Придерживая дверцу люка, вплываю в скафандр. И тут нулевая гравитация – настоящее благо. Не надо прилагать столько усилий, как раньше. Странно. Я точно знаю, что сейчас все проходит гораздо проще, но не могу припомнить ни одной прежней попытки. Наверное, мозг все же пострадал из-за комы. По крайней мере, влезть скафандр я в состоянии. Продеваю руки и ноги в рукава и штанины. Внутри «Орлана» в комбинезоне неудобно. Под скафандр обычно надевается специальный костюм. Я знаю, как он выглядит, но костюм нужен лишь для регулирования температуры и мониторинга жизненно важных функций космонавта. Рыться в складском отсеке сейчас некогда. У меня скоро свидание с цилиндром. Стоя в скафандре, упираюсь ногами в одну из стенок шлюзовой камеры, а спину прижимаю к противоположной, чтобы захлопнуть дверцу. Когда остается лишь пара дюймов (а точнее, сантиметров – скафандр все-таки сделан в России), на прикрепленном к груди дисплее загорается зеленый огонек. Пальцем в плотной перчатке жму на кнопку «автогерметизации» на пульте. Раздается серия щелчков – люк доступа в скафандр закрывается. С последним щелчком автоматика блокирует внешний замок. На дисплее горит зеленый огонек, ресурсов системы жизнеобеспечения хватит на несколько часов. Внутреннее давление составляет 400 гектопаскалей[84] – около 40 процентов от земных показателей на уровне моря. Хотя для скафандров это норма. Весь процесс занял не более пяти минут, и теперь я готов к выходу в космос. Любопытно. Стадию декомпрессии проходить не пришлось. Обычно на космических станциях астронавтам приходится часами торчать в шлюзовом отсеке, медленно адаптируясь к пониженному давлению, необходимому для скафандра. И лишь потом можно выходить в открытый космос. А меня это не касается. Очевидно, во всех обитаемых отсеках на «Аве Марии» установлено давление в 40 процентов от земного. Отличное решение. Единственная причина, по которой на космических станциях поддерживается полноценное земное давление, – на случай экстренного возвращения экипажа на Землю. Но для тех, кто полетел на борту «Аве Марии»… куда бы мы вернулись? Поэтому здесь постоянно низкое давление. Это сильно облегчает выход за борт и подготовку скафандра. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Где-то сзади раздается негромкое жужжание, и по спине и плечам веет легкая струя прохладного воздуха. Система кондиционирования. Приятно. Взявшись за поручень, осторожно разворачиваюсь и задраиваю внутренний люк шлюзовой камеры. Затем опускаю рычаг, чтобы начать процесс шлюзования. Включается насос. Он неожиданно громкий. Ревет, как мотоцикл на холостом ходу. Я держу ладонь на рычаге. Если вернуть его в обратную позицию, это отменит процесс шлюзования, и давление восстановится. При малейшем намеке на красный цвет на дисплее скафандра, придется молниеносно поднять рычаг. Спустя минуту рев насоса становится тише. Потом еще тише. Скорее всего, громкость работы не изменилась. Но поскольку воздух из камеры откачивается, звук может достичь меня только через ноги, упирающиеся в специальный коврик с липучками. Наконец, насос останавливается. Я в полной тишине, если не считать тихое жужжание вентиляторов внутри скафандра. Мониторы в шлюзовой камере показывают, что давление внутри сброшено до нуля. Сигнальная лампочка вместо желтой становится зеленой. Можно открывать внешний люк. Хватаюсь за рукоятку люка и застываю. Что я делаю?! Хорошо ли подумал? Я так жажду заполучить цилиндр, что вот-вот нырну в омут с головой, не имея плана действий. Неужели ради этого стоит рисковать собственной жизнью? Да. Однозначно. Хорошо. Но стоит ли рисковать жизнью каждого на Земле? Если я погибну, тогда проект «Аве Мария» был затеян зря. Хмм… И все-таки стоит рискнуть. Понятия не имею, как выглядят эти инопланетяне, каковы их намерения и что они хотят мне сообщить. Главное – у них есть некая информация. И даже если оправдаются худшие мои опасения, любая информация лучше, чем ее отсутствие. Я