки тяжелеют, и я опираюсь на подлокотники. Придется вновь включить в работу бездействовавшие мышцы шеи. Через пять минут после запуска центрифуги я ощущаю гравитацию чуть меньше земной. Сигнал из четырех гудков объявляет о завершении перехода в новый режим. Проверяю экран центрифуги. Угловая скорость тангажа: 20,71° в секунду Отстыковка модулей: 104 метра Гравитация в лаборатории: 1,00 g На схеме корабля видно, что корпус «Аве Марии» разделился на две части. Носовая часть обитаемого отсека развернута внутрь, к хвосту. Разделенные половинки смотрятся забавно, и вся конструкция медленно крутится. На самом деле вращение происходит с большой скоростью, просто на схеме это показано медленно. Отстегиваюсь от кресла и, подойдя к шлюзовой камере, открываю внутренний люк. В командном отсеке опять начинает чувствоваться запах аммиака, но уже не так сильно, как раньше. Инопланетный артефакт лежит на полу камеры. Тыкаю цилиндр кончиком пальца, проверяя температуру. Он все еще довольно горячий, но не обжигающе раскаленный. Хорошо. Значит, внутри нет источника тепла или какого-то другого загадочного устройства. Просто сначала он был очень горячим. Поднимаю цилиндр. Хочу понять, из чего он сделан и что внутри. Покидая командный отсек, бросаю взгляд на экран телескопа. Даже не знаю, зачем – наверное, решил проверить, не замышляют ли чего-нибудь инопланетные корабли, оказавшиеся поблизости. «Объект А» вращается вокруг своей оси и вроде бы с той же скоростью, что и «Аве Мария». Увидев, как мой корабль начал вращаться, инопланетяне наверняка решили, будто это очередной коммуникационный сигнал. Первое недопонимание между человечеством и разумной инопланетной расой. Горжусь, что был причастен к историческому событию. * * * Ставлю цилиндр на лабораторный стол. С чего начать? Со всего! Первым делом с помощью счетчика Гейгера проверяю, не радиоактивен ли цилиндр. Нет. Отлично. Тыкаю в него разными предметами, пытаясь оценить твердость оболочки. Материал твердый. Выглядит, как металл, но по ощущениям это нечто иное. С помощью мультиметра[93] проверяю, электропроводен ли цилиндр. Нет. Интересно. Тогда я вооружаюсь молотком и стамеской. Мне нужен крохотный кусочек оболочки для газового хроматографа – так я пойму, из какого вещества сделан цилиндр. После нескольких ударов молотка стамеска крошится. На цилиндре ни царапины. Хмм… Весь цилиндр в газовый хроматограф не влезет. Но я обнаруживаю ручной рентгеновский спектрометр. Он похож на пистолет для считывания штрих-кодов. Прост в использовании и даст некоторое представление о материале, из которого сделана эта штуковина. Прибор не столь точен, в сравнении с газовым хроматографом, но все лучше, чем ничего. После быстрого сканирования прибор сообщает, что цилиндр сделан из ксенона[94]. Что?! Желая убедиться в корректности работы хроматографа, проверяю его на стальном столе. Он идентифицирует железо, никель, хром и прочее, чему надлежит там быть. Снова сканирую цилиндр и снова получаю тот же странный результат. Повторяю процедуру еще четырежды и каждый раз получаю одинаковый ответ. Почему я столько раз повторял одно и то же исследование? Потому что его результат не имеет смысла. Ксенон – благородный газ. Он ни с чем не вступает в реакцию и не образовывает связи. И этот газ находится при комнатной температуре. И каким-то образом входит в состав твердого материала, из которого сделан цилиндр. Нет, причина не в том, что ксенон внутри цилиндра. Ничего подобного. Спектрометр не способен проникнуть так глубоко. Он лишь определяет вещества на поверхности. Если бы я направил его на никель, покрытый золотом, прибор сообщил бы: «100 % золото». Ведь это все, что он видит. Спектрометр может лишь распознать, какие молекулы находятся на поверхности цилиндра. И судя по всему, это молекулы ксенона. Моему портативному спектрометру не под силу идентифицировать элементы с атомным номером меньшим, чем у алюминия. Следовательно, там может быть и углерод, и водород, и азот, и что угодно. Но из всех элементов, которые прибор в состоянии определить, он увидел… чистый ксенон. Как?! Я плюхаюсь на табурет и изумленно смотрю на цилиндр. Что за странный артефакт! Даже не знаю, как назвать благородный газ, вступивший в реакцию с другими веществами. Позорным? Я сбит с толку, но у этой ситуации есть один хороший побочный эффект. Я, наконец, оставляю цилиндр в покое и просто осматриваю его. И неожиданно замечаю тонкую линию, которая опоясывает цилиндр примерно в дюйме от вершины. Провожу по ней ногтем. Выемка тут явно не просто так. Может, это крышка? Тогда, наверное, ее нужно открыть?