поворачиваю рукоятку и открываю внешний люк. Впереди зияет черная пустота космоса. Дверца люка блестит в лучах Тау Кита. Слегка высовываюсь из люка и вижу звезду своими глазами. С этого расстояния Тау Кита кажется чуть бледнее Солнца, когда мы смотрим на него с Земли. Дважды проверяю страховочный фал, дабы удостовериться наверняка, что я привязан к кораблю, и делаю шаг в открытый космос. * * * У меня прекрасно получается. Скорее всего, я много практиковался. Наверное, в тренажере гидроневесомости[85]. И теперь отлично справляюсь. Выхожу из шлюзовой камеры и цепляю один из страховочных фалов к специальному поручню на корпусе корабля. Для внекорабельных работ всегда необходимы два фала. И хотя бы один должен быть пристегнут. Так вас никогда не отнесет в космос. «Орлан-МКС2» – пожалуй, самый лучший скафандр из всех, что когда-либо делались, правда, у него нет системы SAFER[86], в отличие от изготовленного в NASA скафандра EMU[87]. С SAFER в вашем распоряжении имеется хотя бы минимальная тяга, с помощью которой можно вернуться обратно к кораблю, если вас унесло в космос. Все эти мысли разом возникают в голове. Наверняка я много размышлял над устройством скафандров. Может, даже отвечал за внекорабельную деятельность на «Аве Марии»? Не знаю. Поднимаю «забрало» светофильтра на шлеме и всматриваюсь в «Объект А». Жаль, не могу сделать никаких выводов, глядя на него воочию – слишком далеко. Через телескоп было видно гораздо лучше. И все же это так… необыкновенно – смотреть на инопланетный космический корабль невооруженным глазом! Замечаю поблескивающий цилиндр. Он медленно кувыркается, периодически отражая тау-свет своими гладкими гранями. Кстати, я изобрел новое слово: «тау-свет». То есть свет Тау Кита. В отличие от солнечного. Ведь Тау Кита – не Солнце. Поэтому тау-свет. У меня в запасе добрых двадцать минут до того, как цилиндр достигнет «Аве Марии». Некоторое время я наблюдаю за приближением «посылки», пытаясь сообразить, где она ударится о корпус моего корабля. Хорошо бы сейчас кто-нибудь из экипажа помогал мне, сидя у радара. Да и вообще, хорошо, когда рядом товарищ по экипажу. Пять минут спустя я отчетливо вижу цилиндр. Он устремлен к середине корпуса «Аве Марии». Если что, инопланетяне отлично выбрали область для прицела. Перебираюсь по корпусу. Оказывается, «Аве Мария» довольно большое судно. Обитаемый отсек занимает лишь половину длины корпуса, а вторая половина, где хвостовая часть, в три раза шире. Большинство топливных баков, наверное, пусты. На Земле их под завязку заправили астрофагами, чтобы обеспечить мое путешествие в один конец. Весь корпус «Аве Марии» испещрен поручнями и петлями для крепления страховочных фалов. Шаг за шагом, перестегиваясь по пути, я постепенно продвигаюсь к середине корпуса. Мне нужно переступить через опоясывающее корабль кольцо, которое отграничивает бытовой отсек экипажа. Ширина кольца не меньше пары футов[88]. Не знаю, для чего оно тут, но на вид явно тяжелое. При проектировании космических кораблей масса приобретает первостепенное значение. Значит, кольцо действительно важно. Ладно, подумаю об этом позже. Я перемещаюсь дальше, по очереди защелкивая карабины фалов на поручнях, пока не достигаю центральной части корпуса. Цилиндр уже совсем близко. Немного пододвигаюсь, дабы не упустить «посылку». После мучительно долгого ожидания цилиндр почти на расстоянии вытянутой руки. Терпение. Не надо жадничать. Если я потянусь за цилиндром слишком рано, то могу случайно оттолкнуть его. И второго шанса у меня не будет. Не хватало еще выглядеть полным идиотом в глазах инопланетян. Уверен, они сейчас смотрят сюда. Наверное, считают мои конечности, прикидывают, какого я роста и откуда лучше начать меня поедать. Подпускаю цилиндр ближе, еще ближе. Он движется со скоростью меньше мили[89] в час. Довольно вяленький пас. Теперь я могу определить размер цилиндра. Он совсем не большой. Примерно, как банка кофе. Приглушенно-серого цвета с вкраплениями пятен чуть более темного тона. Почти, как корпус «Объекта А». Цвета другие, но узор одинаковый. Может, у них так модно. Например, в коллекции этого сезона все должно быть пятнистое. Наконец, цилиндр подплывает вплотную, и я хватаю его обеими руками. Он легче, чем я ожидал. Видимо, внутри полый. Это капсула! Наверное, инопланетяне хотят, чтобы я увидел ее содержимое. В одной руке я сжимаю цилиндр, а другой управляюсь с фалами. Тороплюсь обратно к шлюзовой камере. Очень необдуманное поведение. Спешить незачем, к тому же я подвергаю риску собственную жизнь. Стоит оступиться, и я улечу в космос. Но любопытство сильнее меня. Возвращаюсь на борт, прохожу шлюзование и вплываю в командный отсек с трофеем в руках. Открываю люк в «Орлане», обдумывая, какие исследования проведу с цилиндром. К моим услугам целая лаборатория! И тут в ноздри ударяет резкий запах. Я задыхаюсь и кашляю. С цилиндром дело плохо! То есть не с самим цилиндром – просто от него плохо пахнет. Я едва дышу. Запах химического вещества кажется знакомым. Что это? Кошачья моча? Аммиак. Это аммиак. – Ладно. – Я морщусь от вони. – Надо подумать. Первая мысль: быстро задраить скафандр. Но тогда я окажусь запертым с небольшим количеством паров аммиака, которые успели проникнуть внутрь. Лучше попробовать выветрить запах в большем пространстве корабля. Аммиак не ядовит, по крайней мере, когда его немного. А раз я до сих пор дышу, значит, его действительно немного. В противном случае я бы получил химический ожог легких и умер. А так я всего лишь ощущаю неприятный запах. С неприятным запахом я справиться в состоянии. Выбираюсь из люка в задней части скафандра, а цилиндр плавает в центре командного отсека. Теперь, когда я уже попривык, запах аммиака беспокоит меньше. Словно кто-то разбрызгал в маленькой комнате несколько бутылочек очистителя для стекол с нашатырным спиртом, не более того. Противно, но не опасно. Хватаю цилиндр – черт! Он горячий! Вскрикнув, отдергиваю руки. Дую на ладони и проверяю, нет ли ожогов. Все не так уж плохо. Конфорка на плите раскаляется сильнее, и, тем не менее, было горячо. Конечно, хватать цилиндр голыми руками глупо. Раз я держал его раньше, я решил, что смогу и сейчас. Правда, в прошлый раз мои ладони были защищены плотными перчатками. – Ты себя очень плохо вел, – обратился я к цилиндру. – Подумай над этим! Натягиваю на ладонь рукав и оборачиваю кулак тканью манжеты. Теперь, не опасаясь обжечь костяшки пальцев, я могу оттолкать цилиндр в шлюзовую камеру. Как только он оказывается там, я задраиваю люк. Пусть пока повисит, рано или поздно он остынет до температуры окружающего воздуха. А пока цилиндр охлаждается, я не хочу, чтобы он плавал по всему кораблю. Вряд ли в шлюзовой камере что-нибудь может выйти из строя из-за небольшого повышения температуры. Насколько горяч цилиндр? Я дотронулся до него обеими руками (как идиот) на долю секунды, но благодаря быстрой реакции избежал ожога. Следовательно, температура цилиндра менее 100 градусов Цельсия. Я несколько раз сжимаю и разжимаю ладони. Они больше не саднят, но память о боли еще свежа. – Из-за чего он так раскалился? – бормочу я. Цилиндр провел в космическом пространстве не менее сорока минут. Все это время он испускал бы жар по закону излучения абсолютно черного тела[90]. Поверхность цилиндра должна быть холодной, а не горячей. Я примерно в одной астрономической единице от Тау Кита – звезды, светимость которой вполовину меньше солнечной. А потому вряд ли тау-свет сильно нагрел бы поверхность цилиндра. Явно не больше, чем она бы охладилась посредством излучения черного тела. Следовательно, либо внутри цилиндра есть особый нагреватель, либо при отправке он был раскален гораздо сильнее. В ближайшее время это станет понятно. Весит цилиндр немного, значит, стенки корпуса достаточно тонкие. Если внутри нет источника нагрева, тогда цилиндр очень быстро охладится. В командном отсеке до сих пор воняет аммиаком. Фу! Я перемещаюсь вниз, в лабораторию. Даже не знаю, с чего начать. Столько всего хочется попробовать. Наверное, сперва стоит определить, из какого вещества сделан цилиндр? То, что безвредно для экипажа «Объекта А» может оказаться крайне ядовитым для меня, но ни одна из сторон об этом не догадывается. Проверю-ка я радиационный фон. Подплываю к лабораторному столу и выставляю вперед руку, чтобы обрести равновесие. Мне все легче справляться с невесомостью. Кажется, я видел документальный фильм про космонавтов, в котором говорилось, что некоторые переносят отсутствие гравитации хорошо, а некоторым приходится нелегко. Похоже, я один из счастливчиков. Как вы понимаете, слово «счастливчик» я использую в широком смысле. Ведь я обречен на гибель. Поэтому… мда… Лаборатория – загадочное место. По крайней мере, некоторое время так и было. Она явно задумывалась с расчетом на наличие гравитации. Здесь имеются столы, табуреты, подставки для пробирок и тому подобное. Здесь нет ни единого предмета из тех, что обычно используются в условиях невесомости: ни ковриков-липучек на стенах, ни компьютерных мониторов, развешанных под разными углами. Пространство используется неэффективно. Все оборудование установлено с расчетом на наличие твердого пола внизу. Корабль может с успехом обеспечивать ускорение свободного падения. И довольно долгое время. В течение нескольких лет на борту оно поддерживалось на уровне 1,5 g. Неужели создатели корабля полагали, что я не стану выключать двигатели и буду летать кругами, лишь бы в лаборатории поддерживалась искусственная гравитация? Я оглядываю лабораторное оборудование и пытаюсь мысленно расслабиться. Должно же быть какое-то объяснение. И оно спрятано в моей памяти. Хитрость в том, чтобы задуматься на нужную тему, но не слишком давить. Похоже на то, как мы засыпаем. Вы не уснете, если будете слишком активно на этом сосредоточиваться. Сколько же в лаборатории первоклассного оборудования! Я стараюсь ни о чем специально не думать, пока взгляд скользит вдоль аппаратуры… Глава 8 Когда мы прибыли в Женеву, я окончательно потерял счет дням. Компьютерные модели биореактора для астрофагов не совпадали с тем, что получалось на практике. Пока мне удалось получить шесть граммов частиц. Когда подготовительный этап был завершен, оказалось, что генератор авианосца попросту не в состоянии обеспечить температуру, нужную для ускорения реакции. Стратт намекала, будто мне скоро предоставят мощный источник тепла, однако время шло, но ничего не происходило. Я с головой ушел в работу на компьютере и не заметил, как на палубу приземлился роскошный частный самолет. Чтобы привлечь мое внимание, Стратт пришлось потрясти меня за плечо. Три часа спустя мы ждали в переговорной комнате. Очередная переговорная комната. За последние дни я успел посетить несметное количество переговорных комнат. Эта, по крайней мере, выглядела симпатичнее остальных: с красивыми деревянными панелями на стенах и элегантным столом красного дерева. Интерьер производил сильное впечатление. Мы со Стратт сидели молча. Я рассчитывал коэффициенты теплопередачи, а она как обычно печатала на планшете. Ждать нам пришлось довольно долго. Наконец, в комнату вошла женщина со строгим лицом и уселась напротив Стратт. – Благодарю, что обратились ко мне, – произнесла незнакомка с норвежским акцентом. – Не стоит, доктор Локкен. Я здесь не по своей воле, – ответила Стратт. – Серьезно? – Я удивленно посмотрел на Стратт. – А я-то думал, что встречу назначили вы. Не отрывая взгляда от норвежки, она проговорила: – Мне пришлось назначить встречу, так как в ходе телефонной конференции шесть государственных лидеров очень на этом настаивали. В итоге я сдалась. – А вы… – Локкен повернулась ко мне. – Райланд Грейс, – представился я. Она прямо дернулась от неожиданности. – Тот самый Райланд Грейс? «Анализ теорий, рассматривающих воду как основу жизни, и переоценка прогнозов эволюционных моделей» – ваша работа? – Да, – кивнул я. – Вас что-то не устраивает?